Что такое было то новое, что я узнал, я не мог себе дать отчета, но сознание этого нового состояния было очень радостно.
«Уж не пригрезился ли мне он, как сон, как мираж?» — думал я, стоя на салтыковском перроне и слыша за спиной уходящий поезд. Но слова-то его мне не пригрезились!
Читать!
— Хотите? — вдруг услышал я голос. Сидящий напротив человек протягивал мне стаканчик горячего чая, только что налитый из термоса. Я с благодарностью принял его дружеский жест. Мой попутчик был средних лет, широкоплеч и крепко сложен. Лицо его, простое и приятное, излучало настроение какого-то наивного и беспричинного, почти детского восторга. Он то и дело заглядывался на входящих в вагон молодых женщин и даже купил у одной из них календарь.
— 2010 год, — благоговейно произнес он. — Потрясающе! Как изменилась страна…
— Вас давно здесь не было? — стараясь быть учтивым, осведомился я.
— Сто лет! — засмеялся он. — Кто нами правит?
— Виталий Пиписс.
— Изумительно! Как мягко идет поезд!
— Разрешите спросить, откуда вы вернулись?
— С того света, — слегка помрачнев, ответил он. — Целый век пропадал, — добавил он с досадой, но тут же снова улыбнулся. — Но теперь я снова здесь! Что нового?
— Вы имеете в виду, что нового за сто лет? — уточнил я, решив, что шутливый тон будет уместнее прочих для продолжения разговора.
— Именно, именно! — с жаром сказал мой собеседник. — Расскажите, сделайте милость!
Сохраняя серьезную мину, я вкратце рассказал моему новому знакомому содержание последних ста лет, сделав акцент на успехах человечества в областях точного знания, здравоохранения, веротерпимости, обороноспособности и этикета, а также вкратце описал ему суть технологии motion capture.
Мой попутчик слушал жадно, почти задыхаясь от нахлынувших чувств.
— Невероятно, — проговорил он, когда я кончил. — Но ведь не может так быть, чтобы не было минусов?
— Минусы есть, — признал я. — Портят воздух, рубят лес. Небрежно относятся к исторической архитектуре. Кто-то вот убил классическую музыку…
— Ах! — не сдержался собеседник и всплеснул руками.
— Подошел конец времени композиторов, — продолжал я, — а с ними и художников, писателей…
— И писателей? — в голосе моего визави мелькнула тревога. — Но песни-то хоть поют? — тут же с огоньком в глазах спросил он и, не дожидаясь ответа, звонким тенором затянул «Жаворонка» Глинки.
Он не производил впечатления пьяного, но пассажиры в электричке стали оглядываться на него со смущением, а ребенок, дремавший на руках у матери, проснулся и заплакал.
Стремясь унять непрошеного певца, я выбрал момент между куплетами и настойчиво вставил:
— А знаете…
— Что же? — Он сейчас же прервался и мило взглянул на меня.
— Я, например, немного музицирую, — сказал я. — Так, дома. Для себя.
— Прелестно! — отозвался мой собеседник.
— У меня есть приятельница скрипачка, Аленой зовут. Мы с ней играем дуэтом. Бывает, даже зовем друзей послушать.
— Что же вы играете?
— Творчество Бетховена вам знакомо? — неуверенно спросил я.
— Конечно! — воскликнул попутчик. — Его играли еще тогда, в моей прошлой земной жизни.
— Так вот, — стремился продолжить я, не вторгаясь больше в обсуждение сомнительной биографии моего спутника. — Мы играем его Сонату ля мажор. Опус сорок семь, знаете?
— У!.. Страшная вещь эта соната.
— Страшная — не то слово. Трудная как черт! Алена-то лучше меня играет. А я еле поспеваю за ней. Но мы, знаете, репетировали, и однажды у нас здорово получилось — так ясно, изящно, почти как у Зино Франческатти с Робером Казадезюсом, не слышали? Ах да, ведь вас тогда как раз на свете не было…
Мой собеседник тактично кивал, продолжая слушать. Как бы так не проехать Салтыковку, между тем мелькнула у меня мысль, но ведь не каждый день встретишь в электричке знатока Бетховена. И, увлекшись, я продолжал:
— А потом мы стали играть совсем иначе, примерно как Иегуди Менухин с Вильгельмом Кемпфом. Знаете, немножко коряво, зато с напряженной мыслью!
Мой собеседник, слушая меня, впал в задумчивость. Лоб его разгладился. Он налил мне снова чаю и стал смотреть за окно, где проплывали роскошные виды Новогиреева и Реутова.
— Но знали бы вы, как мы теперь играем эту сонату, — не унимался я. — Со всеми соками жизни, пленительно, страстно! Совсем как Анне-Софи Муттер с Ламбертом Оркисом!
Попутчик мой молчал. Мысли его будто витали далеко. «Ну все, теперь будет молчать до самых Петушков», — подумал я. И, допив полуостывший чай, потянулся к лыжам.
— Как вам сказать? — вдруг раздался голос моего попутчика. Он словно решился мне что-то поведать. — Я-то слышу музыку вовсе не так, как вы. Признаюсь…
И тут, нагнувшись ко мне и словно стремясь сообщить мне самое главное, он взволнованно заговорил:
— Музыка заставляет меня забывать себя, мое истинное положение, она переносит меня в какое-то другое, не свое положение: мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, чего я, собственно, не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу.
В этот момент Виталий со свистом подкатил к платформе «Салтыковская». Я схватил с полки лыжи, рюкзак и вновь обернулся, чтобы обменяться со своим спутником прощальными рукопожатиями. Но скамейка напротив моей была пуста…
«Уж не пригрезился ли мне он, как сон, как мираж?» — думал я, стоя на салтыковском перроне и слыша за спиной уходящий поезд. Но слова-то его мне не пригрезились! «Чувствую то, чего не чувствую». «Понимаю то, чего не понимаю». «Могу то, чего не могу».
Я снова оглянулся вокруг. Народ не спеша обходил меня, спускался с перрона, мирно направляясь кто на рынок, кто к автобусному кругу, а кто и пешком домой. На меня никто не обращал внимания.
Чувствую! Понимаю! Могу! — крикнул бы я, если бы мой новый знакомый мог меня услышать. Или он уже вернулся на тот свет? «Музыка переносит меня в какое-то другое, не свое положение» — так сказал он мне. Так, может быть, теперь он — это я?
Я снова вспомнил наше музицирование с Аленой, особенно первую часть бетховенской сонаты. Разве можно играть в гостиной среди декольтированных дам это престо? Сыграть и потом похлопать, а потом есть мороженое и говорить о последней сплетне. Эти вещи можно играть только при известных, важных, значительных обстоятельствах и тогда, когда требуется совершить известные, соответствующие этой музыке важные поступки. Сыграть и сделать то, на что настроила эта музыка.
Читать!
КомментарииВсего:11
Комментарии
- 29.06Подмосковные чиновники ходят на работу под музыку
- 27.06В Нижнем ставят экспериментальную оперу
- 25.06Умерла «самая русская» пианистка Франции
- 22.06Готовится российская премьера «Персефассы» Ксенакиса
- 21.06СПбГУ открывает кураторскую программу по музыке и музыкальному театру
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3451795
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2343405
- 3. Норильск. Май 1268733
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 897707
- 5. Закоротило 822168
- 6. Не может прожить без ирисок 782610
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 759362
- 8. Коблы и малолетки 740987
- 9. Затворник. Но пятипалый 471576
- 10. ЖП и крепостное право 407968
- 11. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 403219
- 12. «Рок-клуб твой неправильно живет» 370590
А в XIX веке разве можно БЫЛО его там играть?
Что же касается ста лет, то если у тебя, Петя, будет как-нибудь время, я покажу тебе записи Йозефа Йоахима 1908-го года, где он все мимо нот и с глиссандо играет, посмотрим, куда тебя перенесет, когда ты это услышишь)).
PS
А за сонату еще раз спасибо, я ее сам недавно на патефоне с Федором Михайловичем на даче слушал. Кажется с Хейфецом.))
Есть куда расти!
"Как бы не обстояло дело, искусство теперь уже не доставляет того духовного удовлетворения, которого искали в нём прежние эпохи и народы и которые они находили лишь в нём... Наша современная, основанная на рефлексии культура делает для нас потребностью придерживаться общих точек зрения как по отношению к воле, так и по отношению к суждению и регулировать наши отдельные поступки и мысли согласно этим точкам зрения. Общие формы, законы, обязанности, права, максимы определяют наше поведение и управляют нашей жизнью. Интерес же к искусству и художественное творчество требуют такой жизненности, когда всеобщее существует не в качестве закона и максимы, а проявляется как нечто тождественное с душевными настроениями и эмоциями, и когда фантазия содержит в себе всеобщее и разумное в единстве с конкретным чувственным явлением.
Поэтому наше время по своему общему состоянию неблагоприятно для искусства. Сам художник не просто заражён громко звучащим вокруг него голосом рефлексии, общей привычкой рассудочно судить об искусстве, побуждающими его вносить больше мыслей в свой работы, но вся духовная нашего времени носит такой характер, что художник находится внутри этого рефлектирующего мира и его отношений, будучи не в состоянии ни абстрагироваться от него усилием воли и принятием решения, ни достигнуть искусственного уединения, замещающего потерянное с помощью особого воспитания и удаления от условий современной жизни.
Во всех этих отношениях искусство со стороны его высших возможностей остаётся для нас чем-то отошедшим в прошлое. Оно потеряло для нас характер подлинной истинности и жизненности, перестало отстаивать в мире действительности свою былую необходимость и не занимает в нём своего прежнего высокого положения, а, скорее, перенесено в мир наших представлений. Теперь художественное произведение сразу вызывает в нас не только непосредственное удовольствие, но и оценку, так как мы подвергаем суду нашей мысли его содержание, средства изображения и соответствие или несоответствие их друг другу…"
"...искусство ни по своей форме, ни по своему содержанию не составляет высшего и абсолютного способа осознания духом своих истинных интересов. Вследствие своей формы искусство ограничено также и определённым содержанием. Лишь определённый круг и определённая ступень истины могут найти воплощение в форме художественного произведения".
Всё это было написано примерно в 20-х годах 19-ого века... Так что и при жизни (своей собственной, первой) Ваш персонаж был человеком, скажем, наивным.. :)
абсолютно согласен.
Это каламбур? :)
Было бы очень неплохо открыть ещё одну рубрику в openspace: КОЛОНКА ДЛЯ ВСЕХ.
Чтобы любой желающий мог разместить новеллу-статью об Академической музыке.
И спектор тем и их актуальность - расширились бы. И появилась бы "отдушина" для тех, кто не хочет ощущать себя "бычком на верёвочке") или гостем, которого снова усаживают в "прокрустово ложе").
Если создать условия для менторства (т.е. монополию авторов) - так ментор сразу и явится, как чёрт из табакерки). Чур меня)
Извините, пожалуйста, Петр Поспелов, что отвлёкся от Вашей статьи, которая мне понравилась и чем-то напомнила - В.Ф.Одоевского).