Голый король из Хилтона

Стравинский сказал про орган исчерпывающе емко: «Монстр, который никогда не дышит». По звуку органа мы никогда не поймем, кто прикоснулся к клавише — Гарри Гродберг или его парикмахер

Стравинский сказал про орган исчерпывающе емко: «Монстр, который никогда не дышит». По звуку органа мы никогда не поймем, кто прикоснулся к клавише — Гарри Гродберг или его парикмахер

Филармонические измерения последних лет показывают, что слушателей классической музыки становится все больше и больше. Я никогда не упускаю случая об этом написать — приятно ведь выставить напоказ успехи твоей отрасли. Но теперь, мне кажется, настал момент, когда пора начать ругаться.

Мне придает уверенности появление новой тенденции — ругать уже не власть, а народ. Теперь все чаще говорят о том, что власть такова, каков народ. Или даже о том, что власть, как бы она ни была плоха, все равно лучше, чем народ.

Вот и во мне накопилась ругань на мой музыкальный народ. Властью в моем случае является Филармония, и я ее ругать не стану. Даже за то, что она ввела несколько органных абонементов. Ибо Филармония следует вкусам народа.

Вы думали, я буду ругаться на любителей джаза или русских народных инструментов? Ничуть не бывало. Я с этими людьми заодно. Меня смешат почитатели короля инструментов.

Как-то в «Коммерсанте» дали заголовок: «Чеченцам нравится в Брюсселе». Уже красиво, а подзаголовок был еще красивее: «Живут в Хилтоне. Слушают орган». Поистине образ райской жизни.

Теперь Филармония проводит целый органный фестиваль. И в Большом зале Консерватории, и в Зале Чайковского, где построены органы до потолка, играют мировые светила органного искусства. Дом музыки тоже завел свой орган, чудо техники с электрическими кнопками, и там тоже народ умирает от удовольствия.

Скрипача мы можем узнать по звуку. Это Менухин. Это Хейфец. Это Ойстрах. Ойстрах также говорил, что, если вы слышите хороший звук и не знаете, чей он, знайте — это Шеринг.

Звук скрипки живой, звук гобоя живой, что же говорить о человеческом голосе? По одному звуку рояля можно узнать мастера, в единственной ноте валторны дышит жизнь.



Стравинский сказал про орган исчерпывающе емко: «Монстр, который никогда не дышит». По звуку органа мы никогда не поймем, кто прикоснулся к клавише — Гарри Гродберг или его парикмахер. Органной трубе, которая издает звук, это абсолютно безразлично. В чем же тогда заключается искусство исполнителя на органе?

Во-первых, в определенном проворстве. С понятиями о координации рук и ног знакомы те люди, кто умеет водить автомобиль, работать за киномонтажным столом или швейной машиной. На органе, конечно, сложнее. Приходится орудовать, сидя на попе, одновременно руками и ногами в радиусе примерно метра. И только если играется так называемая «педальная каденция» (то есть виртуозный эпизод, написанный для одних ног), можно опереться на скамейку руками.

Во-вторых, искусство органиста заключается в так называемом владении формой исполняемого произведения (которое выражается в выборе темпов, оптимальных в соотношении друг с другом) или в так называемой фразировке. Но чтобы проявить эти качества, музыкант вовсе не должен выбирать своей профессией орган — то же самое можно проявить на любом другом инструменте, хоть на губной гармошке.

В-третьих, и тут мы подходим к главному, — это искусство выражается в регистровке. Для органистов это священное слово. Исполнители на других инструментах предпочли бы слово «интерпретация», но у них, ущербных, просто нет такого богатства. Искусство регистровки заключается в том, чтобы придумать, на каких трубах какой кусок произведения играть. Из этого складывается определенная драматургия. Поскольку у органов три-четыре клавиатуры, а то и больше, одной рукой можно пускать воздух в одну группу труб, а другой в другую. Во время концерта рядом с органистом стоит ассистент (а бывает, и двое с двух сторон, как у врача) и, следя по нотам за игрой, в нужный момент включает одни трубы и выключает другие. Сам органист этого делать не может — ему не хватает рук. Слушатели, конечно, видят, что на все проворства у него не хватает. Зато торжествует регистровка: звук то спокойно льется, то вдруг сипло солирует какой-нибудь язычковый регистр, а то во всю мощь шарахают все регистры сразу. По большому счету, регистровка у органистов ту самую интерпретацию и подменяет.

В-четвертых, и это уже главное, — искусство органиста заключается в неразглашении тайны, что главным в искусстве органиста является не органист, а производитель органов. Настоящие художники — это органные мастера, те, кто делает звучащие трубы, а вовсе не те, кто на этих трубах играет.

Вы скажете, что я ставлю под сомнение пеший поход Баха за 117 километров, когда он шел послушать, как играет на органе Букстехуде. Не ставлю. Бах шел учиться не проворству и не регистровке. В то время органист был и композитором, и импровизатором, а сеансы одновременной игры руками и ногами были лишь частным проявлением много более широкой профессии.

Основным органным репертуаром ныне остается музыка XVIII века. На протяжении последующих двух столетий для органа было написано мизерное количество шедевров. Орган превосходно подмешивается к большому симфоническому оркестру, он очень уместен в аккомпанементе. Но те музыканты, кто хочет исполнять старинную музыку по-настоящему, то есть аутентично, нынешних органов использовать не могут, потому что они настроены на современный строй. И волокут на концерт антикварные переносные органчики, в то время как выключенный гигант без дела стоит на заднем плане.

Научиться играть на органе, конечно, нелегко. Воспринимать органные концерты — значительно проще. Вот мы и подошли к ответу, почему наш музыкальный народ так чтит короля инструментов.

Массовая мода на орган началась еще в Советском Союзе, когда появилась культура итээров [ИТР — инженерно-технические работники]. Эта публика сразу включила в свою культуру те проявления искусства, к которым можно легко подобрать ключи для восприятия. К органу подобрать ключи оказалось легко. Один ключ — техническое великолепие, перед которым итээры преклонялись. Второй — некая объективность природы, оберегающая от излишеств индивидуального высказывания. Третий — духовность хотя и церковного происхождения, но из церкви вынесенная — в концертный зал, на грампластинку, на киноэкран. Кинорежиссер Тарковский, включивший на фоне картин Брейгеля баховскую органную прелюдию, в одиночку сделал полдела.

Сегодня появился новый ключ. Музыку Баха осознали столь прекрасной, что она стала напоминать жизнь в Хилтоне.

О каких музыкальных идеалах нашего народа поговорим в следующий раз?

Автор – редактор отдела культуры газеты «Ведомости»