Дмитрий Крымов: «Что это за ситуация, когда нельзя говорить, а уже надо петь?»

Создатель «театра сценографа» рассказал ЕКАТЕРИНЕ БИРЮКОВОЙ о работе в опере

Имена:  Дмитрий Крымов

​10 октября на Камерной сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко состоится премьера продукции с не оперным названием «Х.М.Смешанная техника».

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

Автор свежесочиненной музыки — молодой московский композитор Кузьма Бодров. Автор спектакля — Дмитрий Крымов, человек совсем не оперный, но и от драматического театра совершенно отдельный, фактически являющийся символом экспериментальной линии нашей сцены. Такую первую премьеру сезона для оперного театра можно назвать маленькой революцией. В спектакле перемешаны солисты труппы театра и Лаборатории Крымова. В качестве художника (а эта роль в работах Крымова едва ли не самая важная) — его ученица Вера Мартынова.


— «Смешанная техника» — это еще один спектакль Дмитрия Крымова, просто с большим, чем обычно, количеством музыки? Или все-таки опера, которую ставит Дмитрий Крымов?

— Скорее все-таки спектакль. Просто с участием некоторых вещей, которых нигде, кроме оперного театра, нет: хора, оркестра.

— Говорят, вы даже принимали участие в создании музыки. Давали указания?

— Просто это такая совместная работа была. Я придумал сценарий, или либретто, как это здесь называется. И Кузьма Бодров согласился быть не просто композитором, который пишет музыку, а быть в процессе, внутри. И мы с ним обсуждали каждый поворотик — еще до того, как актеры начали учить, до того, как он сдал музыку. Ребята всё пробовали, это под их голоса написано. Он с охотой подлаживался. Для него это было как игра. Театральный характер у него оказался, хотя он для театра никогда раньше не писал.

— Это же не первая ваша работа в оперном театре. Я помню, несколько лет назад в помещении «Геликона» вы ставили две одноактные оперы про умирающих детей — «Нарцисс» Владимира Ребикова и «Тентажиль» Сергея Неллера. Можете сравнить?

— Там была уже написана музыка. И ее нельзя было изменить. А здесь — свобода. Музыка хоть и написана, но если нужно на три минуты ее продлить, мы ее продлеваем. Если нужно укоротить — укорачиваем.

— А стилистику музыки обсуждали?

— Да. Там много цитат, но они переработаны Кузьмой. Он такой абсолютный классик. Может писать хорошую классическую музыку, но сегодняшнюю. Он писал недавно для Папы Римского, какие-то хоралы. И здесь часть его работы тоже в таком виде была.

— То есть это стилизация?

— Я не люблю слово «стилизация». Это что-то вторичное, удешевленное. Надеюсь, что у нас не должно пахнуть вторичностью. Правильнее сказать, сочинение на тему. Когда Пикассо пишет на тему Веласкеса — это же не стилизация, это разговор с прошлым.

— Ваши спектакли — скорее рефлексия на то, что уже все знают. Вся музыка написана, все сюжеты рассказаны. В данном случае — тоже так?

— Наверное, да. Здесь четыре сюжета разных, четыре истории. Они рассказаны визуальными, музыкальными, шутливыми, драматическими способами. Наверное, в основе каждого есть какой-то ретромомент.

— Считается, что оперные актеры с напряжением воспринимают то, что называется режиссерским театром. Как они воспринимают ваш «театр художника»?

— Надо сказать, здесь в театре особая школа сложилась. Руководитель театра Александр Титель воспитал актеров очень мобильными, подвижными; по-моему, они не говорят «нет». Судя по другим спектаклям, они поют и так, и сяк, и бегая, и прыгая, и не похожи в этом смысле на оперных певцов-мастодонтов. Не говоря уж о мимансе, который здесь просто чудесный — ловкие, красивые ребята, готовые сделать в десятки раз больше, чем ты их просишь.

— Я знаю, вы недавно делали спектакль с Барышниковым. Вас тянет на чужие территории?

— Да нет. Вы правильно вначале сказали — я просто ставлю свои спектакли. Интересно же использовать в них что-то необычное! Такого персонажа, как Барышников. Он мне показался очень хорошим актером. Я подумал, что он с Аней моей (Анна Синякина, актриса Лаборатории Крымова, можно сказать, ее визитная карточка; участвует и в «Смешанной технике». — OS) хорошо сочетаться может на сцене. Такой конфликт у них получается. Ну и началось. Какое-то такое варево. Надо было только помешивать, кидать туда продукты и деньги. И что-то должно было свариться.

Есть несколько способов рассказа на какую-то тему. Говорение, рисование, пение, балет, куклы, цирк. И как можно больше и интенсивнее их смешать, чтобы рассказать на какую-то одну, очень взволнованную тему — это и есть моя задача.

И здесь, в «Смешанной технике», то же самое. Почему не попробовать сделать что-то смешное, но с участием хора в сорок человек? Помните, «В гостях у сказки» была такая передача? А вот мы в гостях у оперы.

— Что такое для вас опера? Варево, бесформенная масса, из которой вы что-то лепите, или, наоборот, сплошные ограничения, правила: сюда ходить, сюда не ходить?

— Ну, есть традиционная опера, где просто слушают голоса, а что там происходит на сцене, не важно. Я не очень в эту тему погружался. Купил на рынке штук тридцать записей, которые мне посоветовали посмотреть, чтобы получить представление о том, что сейчас в опере делается. Все их пересмотрел.

— Что понравилось?

— Если не про голоса говорить, то, в общем, ничего. Ну, наверное, я не все удачное смотрел... А вообще что мне было интересно, когда я стал что-то делать в опере? Это вопрос — почему человек начинает петь? Какова природа этого? Откуда этот голос начинается? Что это за ситуация, когда нельзя говорить, а уже надо петь? Пение — как драматический пик чувств.

— Тридцать дисков вам не понравились. А что нравится?

— Мне нравится, когда я не знаю, что будет следующим, нравится напряженно смотреть за действием, и не успевать за ним, и одновременно хватать какую-то тему, и понимать, что ты уже на крючке. Чтобы я хотел смотреть спектакль, в какой-то поток интереса меня надо внести. Это возможно в любых жанрах, даже в традиционном психологическом театре, я уверен. Это зависит от человека, который это делает.

Почему хочется неожиданности? Потому что жизнь неожиданна. Ведь это всё — рифма к жизни. Внимание же привлекает то, что к тебе имеет отношение. А ко мне имеет отношение неожиданность. Я хочу ее видеть и создать на сцене.