Филипп Херрвег и Collegium Vocale Gent на VII Московском Пасхальном фестивале

Это похоже на библейское чудо: мы не можем проникнуть в механизм происходящего – остается только ему дивиться

Пасхальный приезд бельгийских музыкантов завершил четырехгодичный пост – ровно столько времени причастные к аутентичной вере ждали возвращения в Москву патриархов этого европейского исполнительского течения.

Радость аутентизма — в возможности слышать музыку. Точнее, в возможности расслышать ее во всех тонкостях, яснее, четче, транспарентнее. Акустические достоинства интерпретаций Collegium Vocale Gent смогли преодолеть даже чудовищный саунд зала Чайковского — увенчанного советским гербом и вообще-то малопригодного для такого рода музицирования. Но ни время, ни место не имели значения. Царившая в зале обстановка напоминала ту, какая бывает, когда в маленьких европейских городах люди поутру собираются на воскресной мессе.

В музицировании Херрвега нет стерильности иных «старинщиков», нет в ней и свойственного многим аутентистам прозаического панибратства по отношению к музыкальному тексту. Его интерпретация каждого из трех сочинений московской баховской программы — «Пасхальной оратории», кантаты «Да возлюбил Бог мир» и «Оратории на Вознесение» — строится на пересечении светского и духовного. Перед церковью у Херрвега всегда есть луг, на котором можно сплясать менуэт с бурре или гавотом. В единый универсум сливаются танец и мысль, дух и плоть, аполлоническое и дионисийское. Впрочем, тот же синкретизм есть и у самого Баха.

В «Пасхальной» у Херрвега царит почти пасторальная эфирность, всегдашняя надмирность Collegium Vocale доведена до какой-то крайней стадии. Двенадцать певцов и два с небольшим десятка инструменталистов парят в облаках. Невесомая флейта из сопрановой арии — как свирель небесного пастуха. Две флейты в теноровой арии — колышущаяся под ногами райская трава или расступающиеся волны идущего по воде.

«Вознесенская оратория» прозвучала органическим продолжением херрвеговских «Страстей по Матфею», исполнявшихся в Москве четыре года назад, — очень человечно, без всякого монументального пафоса в духе, скажем, патентованного баховского специалиста Карла Рихтера. Чужого Херрвегу не надо, у него собственная история и свой исполнительский канон.

Год назад музыканту исполнилось шестьдесят лет, а в будущем году Collegium Vocale Gent пойдет пятый десяток. Ансамбль был основан дирижером еще в то время, когда он учился на медика, а отцы-основатели аутентизма Арнонкур и Леонхардт только задумывались над своей первой исторической записью всех кантат Баха. Уже давно интерпретации Херрвега являются точкой отсчета в исполнительстве баховской (да и не только) музыки, а записи Collegium Vocale — эталоном стиля.

С годами в их интерпретации почти ничего не изменилось. С радостью узнаешь привычного Херрвега и привычного Баха. Разве что монологи легендарного гобоиста Марселя Понселя стали еще более экзистенциальными. Женщины в простых темных платьях, мужчины в неброских костюмах. Совсем как среднестатистические европейцы—посетители концертов. Ну, то есть почти как мы. И при этом кажется, что певцы Херрвега не имеют плоти.

В искусстве Херрвега вообще много загадочного. Необъяснима эта дзенская гармония, в которой инструменты и голоса выпестовывают каждую музыкальную линию. Необъяснимо это уникальное единство ремесленнического и мистического, это умение быть in — и одновременно out. Поразительно это умение добиваться в концерте абсолютно студийного звука. Или это совершенство музыкальной драматургии, в которой нет ничего умышленно сделанного, нарочитого. Похоже на библейское чудо: мы не можем проникнуть в механизм происходящего — остается только ему дивиться. И тут перо выводит одни трюизмы: пастернаковская неслыханная простота, кундеровская легкость бытия. Но что поделать, ведь так и есть.