Привходящие обстоятельства

Отчего такие страсти кипят в смысле литературной полемики? Не оттого ли, что на кону премий нынче большие деньги?

В предосеннем воздухе соткалась обида, именно она сегодня управляет событиями. Ведь что сегодня событие? Не выход книги — присуждение денег.

А еще месть, ненависть и зависть.

В одном месте аукнется (недостаточно приятным слуху реципиента эпитетом) — в другом отзовется.

За всеми этими приятностями не видно позитива. А он есть? Оставим ответ на этот вопрос под конец колонки.

Литературный сезон теперь начинается не с Нового года, как раньше, а с сентября — и замирает к июлю. Не календарным, а допетровским — или учебным — годом измеряется. В этом смысле он близок к сезону театральному, — литературные премьеры, как правило, ожидаются с октября по май. Ну и еще молодое лето — время фестивалей, фейерверков, праздников, встреч, как нынче говорят, «поэтов и писателей» с себе подобными в горах, на воздухе и на море; голые плечи и коленки, заплывы, запои и прочее. Ярмарки, выставки, деловые контакты — это с осени. В конце августа — начале сентября (по 12-е): в Москве проходят целых четыре книжных ярмарки, от монструозных до мелких. А под Москвой, в Коломне, на родине Лажечникова, в городе Пильняка, где летом 1936-го Ахматова (ее фотография у коломенских стен — в платочке) гостила на даче у Шервинских, — объявлена премьера литературной ярмарки «Антоновские яблоки».

Премиальные сюжеты навязали году свой календарь, свой сценарий и свое расписание. Лето — для чтения (?) и обдумывания (?), для креативных (?) издательских замыслов — в общем, для арт- и литподготовки.

За предшествующий сезон что-то в литературной атмосфере сдвигается — летом сгусток принимает форму. Еще не отливается в мраморе, но все же. Объявленный конец журнала «Континент»: выход специального номера 147 (с приложением номера 147+) означает, что последуют еще три книги избранного, а на номере 150 журнал закончит свою парижско-московскую историю. Это добровольная эвтаназия — от нежелания длить финансовую (или литературную) агонию. В связи с этим появились уже и злоехидные комментарии: нельзя ли ускорить гибель и остальных «толстяков»? Впрочем, эти вопросы раздаются уже лет двадцать. Особенно впечатляет, когда их задают сами авторы «толстяков», желающие на публике выглядеть поинтереснее, — да еще и обиженные возвратом своих сочинений.

Что-то так сильно сдвинулось за предыдущий сезон, что к новому разлилось желчью, взаимным раздражением и газетной бранью (конечно, несравнимой с помоями в интернете). Расходятся, публично расплевавшись, многолетние друзья, Андрей Немзер и Сергей Боровиков. Предмет, из-за которого произошел публичный разрыв, — Алексей Максимович Горький. Остается только подивиться темпераменту двух критиков — а еще тому, что литературная полемика бродит в периодике неприкаянно: ну не считать же местом для дискуссий литературные газеты, давно превратившиеся в территорию для своих.

Местом для дискуссий стал ЖЖ — только дискуссии там сегодня похожи на ТВ-передачу «Пусть говорят»: мол, отец убил ребенка, а мать в это время насиловала собаку, и прочее в том же роде. Идут эти разговоры исключительно в непарламентских выражениях. В лучшем случае — по застарелой литературной привычке (нездоровой) принимать себя как исключительно неприкасаемую фигуру. А то и как жертву литературного заговора.

Может быть, все это происходит оттого, что на кону премий большие деньги? Может, поэтому кипят такие нешуточные страсти, а конкуренты топят друг друга, — см., например, вот эту рецензию на роман Ольги Славниковой «Легкая голова».

Если глянуть в сторону «Русского Букера» — тоже картинка неутешительная. С одной стороны, безумно жаль Гальего и очень хочется ему помочь. Жюри 2002 года включило его в лигу победителей, и это есть факт литературной жизни (насчет факта литературы — есть о чем поспорить). С другой стороны, некоторые участники букеровских забегов последнего десятилетия закончили свою литературную карьеру намного печальнее, чем Гальего, — умерли, вообще не дождавшись признания. Например, Александр Чудаков, автор романа «Ложится мгла на старые ступени». С третьей стороны, в список финалистов «Русского Букера» вообще не всегда попадали лучшие романы года, оставались за бортом. И как прикажете голосовать членам жюри 2000-х, к которым и я принадлежу? Как ни проголосуешь, все будет плохо. Отдадим премию Гальего — сострадательно, но литературно несправедливо, текст отнюдь не лучший за десятилетие. Не отдадим премию Гальего — по гамбургскому литературному счету справедливо, но не гуманно, то есть не в лучших традициях нашей словесности: скажут, мол, нашли, где свою литературную принципиальность проявлять. И высокий вкус.

Вот так и живет словесность: под давлением привходящих обстоятельств.

Точно так же и рекрутируются все новые члены литературного сообщества: сначала — чтобы помочь пишущему человеку, если у него серьезные проблемы, просто по-человечески, а глядишь — это уже и писатель, и чего-то там лауреат, и книжек у него навыходила целая куча. Дело зашло далеко, а самороспуск литсообщества в целях самооздоровления ему не грозит.

Теперь — обещанный позитив.

В четвертом номере «толстого» журнала «Театр» статья о постановках спектаклей «Околоноля» и «Отморозки» сопровождается энергичным интервью, в котором их постановщик Кирилл Серебренников говорит о неподцензурности как преимуществе театра: «Театр — последняя, может быть, единственная зона свободы, потому что он рассчитан на маленькую аудиторию. Никто театром не интересуется, и этим можно пользоваться — оставаться честными и не скурвливаться».

Современная литература располагается здесь же, в зоне свободы. Потому что она ни на что вроде бы не влияет — только на саму себя и своих читателей, которых остается все меньше.

А истерики, обида, месть, ненависть и зависть — это всё разборки в нашем углу, на малой литературной сцене.​