Зачем вам она, или Можно и без

Я композитор и хочу доказать свою нужность. Нехорошо, если ваш разум спит, давайте-ка я его стану будить

Имена:  Борис Филановский

Когда Дмитрий Курляндский — прошу прощения за еще одно упоминание, но ничего не поделаешь, такая уж это видная фигура — так вот, когда Курляндский еще издавал журнал «Трибуна современной музыки» (на свои, кстати, деньги), в нем вышел интересный переводной материал. Знаменитый ансамбль современной музыки Klangforum Wien спрашивал немецких и австрийских композиторов, сочинения которых он играл, зачем музыка. Чтобы направить композиторскую мысль, этот вопрос — сакраментальный, как «ты меня уважаешь?», — разделялся на три: зачем ее писать, зачем исполнять и зачем слушать.

Ответы были разнообразные. Музыку определяли и как медиум трансцендентного, и как вклад в самопознание, и как зеркало внутреннего мира, и как средство переживания, и как витальную страсть. Один композитор реагировал даже так: вы что там, в кризисе среднего возраста? Это же все равно что спросить, зачем жить!

Сдается мне, что лет пять назад и я ответил бы примерно в том же роде. А теперь, видимо увязая в кризисе среднего возраста, уже не могу удовольствоваться называнием кошки кошкой.Мне кажется, в ответах композиторов на как бы наивный вопрос, зачем музыка, есть некоторое лукавство. Особенно по части — зачем слушать.

Вот я живу с музыкой лет с трех, а музыкой — с шестнадцати. Это мой воздух. Я примерно понимаю, как я им дышу. Но я также знаю, что этот воздух — только мой. Потому что без музыки можно спокойно обойтись. Даже я спокойно обхожусь без нее несколько дней. Это я про слушание говорю. А не сочинять могу несколько месяцев, во как. Я это с грустью обнаружил аккурат в последний год. (Наверное, так и приходит кризис среднего возраста: думаешь, без чего-то жить нельзя, а оказывается, можно.)

Один раз почувствовал, что можно и без, — и начинаешь подозревать сам себя. И не только себя. Может быть, музыканты затевают подобные разговоры, вроде бы ставя под сомнение свою необходимость, — а на деле стараются доказать ее от противного. Типа, хоть предмет их профессии уступает любви, но и самая любовь сочинена ими. И тому подобные сомнительные аллюзии. Всё, что делаешь, вдруг видишь чуть ли не как заискивание перед гипотетическим «человеком без музыки»: ну, чувства-то у тебя есть? вот музыка — она и есть чувства. Ну… язык чувств…

Лукавство здесь. Ведь языку надо учиться, а у кого? В конечном счете — у меня же. Или у моих коллег — живых, умерших, это в данном случае не очень важно.

Даже если игнорировать поправку про язык, все одно получается романтическое передергивание. Романтическое, поскольку принимается как данность, что чувства имеются с обеих сторон — и с моей, и со слушательской. Передергивание, поскольку считается, что с обеих сторон эти чувства худо-бедно, но релевантны и что их можно передавать (хоть бы и контрабандой — скажем, в случае разнообразных антиромантических практик).

А ничего никому нельзя передать. Индивидуальные различия важнее сходства. Музыка разъединяет.

Например, сегодня большинство людей увязли где-то в позапрошлом веке и не способны слышать современную им музыку. А в случае с ранней музыкой они, наоборот, застряли далеко впереди: слушать-то слушают, но как новости на мертвом языке. В обоих случаях передача данных (чувств) невозможна. Слишком велики потери, шум в канале и помехи обратной связи.

Недаром же фестивали старинной музыки занимаются активным продвижением образовательных программ: как и современные композиторы, старинщики стараются научить публику своему языку — и обе категории стараются воспитать в ней зависимость.

Потому что подозревают: человек, может, и не без чувств, но надо отдавать себе отчет, что музыка ему низачем не нужна. Но, конечно, она становится ему тем нужнее, чем он более деятелен и сознателен как слушатель. Чем меньше он потребительствует. Тут примерно такая шкала: времяпровождение — повторение — ритуал — открытие. Или так: сон разума — язык — ситуация — экзистенциальный опыт. Ну, об этом Адорно хорошо писал.

Стало быть, я хочу доказать свою нужность вам. То есть навязать свои услуги под тем соусом, что нехорошо, мол, если ваш разум спит, и давайте-ка я его стану будить.

Если совсем грубо: приходишь к врачу, и он тебе выписывает биодобавки. Не потому, что они помогут, а потому, что с продажи врач имеет процент. Может, и помогут. Но врачу доверять перестаешь.

Мне кажется неправильным быть похожим на этого врача. Мне хотелось бы нащупать такой смысл в своей деятельности, который я мог бы по-честному разделить с гипотетическим слушателем. Это и будет мой ответ на вопрос, зачем музыка.

Сразу прошу прощения за нарочито макароническую псевдонаучность следующего определения, это просто приглашение подумать.

Музыка — энергоинформационный поток, который хоть и поддается квантованию и дешифровке, но лишь по нестабильным индивидуальным алгоритмам, а потому не теряет своей интегральности, то есть допускает только тавтологические процедуры; короче, на выходе имеем «то, да не то», что на входе, и притом непонятно что.

Я думаю, где-то тут красота и околачивается. Музыка дело ненадежное, красоту в ней можно уловить скорее там, где до осязаемости сгущены главные свойства музыки: интегральность, тавтологичность, неконвертируемость. На сегодняшний день мне кажется, что музыка затем, чтобы всё это искать, находить и заново утрачивать. Поодиночке.