«Свободу олигархам»

«Возвышение и падение города Махагони» из Мадрида продемонстрировало, какие у оперы есть возможности быть современной

Имена:  Курт Вайль

Опера «Возвышение и падение города Махагони», написанная в 1928 году и впервые поставленная в Лейпциге в 1930-м, — вторая совместная работа Бертольта Брехта с Куртом Вайлем после «Трехгрошовой оперы» и в отличие от нее совсем у нас неизвестная. Наверное, потому, что «Трехгрошовая опера» больше по ведомству драмы, а «Махагони» — все-таки по части заведомо более консервативного оперного театра, для которого этот опус — странная, запутанная и неприятная загадка. Даже при наличии в ней такого хита, как Moon of Alabama (в Москву как раз привезли англоязычную версию оперы).

«Махагони» — город-паутина в центре пустыни, обреченный на гибель парадиз, где для людского времяпрепровождения предусмотрены только бар, бордель и боксерский ринг. Это скорее обличающая притча, чем оперная история; ее персонажи — бандиты, проститутки и случайно разбогатевшие искатели развлечений. В ней нет очевидного добра, а есть только разные оттенки человеческого зла и очень слабенькие, нежизнеспособные ростки тех чувств, которые принято в нормальной опере воспевать, — любви, дружбы, жалости. Это и впрямь удивительный микст коммунистической и библейской мифологии, сдобренный актуальным на рубеже 20—30-х годов прошлого века антивагнерианством и отягощенный разнонаправленными художническими устремлениями двух авторов — рационального либреттиста Брехта и интуитивно действующего композитора Вайля.

Сейчас это произведение по-прежнему загадочно, по крайней мере для нашей оперной публики, более-менее смиряющейся с отсутствием кринолинов на сцене, но все-таки еще не готовой к хлесткому, социально заостренному театру. После антракта зал Новой сцены Большого, где по случаю Года российско-испанской дружбы показывали свою продукцию мадридцы, заметно опустел, хотя посмотреть было на что. Чего стоила одна фабрика секса, где полуголые девушки в розовых париках и мужчины в офисных галстуках синхронно и равнодушно совершают набор телодвижений из области порноиндустрии, не забывая при этом вполне увлеченно петь.

Впрочем, надо признать, зрелище, устроенное известной каталонской группой La Fura dels Baus, давно уже пришедшей в оперу из хулиганского экспериментального уличного театра, совсем не имело целью доставить публике чувственное или какое-либо другое удовольствие. Скорее должна была получиться пощечина общественному вкусу. Правда, помойка во всю сцену, на которой происходило действие спектакля, поначалу эффектно оттенявшая местный лужковский стиль, со временем просто надоела. Сцена ожидания урагана, который должен смести с лица Земли город Махагони, заметно пробуксовывала. По-настоящему живую реакцию зала — нервный смех и аплодисменты — вызвал лишь плакат «Свободу олигархам», красовавшийся в финальной сцене Божьего суда среди большого количества других, переведенных на русский язык, но от этого все равно не самых очевидных для публики лозунгов. Главным среди них был: «За величие мусора».

При этом как раз музыкальная часть оказалась очень даже обольщающей. Ею заведовал Теодор Курентзис, приглашенный шефом Мадридского театра «Реал» Жераром Мортье специально для московских гастролей этой недавней постановки (премьера в Мадриде прошла год назад). В намеренно полистилистичной музыке Вайля много чего намешано. Помимо шершавой кабареточности, там есть, например, и необарокко, которое под руками маэстро расцвело не пышным, а, напротив, нарочито приглушенным цветом. С моцартовской певицей Эльжбетой Шмыткой, исполняющей роль проститутки Дженни, он даже тут добивался своего фирменного истаивающего пианиссимо.

Другими заметными героями спектакля были вагнеровское меццо Джейн Хеншель в роли хозяйки борделя; харизматичный чернокожий бас-баритон Уиллард Уайт (этим летом он блистал в опере Бриттена в Питере) в качестве бандита Тринити Мозеса, а также звучный тенор Михаэль Кениг, сыгравший романтичного буяна Джима, приговариваемого к смерти только за то, что ему нечем расплатиться за выпивку.

{-tsr}Но самым впечатляющим героем стала музыка Вайля — очень многоплановая, многоступенчатая, исполненная любовно, серьезно, без всякого гротеска, выкобенивания и пережима. «Махагони» обнаруживает один из путей оперы ХХ века, по которому та не пошла, причем не по своей вине. Аналогию можно провести с оперным творчеством Шостаковича, которое завершилось чуть позже, в 1936 году, статьей в газете «Правда» «Сумбур вместо музыки». И пусть непримиримый реформатор Мортье учит Москву театру будущего — не менее важным оказывается сокровище, затерянное в 20-х годах прошлого века. ​