Возвращение к музыке

Внезапно появилось поколение дирижеров, у которых снова речь идет о главном

Имена:  Андрис Нельсонс · Густаво Дудамель · Даниэль Хардинг · Йоахим Кайзер · Кирилл Петренко · Корнелиус Майстер · Кристиан Тилеман · Кристиан Ярви · Пааво Ярви · Филип Йордан

​

Критик: Ям-баба-баба-ям! Ям-баба-баба-ям!
Дирижер: Ну да. Но татира-татира-татира-татам! Или бюп-бюп… Бюп-бюп…
Критик: Нет, но не здесь.
Дирижер: Конечно. А здесь Бетховен как будто говорит тебе: «Знаешь что, ты себе напозволял уже столько вольностей... Сейчас, пожалуйста, просто не делай ничего!»

Очаровательный словесный салат есть дискуссия о трактовке финала Восьмой симфонии. Беседуют величественный патриарх немецкой музыкальной критики Йоахим Кайзер и дирижер Кристиан Тилеман. Наверное, мало кто в мире настолько владеет материалом разговора, как эти двое. У Кайзера на слуху не только Караян и Бернстайн, но и Фуртвенглер с Кнаппертсбушем. Тилеман отводит в своем весьма избирательном музыкальном меню, состоящем исключительно из ключевых сочинений «большого немецкого репертуара», центральное место Бетховену: «Потому что Бетховен просто хорош!»

Только что Тилеман записал цикл бетховенских симфоний с Венскими филармониками (и исполнил его в Вене и Берлине). Запись вышла на DVD; на одном из дисков и ведут беседу о музыкальной кухне два гурмана и фаната — Тилеман и Кайзер. Удивительно, как язык этих двух людей, умеющих блестяще выражать свои мысли, растворяется при непосредственном приближении к музыке.

Если выделить одну характерную черту интерпретации Тилемана (о которой можно сказать все хвалебные слова, какие приходят на ум), то эта черта — скромность или строгость. То, что по-немецки называется словом Schlichtheit.

Дирижеру интересно следовать внутренней логике музыки. Он с детским азартом и тщательностью археолога обнаруживает в партитуре встроенные «антипрочтенческие механизмы»: «Он же очень умный, Бетховен! Он думал: вы тут захотите сменить темп? А я вам — вот так! Кстати, и у Рихарда Штрауса есть такие штуки!» (про шестнадцатые доли в «сцене у ручья»). Или — про начало Четвертой симфонии: «Я специально дирижирую его медленнее и значительнее, чем принято. Мне кажется, Бетховен это так имел в виду. Иначе это сногсшибательное, почти хоральное, я бы сказал, вступление мажорной темы делает его почти бессмысленным...»

Маятник, мне кажется, в очередной раз качнулся назад. Крах утопий, девальвация идеалов, болезненный эгоцентризм двадцатилетней давности, породивший такое количество несчастных людей среди композиторов и столько угодливых исполнителей, мнящих себя частью шоу-бизнеса, сегодня возвращают нас к некой нулевой точке, когда речь (по крайней мере, так можно надеяться) снова идет о главном, о первоисточнике, о музыке.

Внезапно появилось — или, точнее, проявилось целое поколение условно тридцатилетних дирижеров, в произвольном порядке: Кирилл Петренко (38), Даниэль Хардинг (35), Кристиан Ярви (39), Корнелиус Майстер (30), Филип Йордан (36), Андрис Нельсонс (32). Конечно, и несколько более старший Пааво Ярви. Они в разной степени харизматичны и известны. Но они пришли. Это поколение индивидуалистов, но очень прагматичных, трудолюбивых, преданных музыке и — ну да, скромных индивидуалистов.

Несколько в стороне — «Обама классической музыки» Густаво Дудамель, которому отвели странную роль радостного мессии, Иисуса-суперстара, с которой он явно не справляется ни профессионально, ни эмоционально. Эксцентричность не есть дух времени. À propos: какой злодей в окружении молодого венесуэльца посоветовал (или разрешил) ему играть Девятую симфонию Малера в день своего тридцатилетия? Концерт в Кельне (с Лос-Анджелесским оркестром) был мучительным — прежде всего для самого Дудамеля. «Дирижер организует материал, оркестр делает музыку», — говорит Булез. Оркестр музыку, безусловно, делал. Но этот дирижер точно не мог организовать этот материал. Может быть, пока.

Обратно к Тилеману: именно ему, как мне кажется, следует сейчас взойти капитаном на «новый старый корабль» европейской музыки. Тем, кто привык рифмовать имя бывшего ассистента Караяна с понятиями «консервативный» и «пафосный», следует послушать его Бетховена. Клише, в конце концов, тоже имеют срок годности.

Происходящие в музыке процессы имеют утешительно естественный характер. И будет все, что должно быть, и далеко не все удастся объяснить словами.

Несколько беспокоят только попытки «назначения» Кристиана Тилемана в главные дирижеры Германии, что явно не пойдет на пользу самолюбивому маэстро. Это выразилось, в частности, в смехотворной дуэли «Тилеман против Дудамеля», организованной двумя центральными немецкими телеканалами — ARD и ZDF — в канун Нового года, 31 декабря. В тот вечер с разницей в пятнадцать минут стартовали Дудамель с Берлинским филармоническим (Берлинская филармония, Сен-Санс, Равель, Элина Гаранча) и Тилеман с Staatskapelle Dresden (Земперовская опера, Легар, Рене Флеминг и немножко Нетребко).

Два концерта не имели ровно ничего общего, и только национальной любовью к футболу можно объяснить «заказ драки». По квотам Тилеман победил: его смотрели полтора миллиона, а Дудамеля — только миллион. Но выглядело это «развлекалово довоенного образца», по меткой характеристике одного из критиков, странно. Насмешило, что Тилеман (играющий свой брамсовский и бетховенский цикл, а также «Кольцо», лучшее в Байрейте со времен Булеза, принципиально без нот) дирижировал «Иду к “Максиму” я», внимательно и с явным интересом глядя в партитуру. Похоже, видел в первый раз. Хорошо, если в последний.

Дирижер: Я большой сторонник теории наития, вдохновения свыше, если угодно.
Критик: Я не имею ничего против вдохновения.
Дирижер: В Бетховене многое можно объяснить, но до какого-то уровня.
А потом наступает момент, после которого уже ничего объяснить нельзя. Он бы и сам это не смог объяснить — он это делал просто потому, что он был Бетховен.
Критик: Слава Богу, что мы не можем это объяснить.