Кент Нагано: «Когда всюду все одинаковое, я везде чувствую себя как дома»

Музыкальный директор Баварской оперы ценит мюнхенские традиции и с пониманием относится к калифорнийским переменам

Имена:  Кент Нагано

Генералмузикдиректор Баварской национальной оперы Кент Нагано — американец японского происхождения, одна из самых заметных и влиятельных дирижерских фигур своего поколения. До престижного Мюнхена Нагано работал в Немецком симфоническом оркестра Берлина и опере Лос-Анджелеса; имя себе сделал гораздо раньше, в 90-х, руководя Лионской оперой; прославился исполнением музыки ХХ века. Во время только что прошедшего Мюнхенского фестиваля маэстро дирижировал пятью спектаклями, готовил программы концертов open-air в честь 850-летия Мюнхена и поговорил с ГЮЛЯРОЙ САДЫХ-ЗАДЕ.

— Почему в этом году на фестивале решено было исполнить такое количество опер Рихарда Штрауса?

— Мы почувствовали, что Штраус должен вернуться в репертуар Баварской оперы. При прежнем интенданте, Питере Джонасе, Штрауса не играли так уж часто. Однако существует важная историческая связь между этим композитором и Баварской оперой: здесь проходили премьеры его опер, его жизнь была связана с Мюнхеном. Пришла пора переосмыслить значение его музыки. В первую очередь это означало — вводить новые спектакли. Медленно, по одному спектаклю в год, мы начали заполнять репертуар его сочинениями. Мы собираемся каждый год выпускать по новой постановке Штрауса.

— Что станет с операми Генделя и в целом с барочной частью репертуара, которая при Джонасе постоянно расширялась? Означает ли поворот от Генделя к Штраусу некую смену курса в художественной политике театра, связанную напрямую со сменой интенданта?

— Я лишь хотел продемонстрировать реальные, очень сильные и значимые исторические взаимосвязи театра со Штраусом и Вагнером. Когда Штрауса ставят в Сан-Диего или в Нью-Йорке, согласитесь, вряд ли стоит в этом случае заговаривать об исторических взаимосвязях и традициях театра. Но Мюнхен другое дело. Здесь его оперы погружены в исторический контекст.

— Как у вас складываются отношения с новым интендантом?

— По-моему, Николаус Бахлер способен добавить новой энергетики театру. Он очень заинтересован в расширении его международного статуса. Его амбиции относительно Мюнхена определенно направлены в сторону упрочения интернационального значения театра. Поэтому традиция приглашения ведущих солистов, известных режиссеров, как мне кажется, будет сохраняться. В общем, я настроен очень оптимистично. Официально господин Бахлер займет свой пост с сентября. Но уже два года он постепенно, шаг за шагом входит в дела.

— Кто формирует репертуар театра — вы или интендант?

— Главная ответственность, и по части художественной политики, и по части финансовой стабильности, конечно, лежит на интенданте. Я музыкальный руководитель, моя сфера ответственности — это то, что касается качества музыкального исполнения: солисты, оркестр, хор. Но по принципиальным параметрам я могу влиять на составление репертуара.

— Но господин Бахлер пока не начал работу. Так кто принимал решение, например, о постановке «Бассарид» Ханса Вернера Хенце? Это был ваш выбор?

— Репертуар Баварской оперы составляется на три года вперед. Так что решение о постановке «Бассарид» принимал еще прежний интендант. «Бассариды» — это шедевр Хенце, который никогда не ставился в Мюнхене. Мы решили восполнить этот пробел.




На том же основании мы решили расширить и русскую часть репертуара. «Хованщина» и «Евгений Онегин» не ставились в Мюнхене много лет. «Хованщина», например, не шла с 1948 года! Это уж слишком. Без русских опер не может полноценно существовать сегодня ни один крупный европейский театр. И, насколько мне известно, господин Бахлер настроен продолжить курс на русские оперы.

— Мюнхенское общество очень закрыто. Признало ли оно вас?

— Здесь публика очень понимающая. И очень изысканная. Конечно, это не то, что в Москве. Когда я выступал в Москве, то был поражен бурной реакцией слушателей. Но здесь есть свои преимущества: у мюнхенской публики очень развитый вкус, свое отношение к музыке, к традициям.

— А сам Мюнхен вам нравится?

— Я восхищаюсь им, город очень красив, и окрестности его очень живописны. Я провожу в Мюнхене в общей сложности пять месяцев в году.

— С семьей?

— Нет, один. Однако буквально две недели назад семья приняла решение переехать из Парижа в Мюнхен. Я думаю, это еще больше привяжет меня к городу. Надеюсь, моим близким он понравится. Моя жена — японка, но детство она провела в Германии. Она знает страну, язык, немецкую культуру очень хорошо, так что, думаю, здесь у нее с адаптацией проблем не возникнет.

— Ваша жена получила европейское воспитание и образование. А как насчет вас? Кем вы себя чувствуете — европейцем или американцем?

— Сложный вопрос. Мое детство и студенчество прошли в Калифорнии в 60-х, 70-х, 80-х годах. Это было давно. Я до сих пор сохраняю свой дом в Сан-Франциско и иногда живу в нем. Но мое восприятие Калифорнии сегодня, в 2008 году, разительно отличается от прежнего. Это уже не та Калифорния, которую я помню. Иногда я не узнаю места своего детства: изменилась атмосфера, изменились отношения людей. Изменился даже язык, его акценты. Армия новых эмигрантов изменила страну.

В общем, это нормально: все в мире меняется, ничто не стоит на месте. Без развития, без движения города, страны и культуры просто умирают. Культура же более других сфер жизни нуждается в свежих, сильных импульсах.

В моем личном восприятии Старый и Новый свет слились: я воспринимаю мир симультанно. К тому же большинство моих ангажементов связано с Европой. Равно как и музыкальный материал, с которым я работаю. Европейская культура, правда, тоже постепенно утрачивает специфичность: глобализация проникла всюду, она воздействует на нас через интернет, мобильные телефоны, фастфуд. В таких условиях, когда всюду все одинаковое — в отелях, аэропортах, ресторанах, — я чувствую себя дома везде: и в Германии, и во Франции, и в Канаде, и, конечно же, в Штатах.

— Как вам удается постоянно курсировать между Мюнхеном и Монреалем, где вы возглавляете симфонический оркестр? Это же совсем не близко.

— Ну, не так уж это тяжело. Тяжелее было переносить перелеты между Берлином и Лос-Анджелесом, там разница составляет 9 часов. А между Мюнхеном и Монреалем всего 6 часов, 25 процентов от суток. Это терпимо.