«Севильский цирюльник» в «Новой Опере»

В стильной, милой, местами очень смешной постановке музыка Россини, к сожалению, звучит тяжеловато

Вслед за прошлогодним «Лоэнгрином», который пока остается единственным Вагнером на всю Москву, «Новая Опера» взялась за нечто совершенно противоположное — «Севильского цирюльника». Как ни удивительно, и эта сверхпопулярная опера (как, впрочем, и любая другая опера Россини) — большая редкость в Москве. В общем, так получается, что театр, выбирая самые мейнстримовские названия, открывает при этом новые горизонты на скудном столичном оперном небосклоне.

Помогать себе в этом «Новая Опера» пригласила британскую постановочную команду во главе с Элайджей Мошински — режиссером австралийского происхождения с российскими корнями (его родители родились в России, встретились уже в Шанхае).

Впрочем, этот ностальгический аспект его биографии никак не отразился на постановке — стильной, милой, местами нескучной, с намеками на нечто иронично-английское, самим режиссером именуемое dry humour.


Кульминацией английского юмора стал финал первого действия. Он разворачивается в приемной главного злодея, доктора Бартоло — среди дородных медсестер и колоритных пациентов: один из них глуховат и держит около уха слуховой рожок, другой страдает булимией и все-время что-то жует, а третья — качает коляску и сама сильно на сносях. В результате сложно закрученного переполоха с переодеваниями, невинными хитростями, холостыми выстрелами и фирменными россиниевскими крещендо у нее таки начинаются схватки. Но всё предельно элегантно, без намека на натурализм и прочие неприятности, которыми принято пугать в современной режиссуре.

Условный мир россиниевских интриг помещен в не менее условный мир раннего кинематографа, временами раскрашенного лилово-салатовыми красками, напоминающими уже о шестидесятых. Художница Энн Тилби снарядила этот мир лаконичной сценографией и очаровательными костюмами. Режиссер — ласково-идиотическими персонажами. Их винтажные шляпы и штаны в полосочку вполне идут опере Россини. Хотя джазовые ужимки на сцене не слишком ладят со стилем бельканто. А раскачивание актеров туда-сюда в такт музыке, которым то и дело оживляется сценическое действие, очень ее упрощает.

Впрочем, то, что режиссер звезд с неба не хватал, в данной ситуации выглядит скорее благом. Музыкальная территория тут почти еще не освоена. Никакого ощущения пенящегося счастья, которое должна вызывать эта опера Россини, от музицирования коллектива «Новой оперы» не исходит. Удача, что более-менее сходятся концы с концами. Но оркестр под управлением главного дирижера Эри Класа тяжеловат. Певцы, которых, как обычно в этом театре, задействовано в спектакле очень много (три состава), в основной своей массе не владеют стилем.

В премьерном составе исполнитель сложнейшей скороговорочной басовой партии Бартоло — Дмитрий Овчинников — хорош в первую очередь тем, что умеет быть смешным. Куколка Розина в исполнении сопрано Анастасии Белуковой хороша честными колоратурами и хрупкой неоперной фигуркой, но тембром напоминает о совсем уж опереточных голосах певиц из старых фильмов.

Впрочем, в музыкальном отношении у этой постановки есть один, но жирный плюс, так что грех жаловаться. Это премьерный исполнитель партии графа Альмавивы, молодой тенор Сергей Романовский. Его красивый голос, идеально подходящий для белькантового репертуара, особенно хорош в кантилене, хотя и в виртуозной эквилибристике, обязательной для этого стиля, он тоже неплохо себя чувствует. Конечно, это совершенно отдельная драгоценность, невесть откуда появившаяся. Сколько времени зародившаяся звездочка еще продержится в Москве, где этот тип голоса почти не востребован, сказать сложно, так что пока слушаем.