Дмитрий Башкиров: «Сейчас первая премия – не всегда гарантия долговременной жизни на сцене»

Пианист и один из самых знаменитых в мире представителей русской фортепианной педагогики – об азиатах-имитаторах, подпорченной славе конкурса Чайковского и сценическом долголетии

Имена:  Дмитрий Башкиров

— Уже стали общим местом разговоры о том, что в советское время была уникальная система музыкального воспитания. А сейчас это все кончилось и невосстановимо. Согласны ли вы с этим мнением?

— Я не сторонник крайних мнений. Но действительно, система обучения была превосходной, прекрасно налаженной. И было огромное количество прекрасных педагогов. Это была почетная профессия. Сейчас нет такого к ней отношения. Кроме того, не нужно думать, что музыкальные вкусы меняются только у нас в России. Они меняются и на Западе.

— Вы имеете в виду неактуальность классической музыки?

— Я имею в виду отношение к классике, понимание классики, критерии публики, приходящей на концерт, критерии педагогов. Раньше невозможно было себе представить педагога, который ставил бы себе основной целью подготовить энное количество ребят к энному количеству конкурсов. Чтобы те получили премии и он потом мог писать, что у него такое-то количество десятков лауреатов. Своего рода дрессировка происходит.

— А когда наши советские звезды побеждали на международных конкурсах, это разве не была дрессировка, просто на более высоком уровне?

— Во-первых, конкурсов тогда было мало (я вообще-то терпеть не могу конкурсы, хотя все время сижу в жюри, называю их «печальной необходимостью»). И тогда это было совершенно другое. Да, посылали делегацию на конкурс и так далее, и так далее. Но обучение шло не в расчете на конкурс. Наши педагоги не готовили нас к конкурсу. Они рассчитывали на то, что музыка станет смыслом нашей жизни и мы должны быть к этому подготовлены. Другой был прицел.

— Что еще изменилось?

— Не было такой взаимосвязи между пианистическими школами. Существовали русская школа, французская, немецкая, американская (правда, наполовину состоявшая из русской). Но тогда не было таких контактов, как сейчас.

— Это хорошо или плохо?

— До какой-то степени плохо. Потому что приоритеты русской школы сейчас размываются. Они обогащаются приоритетами других школ, это неплохо. Но наши приоритеты уже не такие, как были в прежние времена.

— Вы профессор в Мадриде (в Высшей школе музыки имени королевы Софии. — OS), но «наша школа» — это русская?

— Конечно. Я педагог в Мадриде, работаю по контракту. Я говорю: Россия — родная, Испания — двоюродная.

Постоянные у меня сейчас ученики только в Мадриде. И то последние десять лет я приезжаю туда только раз в месяц на неделю. У меня прекрасный ассистент — наполовину испанец, наполовину немец, тоже у меня учился. Неделю я вкалываю по-черному, отдаю все часы за весь месяц, а потом работает он. По той же схеме живут и мои замечательные коллеги — Захар Брон, Наталья Шаховская. Мы трое там — класс скрипки, класс виолончели и класс фортепиано.

— На каком языке вы преподаете?

— Я преподаю на русском языке. У меня переводчица — она, получается, слуга трех господ, обслуживает нашу троицу. Если бы я собирался постоянно там жить, то, конечно, выучил бы язык. Но я с самого начала понял, что не собираюсь на старости лет менять ориентиры.

— Где вы проводите остальные три недели в месяц?

— В самолете. Это действительно так. Вот за прошлый месяц я пять стран объездил. Или играю, или преподаю. Энное количество мастер-классов. Плюс сидение в жюри. Поэтому я домой, в Москву, попадаю на три-четыре дня в месяц. Но все равно это мой дом, мои рояли, мои ноты.

— Как правило, цель занятий в наших музыкальных школах — хорошо сыграть концерт или зачет. Совсем другая цель, которая часто присутствует в западных системах, — чтобы ребенок получил удовольствие от урока.

— Абсолютно согласен с последним мнением. Потому что те педагоги, которые засаживают малышей за бесконечные экзерсисы, или внушают им отвращение к музыке, или делают из них таких механичных роботов, играющих на фортепиано.

Вот я могу привести свой пример. Прежде всего я зауважал музыку. А потом уже начал учить репертуар. Можете себе представить — 1938 год, я поступаю в музыкальную десятилетку Тбилиси. По правилам нужно сыграть какой-нибудь этюдик легкий, что-нибудь из тетрадки Анны Магдалины Бах. Я выхожу и играю: Свадебный марш из оперы Вагнера «Лоэнгрин» по клавиру (выученный с моей бабушкой-музыкантшей) и по слуху «Интернационал». Уже тогда я шел необычной дорогой!

Еще до того, как я попал к настоящему педагогу, бабушка просто играла мне музыку. Она меня возила на самые серьезные симфонические концерты. Мне было шесть лет, когда я поехал с бабушкой и дедушкой в Кисловодск; там гастролировал оркестр Ленинградской филармонии. Последний концерт был по заявкам. Так я сделал заявку! И вот я сижу, такой крошечный, и объявляют: «А теперь по заявке товарища Башкирова будет исполнена увертюра Вагнера к опере “Тангейзер”».

А потом я попал в руки к Анастасии Давыдовне Вирсаладзе, потрясающему музыканту, невероятно поэтичному, тонкому, доброму, которая прежде всего сделала так, чтобы я полюбил каждый звук, который я издаю. Полюбил качество звучания, фразировку. Это правильный путь.

Но потом уже, когда ясно, что человек этим горит, тогда надо его засаживать за черную работу. Но ни в коем случае не начинать с этого. Это очень плохой путь.

— Откуда ваши ученики? Сейчас ведь большой приток восточных людей. Говорят, если в Китае рождается мальчик, его отдают учиться на фортепиано.

— Да, я там преподавал. Там сколько-то их миллионов играют на фортепиано, и есть очень талантливые. Мне кажется, что у корейцев, японцев, китайцев генетически немножко другие двигательные реакции. Сигнал от мозга к пальцам идет быстрее, чем у европейцев. Поэтому они так ловко играют. Но тут вот что. Если им скажешь — они не понимают. Если ты им сыграешь — они тут же повторяют еще лучше, чем ты сам. То есть они гениальные имитаторы. Они имитируют так, что незаметно, что они что-то повторяют с чужих слов. А оставь их одних, они совершенно беспомощны. Но это понятно. Классическая европейская музыка пришла к ним сравнительно недавно. И должны пройти даже не десятилетия, а столетия, чтобы цивилизация прижилась.

— И какие ваши прогнозы? Классическая музыка перемещается на Восток?

— Пока что это перемещение идет за счет того, что они здорово научены, одаренные, невероятно трудоспособные. И они завоевывают все больше и больше ведущих призов на международных конкурсах. Но если посмотреть за последние три десятилетия — реально на концертной эстраде их очень мало. И это происходит, мне кажется, именно потому, что их не научают самостоятельно мыслить.

Когда меня спрашивают, в чем секрет моей педагогики, я говорю, что у меня педагогика на вырост. Я хочу, чтобы, когда ученики от меня уйдут, они уже знали, что делать. Они могут ошибаться, испытывать кризисы, но они должны знать, как идти собственным путем. Чтобы прекращение обучения было началом, а не концом их развития.

Ссылки

• Евгений Кисин: «У меня из десяти семь планет в воздухе и ни одной на земле», 03.06.2009
• Денис Мацуев: «Надо трубить SOS, иначе лет через семь мы можем растерять все к чертовой матери», 05.12.2008
• Кофе и сигареты: Алексей Гориболь, 18.09.2008