Сергей Крылов: «Мне нравятся вещи, сделанные на пределе возможностей»

Скрипач, ставший открытием, о советской школе и итальянских вкусах

— Вы выпрыгнули как чертик из табакерки, появившись пару лет назад в России после 16-летнего отсутствия, и произвели фурор своими концертами в Екатеринбурге, Москве и Питере.

— Я именно этого и хотел. Я максималист, мне нравятся вещи, сделанные на пределе возможностей. Мой отъезд из России 20 лет назад был очень сложным, и я долго ждал момента, когда мне стоит появиться здесь вновь. Незадолго до своей смерти Ростропович пригласил меня в Россию, где мы должны были выступить вместе, и это обязательно бы состоялось, но он умер. Мне очень его не хватает. Не только мне — всему миру.

А что касается «фурора» — мне трудно об этом судить, я рад, что публике понравилась моя игра. Думаю, это не случайность, ведь у меня за спиной огромный опыт, тысячи концертов. Но Россия для меня — это что-то особенное.

Я ученик ЦМШ, с первого до последнего класса. Сначала учился у Володаря Бронина, ассистента Леонида Борисовича Когана. Затем занимался в классе Кравченко и позже у Абрама Штерна. Родители мои музыканты. Мама пианистка, папа скрипач, окончил в свое время Московскую консерваторию у Марины Козолуповой. Он ушел из жизни десять лет назад.

Он был скрипичным мастером. Я играю на его скрипке. Это особая ситуация, я не много знаю скрипачей, которые играют на скрипке работы своего папы.

В Москве я видел только школу и дом, на Красной площади был от силы раза два. Это я сейчас Москву начинаю узнавать. Все время уходило на занятия, ведь скрипка — это как классический балет с его ежедневной муштрой.

Потом мы уехали в Италию, там началась моя европейская карьера. Я никогда не хотел приехать в Москву просто так. И когда приехал в 2007 году впервые, словно попал в машину времени.

Я чувствую себя последним поколением советских музыкантов. Я видел в консерватории Рихтера, Светланова, Гилельса, Когана. Не только я — все мое поколение. Это зарядило меня на всю жизнь и стало определенным смыслом всей моей жизни. Поэтому за каждую ноту, сыгранную в России, я чувствую огромную ответственность.

— Чем был обусловлен ваш отъезд?

— Мой отец смертельно заболел. Ему был 41 год. Еще несколько месяцев, и он бы умер. В России не было лекарств, чтобы его лечить. 3 сентября 1989 года мы с родителями улетели в Италию по туристической визе. Нас приняли в Кремоне наши итальянские друзья. Мы прожили шесть месяцев в их доме. А в ноябре 1989-го рухнула Берлинская стена, распался СССР. Мы просрочили визу, обратного пути в Россию не было. И мы остались в Италии. Тогда же я выиграл Международный конкурс скрипачей имени Рудольфа Липицера в Гориции и получил в качестве приза контракт на 30—40 концертов в Европе. Это дало нам физическую возможность существовать и лечить папу.

Впрочем, и в Москве, еще до успеха на конкурсе, я был на хорошем счету. Играл с Китаенко, с Павлом Коганом. Маэстро Сондецкис пригласил меня, семнадцатилетнего, для того чтобы записать один из первых компакт-дисков на «Мелодии» со своим оркестром. Я играл концерт Моцарта и сонату Тартини.

Да, имена Вадика Репина и Максима Венгерова были тогда более известны, но это другая история. Это новосибирская школа Брона, ученика Игоря Ойстраха. А в наших московских кругах я считался одним из лучших молодых скрипачей. Кстати, и Репин, и Венгеров сейчас потрясающие скрипачи и мои хорошие друзья. Мы бываем друг у друга на концертах.

— Вы сами сталкивались когда-нибудь с Броном?

— Нет, никаких личных контактов у меня с ним не было. Броновское направление в скрипичной игре не имеет никакого отношения к моей школе. Это, так сказать, разные оперативные системы. Я считаю, что Захар Нухимович Брон очень сильный человек. Он сумел продемонстрировать не только себе, но и всему миру совершенно поразительные результаты — во многом благодаря своей невероятной работоспособности.

Работоспособность вообще вещь редкая, а у педагогов и подавно. Я слышал, что с Репиным и Венгеровым он занимался по многу часов в день. Его энергию, его внутренний мотор невозможно не оценить. Это человек, который всего с учениками добивался в первую очередь «через себя». Все меньше педагогов, имеющих такую железную хватку.

— В демократичной Европе его критиковали за высокие цены на уроки его мастер-классов, которые делают их доступными «только для богатых»…

— Я ничего об этом не знаю. С Венгеровым и Репиным он занимался бесплатно. Я думаю, почему бы ему не брать деньги? В особенности если их платят?