Андрей Гаврилов: «Тупика нет, есть пауза. Новое всегда появляется после серьезных катаклизмов»

Главный enfant terrible отечественной музыки ждет войны и готовится к киносессии у Дэвида Линча и Педро Альмодовара

Для сегодняшней академической музкультуры Андрей Гаврилов фигура эмблематическая. Выпускник Московской консерватории, победитель конкурса имени Чайковского, близкий друг Святослава Рихтера и один из самых блистательных пианистов своего поколения, несколько лет скрывавшийся в Лондоне от преследований КГБ и спасенный лично Михаилом Горбачевым, моментально вошел в западную исполнительскую элиту и столь же легко разорвал с ней отношения, променяв образ золотого мальчика на имидж фрика, философа и космополита. Музыкант выступает с концертным турне по России (в частности, 2 октября гастроли в Москве, 3-го — в Петербурге) и делится размышлениями о времени и о себе с обозревателем OPENSPACE.RU.

— Что нового в вашей жизни произошло с тех пор, как полтора года назад вы в последний раз выступали в России?

— Никаких кардинальных перемен. Много туров, много концертов. Хотя нет, вот снова стал записываться (последняя студийная запись Андрея Гаврилова была выпущена в 1994 году. — OS). Мои друзья-кинематографисты из Испании предложили сделать видеопроект, которым мы и будем заниматься весь следующий год. Там будет несколько DVD с Шопеном и Шуманом, хотим успеть к 2010 году, к их юбилеям... Без всякого монтажа, без склеек, если будут фальшивые ноты, то все оставить, чтобы был эффект присутствия. Мне давно хотелось поэкспериментировать с видео. А тут еще перед этим Кустурица предложил снять мою биографию, но я сразу интуитивно понял, что это может зайти куда-то слишком далеко...

— У него с фильмом о Диего Марадоне ровно так и получилось...

— А, ну вот видите. Зато через некоторое время появилась идея и возможность реализовать подобный проект с двумя моими самыми любимыми кинорежиссерами, Дэвидом Линчем и Педро Альмодоваром. Не знаю, что из этого получится, через месяц буду с ними встречаться — посмотрим.

— В последнее время вы выступаете все больше и регулярнее, что еще несколько лет назад было довольно трудно представить. Тяжело было возвращаться на концертную эстраду?

— Не слишком. Мучительно тяжелым был процесс преодоления культурных барьеров, который этому непосредственно предшествовал. Такая проблема, что и словами не высказать. Но слом этих барьеров — процесс, который просто необходим для человека искусства. Тем более для музыканта. Мне кажется, что это препятствие, которое каждый должен преодолеть, если он хочет выйти на какой-то новый уровень.

У нас ведь в России есть такое ложное ощущение, что мы можем выехать на одной своей интуиции, на каких-то доморощенных представлениях о культуре и искусстве. Нет, так просто не получится. Надо ломать. Причем это действительно ломка, потому как многие неверные представления у нас засажены на кровно-генетическом уровне — так, что бывает физически больно.

Когда варишься в одном и том же соку, то кажется, что местные методики идеально подходят ко всему. Ничего подобного. Нужно отказаться от всех штампов — социальных ли, культурных ли. Моя музыкальная пауза, когда я шесть или семь лет подряд вообще не прикасался к инструменту, была следствием этой ломки. Мне сейчас кажется, что изменять догмам меня научил еще мой учитель Лев Николаевич Наумов. Консерваторские коллеги считали его чуть ли не сумасшедшим — за то, что он был прежде всего художником, музыкантом, а потом уже пианистом. Он ведь всю жизнь проработал в Консерватории в атмосфере травли.

— И тем не менее воспитал несколько поколений выдающихся пианистов. Тут нельзя не коснуться вопроса, который для вас, живущего в Швейцарии неподалеку от рахманиновской виллы «Сенар», должен быть очень актуален...

— О так называемой «русской музыкальной традиции»? Это неактуально. Тут все очень просто. Есть опять-таки русский характер, который имеет миллиарды видов, вариантов — сводить его к чему-то одному очень трудно. Наша исполнительская традиция — это набор стилей, методов мышления, заимствованных из самых разных европейских культур...

— Вы клоните к тому, что основы «русской исполнительской школы» закладывали в конце XIX века в двух столичных консерваториях венгр Леопольд Ауэр, поляк Теодор Лешетицкий и немец Пауль Пабст?

— Конечно. Если и говорить о какой-то особенности отечественной музыкальной традиции, то она как раз проявляется в смешении различных характеров и индивидуальностей. Наш национальный характер — это газообразное состояние вещества. В отличие от очень рельефного, очень упорядоченного западного мышления, которому тяжело куда-то, помимо собственных рамок, встраиваться, — не обладающему формой русскому сознанию очень легко ассимилироваться. С одной стороны, подобная мимикрия — это наш большой плюс, с другой — минус. Но вот для людей искусства это совершенно идеальное качество.

— Насколько я понимаю, сегодня вы смотрите на будущее музыкального искусства гораздо более позитивно, чем когда в начале нулевых сравнили современную культурную ситуацию с игрой музыкантов на тонущем «Титанике»...

— Ну, знаете, говорят же, что тот, кто не разочаруется, не сумеет увидеть главного. Я в этом смысле полностью разочаровался — и уверовал.

— А ваши слова так идеально вписывались в теорию о том, что искусство музыкальной интерпретации находится в тупике, что, фигурально выражаясь, «все уже сыграно»! Вам, кстати, не кажется, что пора бы адаптировать концепцию Владимира Мартынова о «конце времени композиторов» к исполнительству?

— Я с ней категорически не согласен! Это наша проблема номер один: нужно прекратить ощущать себя посткультурой, постдвадцатым веком. Никакого конца искусства нет. Если сегодня мы и можем наблюдать закат чего-то, так это религии. Хотя это ведь уже Достоевский полтора века назад написал о «неудавшемся христианстве». Нас сейчас ждет война религий. Это, конечно, все ужасно печально, но именно после третьей мировой на сцену выйдут новые композиторы, новые исполнители.


Тупика нет, есть пауза. Ожидание. Новое всегда появляется после серьезных катаклизмов. Пока просто ничего серьезного не произошло. Появится — будет новая музыка. Грядет счастливое время отказа от всех догм, они будут попросту стерты с лица земли. Главная сегодняшняя забота — становление личности. И композиторам, и исполнителям нужно пестовать себя. Никаких рецептов тут быть не может. Нужно прислушиваться к самому себе. Нужно себя ждать. Нужно себе верить.