Оперные моды Парижа

Воспитание вкуса кнутом и пряником

Самые избалованные на свете зрители, парижане, рвутся в Оперу по разным причинам: кто в сотый раз услышать любимого исполнителя, кто увидеть ультрасовременную постановку, кто выкрикнуть протестующее «бу». Составы певцов, репертуар, режиссеры, дирижеры — все это обрастает сплетнями, пересудами и догадками.

При всей пристрастности и воинственности публики из зрелищ она предпочитает те, что поразвлекательней, послаще. Возможно, она была бы рада питаться одними пирожными, как до прихода в Оперу нынешнего интенданта Жерара Мортье. Но этот бельгиец наотрез отказывается понимать театр как светское развлечение, упрекая парижан в том, что красивая обертка для них важнее внятного содержания.

У Мортье большой опыт перевоспитания аудитории: он основал Триеннале современного театра в Рурской области, дал новое лицо брюссельскому театру La Monnaie и — главное — Зальцбургскому фестивалю. В Париже интендант использует и кнут, и пряник. Порой прибегает к услугам немудреных режиссеров-затейников вроде Роберта Карсена и Андре Энгеля, но постановку ключевых спектаклей сезона поручает радикалам: Кристофу Марталеру, Анне Фиброк, Кшиштофу Варликовскому. Нередко премьеры и тех, и других оборачиваются громкими скандалами, и публика раскалывается на два лагеря: консерваторы забукивают радикалов, и наоборот. Вот он, живой театр с бурной, на грани рукоприкладства, общественной дискуссией.

Впрочем, истина в этих запальчивых спорах рождается редко. Без малого век назад в Париже освистали «Весну священную» Стравинского. А совсем недавно крики «бу» сопровождали премьеру моцартовского «Дон Жуана» — мрачного и беспощадного спектакля о жестокости современного общества в режиссуре киноидола Михаэля Ханеке. Зато теперь его «Дон Жуан» стал такой же парижской легендой, как и балет, поставленный Нижинским.

У Оперы две сцены — слепящий золотом и утопающий в малиновом бархате Дворец Гарнье (или «Гранд-опера») и гигантская Опера Бастилии из черно-серого мрамора, едва ли не самая большая и технически вооруженная в мире. Публика у двух сцен разная: те, кто старше и консервативнее, предпочитают тесные, но мягкие кресла Гарнье, а молодежь выстраивается за билетами в Бастилию, где даже с самого дешевого места за пять евро идеально видно всю сцену.

Удерживать внимание столь разношерстной публики нелегко, но в обоих залах почти всегда аншлаги. Впрочем, был в этом сезоне момент, когда Опера оказалась на грани закрытия: эпидемия забастовок, связанных с пенсионной реформой Саркози, не пощадила и театральный персонал. Балетным удалось быстро объяснить правительству преимущества прежней системы, когда балерины отправлялись на пенсию сразу после сорока (смотреть на мучения 60-летней Баядерки радости мало). Зато оркестр и рабочие сцены вступили в битву не на жизнь, а на смерть. В результате никто, включая самих бастующих, до последней минуты не знал, состоится ли сегодня спектакль, а если состоится, то в каком варианте: полноценном, концертном или концертном «с элементами режиссуры». Случались и такие курьезы, как «Тоска» в декорациях вчерашнего «Щелкунчика» (попросту некому было эти декорации убрать и опустить простой черный задник). Или «концертный» «Щелкунчик»: в тот вечер на пустую сцену Бастилии вышли танцовщики без костюмов и без реквизита, в шерстянках всех цветов радуги. Конечно, это торжество абстракции нашло своих поклонников, но детское и взрослое большинство было разочаровано.

Потери от отмены спектаклей (ведь гонорары певцам и танцорам все равно надо платить) и возврата билетов приблизились к трем миллионам евро — и в качестве одного из спасительных вариантов предлагалось даже закрыть Оперу на полгода. Но Мортье уговорил и профсоюзы, и правительство пойти на взаимные уступки. И таким образом спас от, казалось бы, неминуемой катастрофы собственные репертуарные замыслы.

А замыслы впечатляют. Мортье планирует проиллюстрировать историю оперы конца XIX и XX века «после Парсифаля» (которого Вагнер написал в 1882 году). Ближайшие премьеры — «Женщина без тени» Рихарда Штрауса (1919), «Воццек» Альбана Берга (1925), «Кардильяк» Пауля Хиндемита (1926), «Узник» Луиджи Даллапикколы (1950) и «Похождения повесы» Игоря Стравинского (1951). И все это за те самые полгода, на которые грозились закрыть Оперу.