Леонидас Кавакос: «Армейское начальство разрешило мне заниматься во время ужина»

Главный греческий скрипач рассказывает о зальцбургском оркестре, гергиевской трудоспособности и о том, что в Греции не принято «косить» от армии

Во французском мини-цикле, который имеется в невероятно обширной программе гергиевского фестиваля «Звезды белых ночей», принял участие Леонидас Кавакос — один из самых заметных скрипачей ныне действующего поколения, а с недавних пор еще и главный дирижер престижного камерного оркестра Camerata Academica Salzburg.

— Вы родились и живете в Афинах. Как там обстоят дела со скрипичной школой?

— Мне повезло: я родился и вырос в исключительно музыкальной семье. Дедушка был очень известным в Греции фольклорным исполнителем на скрипке. Мой отец перенял от него профессию, но уже получил нормальное академическое образование: учился в Афинской консерватории, затем играл в оркестре, в квартете. Моя мама пианистка, преподает фортепиано. В общем, все в доме занимались, репетировали, принимали учеников. Естественно, музыка стала моей «средой обитания» с самого рождения, я воспринимал ее как нечто само собой разумеющееся.

Однажды на Рождество я получил подарок — маленькую скрипку. Она моментально стала самой любимой игрушкой, я до сих пор храню ее. Я укладывался спать и брал скрипку с собой в кровать. Постепенно, между делом отец стал показывать мне, как играть на скрипке. Когда мне исполнилось шесть лет, занятия стали серьезнее и регулярнее, и тут начались проблемы.

У меня далеко не сразу все получалось, отец сердился, стремился навязать мне свою волю, форсировал занятия. Знаете, фольклорные музыканты изучают профессию на слух, без нот. Огромный корпус народных мелодий фольклорный музыкант держит в памяти. В свое время к моему отцу приходил учитель: играл ему мелодию, и отец должен был повторить ее по слуху. И меня он пытался учить по тому же методу. Я очень уставал, прежде всего от морального давления. Трижды я бросал занятия скрипкой, просто не мог больше выносить этот прессинг.

— Как же вы все-таки стали музыкантом?

— Потом, уже в девять лет, я произвел небольшую домашнюю революцию. И меня отвели к другому педагогу. Думаю, таких учителей, как Стелиос Кафантарис, нет больше нигде в мире. Я стал давать концерты, их становилось все больше. В 1985 году поехал на конкурс Сибелиуса в Финляндию и выиграл его — мне было тогда 18 лет. Я был горд и счастлив тем, что могу привезти моему учителю свой Гран-при. И после моей победы все узнали имя моего педагога, он сразу стал известным, многие захотели у него учиться.

— Вы играете на скрипке Страдивари Falmouth. Как она к вам попала?

— Я нашел ее в Нью-Йорке 14 лет тому назад и купил. Сам, без помощи фондов.

— А когда вы задумались о карьере дирижера?

— Года в три, думаю. Точно помню, я еще не играл на скрипке, но уже умел включать проигрыватель. Ставил пластинку с симфонией Дворжака, раскладывал перед собою какую-нибудь книжку и начинал дирижировать.

А если серьезно, впервые я встал за дирижерский пульт семь лет назад. Просто оркестр Camerata Salzburg, с которым я часто выступал как солист, в один прекрасный день предложил мне подирижировать. Я сначала отнекивался, потом попробовал, и у меня получилось. Мы повторили опыт еще и еще. Оказалось, дирижирование очень способствует моему личностному развитию: я расширяю свои горизонты и свои репертуарные возможности. Ведь репертуар скрипача ограничен; а тут передо мной целый мир симфонической музыки.

— Став главным дирижером этого оркестра, вы собираетесь что-то в нем менять?

— Мы много размышляли вместе с музыкантами, в каком направлении нам следует развиваться. Разумеется, я преисполнен уважения к традициям оркестра и намерен их сохранять. Однако в оркестре культивировалось барочное звукоизвлечение, безвибратный, сухой звук. И далеко не всякая музыка предполагает такое звучание. Между тем под управлением сэра Роджера Норрингтона (предыдущий главный дирижер оркестра. — OS) оркестр играл таким звуком не только Баха, но и Брамса и Шуберта. Я не считаю это правильным.

Скажем, концерт Анри Дютийе, который я сыграл в Петербурге с Валерием Гергиевым, требует романтического, певучего звука. Кстати, впервые я начал разучивать его, служа в армии. Да-да, меня призвали в армию в 1996 году — в Греции существует обязательная воинская повинность. Она, правда, существенно различается по срокам для разных групп. Так как у меня к тому времени уже было двое детей, меня призвали ненадолго, всего на год.

— А «закосить» нельзя?

— Нет, в Греции это не принято. Там ни для кого не делают исключений. Но так как я был уже довольно известным скрипачом, начальство пошло мне навстречу и разрешило заниматься вечерами — полтора часа во время ужина. Комнатка была темная и маленькая, там не было отопления, но я был рад и этому. Тогда-то я и начал учить Скрипичный концерт Дютийе, потому что у меня уже была договоренность играть его.

— Какую часть сезона вы проводите с оркестром?

— По договору, не менее шести недель в году. Мы даем примерно 20 концертов в год, выезжаем на гастроли, играем на фестивалях в Зальцбурге. А как солист я даю примерно 110—120 концертов в год.

— Это же очень много!

— Для меня примером служит Валерий. Наверное, никто не может жить в таком режиме и успевать так много. Да, быть может, он иногда опаздывает, иногда выступает неровно. Зато в его исполнении есть спонтанность, естественность. Только при условии спонтанности случаются такие взлеты, которые ценнее безупречности. А его попытка разом находиться везде — это свидетельство щедрости души, свидетельство высокого идеализма, а не проявление честолюбия. И вообще, Мариинский театр — это не то место, где можно рассуждать о чрезмерности нагрузок.