Пааво Ярви: «С классическими партитурами как с Библией: слова одни и те же, а толковать можно по-разному»

Один из лучших дирижеров мира — о современном Бетховене и вневременном Прокофьеве

Имена:  Густав Малер · Дмитрий Шостакович · Людвиг ван Бетховен · Пааво Ярви · Роберт Шуман · Роджер Норрингтон · Сергей Прокофьев

Эстонский дирижер Пааво Ярви только что завершил запись всех симфоний Бетховена с оркестром Deutsche Kammerphilharmonie Bremen. Выпущенные компанией RCA первые альбомы цикла производят ошеломительное впечатление – музыка Бетховена еще никогда не звучала так свежо и борзо. ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ встретился с Пааво Ярви в Петербурге: четыре бетховенские симфонии под его управлением закрывают симфоническую программу фестиваля «Звезды белых ночей».

— Через несколько недель вы продирижируете всеми симфониями Бетховена на Зальцбургском фестивале — кто только из великих их там не играл. Какие у вас взаимоотношения с предшествующей вам бетховенской традицией?

— Мы очень хорошо знакомы. Я родился и вырос в семье дирижера (Неэме Ярви, главного дирижера гаагского Residentie Orkest. — OS), фанатично коллекционировавшего все, что связано с музыкой. В том числе и записи. Когда я был еще мальчиком, мы с отцом переслушали симфонии Бетховена во всех существовавших в то время исполнениях — от Фуртвенглера до Селла. И мы не просто слушали, а анализировали: что один из дирижеров сделал в финале симфонии иначе, чем другой? Эта школа мне дала очень многое, я очень рано понял, что не существует единственно правильной интерпретации, а есть только живая музыка.

Слепо верить в то, что существует какой-то бетховенский эталон, так же порочно, как считать, что только русские музыканты могут играть Рахманинова или Чайковского. Нужно знать, что делали твои предшественники, но еще нужнее не замыкаться на своих стереотипах. Сегодня мы просто обязаны активно размышлять над музыкой, брать все лучшее от старших коллег, но вместе с тем и идти вперед, смотреть на, казалось бы, хорошо известные произведения под новым углом. В противном случае за старую музыку не нужно и браться. То, что я скажу, может прозвучать абсурдно, но Бетховен с каждым годом становится все лучшим композитором — мы слышим его все яснее, его идеи становятся все более понятными. Кроме традиции Караяна появились традиции Норрингтона и Арнонкура. Не играть Бетховена по-новому сейчас просто невозможно.

— Вы исполняете Бетховена вполне антидогматично: на современных инструментах, но в полном соответствии с канонами historically informed performance…

— Я бы меньше всего хотел, чтобы слушатели моих бетховенских интерпретаций размышляли о том, насколько они аутентичны. Я ведь не докторскую диссертацию пишу. Точность ради точности, стиль ради стиля — мне это совершенно не интересно. Главное — естественное звучание музыки, чтобы была слышна ее сущность.

— Первое, на что обращаешь внимание, слушая вашего Бетховена, — темпы. Предельно быстрые, просто угарные.

— Мне очень хотелось нарушить привычку, установившуюся еще с конца XIX века, когда музыканты смотрели на все глазами «Тристана» и слушали все ушами Вагнера. В ту эпоху музыкальное время воспринималось совершенно по-другому, с очевидной манией величия. Когда Малер дирижировал симфониями Бетховена и не мог расслышать его деталей, он масштабировал музыку согласно своим представлениям об оркестровом звучании (в Девятой, скажем, он добавил тубу и аж шесть валторн).

Сегодня мы ничего не утяжеляем, а, наоборот, облегчаем — мы знаем, что в бетховенские времена количество музыкантов в оркестре было значительно меньшим. Мы знаем, что даже в самых масштабных своих симфониях Бетховен мыслил абсолютно по-камерному: в нотах записано многое, но еще больше — между нот.

Это как с Библией: слова одни и те же, а толковать можно по-разному. Именно в этом причина всех религиозных войн, и в музыке все точно так же. Настоящая музыка всегда мыслит по-камерному. Даже Восьмую Малера, «симфонию тысячи участников», и то нужно играть камерно. Тут неизбежно возникают свои сложности — камерный стиль требует тонкой выделки, ручной работы. А оркестры зачастую способны только к одной манере работы: покажи — сыграем. Но эти порядки превращают музыку в армию.