Ярослав Судзиловский: «Нашу элитарность надо более активно и даже нагло предлагать широкой аудитории»

Председатель Молодежного отделения Союза композиторов России подводит итоги его двухлетнего существования

— Такое масштабное объединение композиторов ассоциируется с советскими временами. И, собственно, вы и существуете при организации, оставшейся еще с советских времен. Зачем сейчас композиторам нужно объединяться?

— Прежде всего, чтобы решать общие корпоративные задачи.

— То есть это просто профсоюз?

— По большому счету да, хотя и не совсем: это творческий профсоюз; помимо практических мы стремимся решать еще и чисто творческие задачи. Я понимаю, что мы ассоциируемся с советской, а не с европейской структурой. Но у нас разные исторические этапы развития с Европой. Я убежден, что здесь мы никогда не сможем создать ситуацию, аналогичную европейской. Может, что-то у нас с ней сходное было до революции. Но все изменилось. В России сейчас, например, нет класса аристократов. А до революции именно они — во многом — содержали композиторов. В Европе то же самое было. В Европе до сих пор существует такой интересный институт, как монархия. Мне очень он нравится. Это здорово, красиво, классно. Это гарантия, стабильность, в то же время — связь тысячелетий. Если мы сравним династическую европейскую буржуазию с нашей, то это тоже совершенно разные вещи.

Я считаю, что сейчас в России объединять композиторов даже более важно, чем было в советские годы. Потому что тогда была пускай формальная, но идеология коммунистического равенства. Умереть с голоду — это было как-то не по-коммунистически. Сейчас ничего подобного нет. Сейчас можно умирать с голоду. Композитору более актуально защищать свои права в этом чудовищном обществе, где его никто не ждет, никто не знает, где он никому не нужен. Поэтому кто бы и как ни относился к вопросу о творческих союзах — Cоюз композиторов как организация, как профсоюз необходим. Говорю это как композитор. И я, кстати, очень благодарен руководству СК за поддержку нашего начинания в свое время, ибо только истинная заинтересованность людей может обеспечить жизнеспособность любой организации.

— Какой рычаг у вас сейчас есть, чтобы оправдать необходимость существования композитора в России? До революции — о-кей, была аристократия, которая его кормила. После революции — идеология, которая тоже кормила. Или антиидеология. А сейчас ничего этого нет. Надо надеяться, как я понимаю, либо на какие-то социальные институты, либо на исполнителей.

— За исполнителей цепляться опасно. Исполнитель — это же не институция, это человек с конкретными вкусами, слабостями. Сегодня он любит вашу музыку, вы с ним сидите, выпиваете. Завтра вы подрались, поругались, он вашу музыку больше не любит.

В идеале, конечно же, должна быть некая институция, которая целенаправленно занимается отстаиванием интересов композиторов — я называю это «классовыми интересами».

Кроме того, мне кажется, что в корне надо менять психологию нашего культурного музыкального сообщества, которое очень консервативно, искусственно законсервировано и не относится к своему делу как к профессии. У нас из музыканта готовят героя. А получается — седьмой пульт в оркестре. Из-за этого у многих начинается большой депрессняк.

Композиторы — это все-таки некий отдельный класс. Он должен найти свое место в современном мире. Для этого нужно работать, искать новые формы, новое самоощущение, может быть, выйти за рамки замкнутого камерного пространства. Я совершенно не понимаю, почему современное искусство себя в какой-то момент сознательно привело в камерное состояние. Это интровертный путь. Мне кажется, нашу элитарность надо более активно и даже нагло предлагать широкой аудитории.

Самоидентификации композитора в современном мире — это очень большая комплексная проблема. Сюда входит и проблема заказов, которых не существует — ни государственных, ни частных. «Утраченные иллюзии» Десятникова — единичный случай. И проблема образования, которая должна срочно решаться. Образование не адекватно сегодняшнему дню. Оно по-прежнему советское, некоторые программы не переписывались с 70-х годов. А это что значит? Это значит, что мы выпускаем советского специалиста. А это на самом деле преступление, потому как отсутствует главная компонента подобной системы образования — обязательные государственные трудовые гарантии. В СССР специалист, если помните, распределялся — поднимать культуру и прочее. Не скажу, хорошо это или нет, но он не оставался без куска хлеба — потому система имела оправдания быть таковой. Был генеральный заказ на какой-то вид искусства: вы пишете ораторию о товарище Сталине или рисуете товарища Сталина и получаете за него Сталинскую премию. И тогда было моральное оправдание для того, чтобы учить рисовать товарища Сталина. А если вас учат рисовать товарища Сталина, а он никому не нужен, у вас получается какая-то накладка.

Сейчас же происходит страшная ситуация: мы выпускаем советского специалиста в абсолютно несоветскую страну. Это надо срочно менять. Не хотите менять — ради бога, делайте назад революцию, возвращайте для начала советский строй, а потом можете себе смело позволить выпускать специалистов этого строя.

Музыкальное образование должно быть более профессионализировано и менее идеализировано. При всем уважении к сонатной форме она сейчас просто не нужна. И сонатина не нужна. И рондо с двойной экспозицией тоже не нужно. Конечно, это надо уметь делать. Но это все, мне кажется, должно быть отнесено к курсу истории музыки. Просто для композиторов он должен быть более практичный. Проходя Россини, Баха и Вагнера, композиторы должны получать и практические задания на какую-то форму.

Но композитор еще должен уметь профессионально работать с кино, с театром, с фестивальным заказом. Песню уметь написать. Оперу или мюзикл тоже надо уметь сделать. То есть нужно воспитывать универсального специалиста. Композитор должен изначально воспитываться как очень независимый, самостоятельный, и он должен уметь делать все.

— Или жить на европейские заказы, как происходит со многими вашими коллегами…

— Я не скажу, что таких очень много. Я могу по пальцам пересчитать тех, кто ассимилировался на Западе, мы их всех знаем. Я думаю, это меньше трех процентов от общего выпуска по стране.

— То есть вы не присоединяетесь к Открытому письму композиторов, ратующих за европейский путь развития?

— Я критический реалист. Я уважаю порыв моих старших коллег, я верю, что он был искренен, но я не могу заниматься абстрактными фантазиями на тему «как было бы здорово, если бы…». Я сам фантазер, но, когда я выхожу на улицу и, образно говоря, получаю по морде от российского общества, мои фантазии улетают. Понимаете, они сформулировали это письмо креативно, но мне кажется, что в России это нереально, здесь другой менталитет. В Европе есть такое понятие, как социальные гарантии населению. У нас даже нет такой профессии — композитор. О чем может идти речь? В 90-е годы, когда составлялись списки, каким-то образом получилось, что в России не была зафиксирована эта профессия. Для меня до сих пор это остается загадкой. Это вопрос к тому поколению, кто это прозевал. И весь клубок нынешних проблем — результат в том числе и этой халатности.

У нас очень сложно реализовать западную модель. У нас особые исторические условия — я бы так это назвал. Мы не сможем сейчас взять и изменить страну, культуру, генофонд. Покупателем в России, на мой взгляд, всегда будет только государство. Потому что народу и обществу современное искусство совершенно не нужно. Как и классическая музыка не нужна. Мне кажется, корни идут еще к петровским годам. Что такое для народа классическая музыка европейского типа, которой мы все занимаемся? Это насилие. Это вместе с париками, кофе, буклями было насильно сюда привезено. Всех заставляли танцевать менуэт. С тех лет пошло разделение на «государство Петра» и «государство народа». И классическая музыка исторически всегда было завязана на «государство Петра».

— Если все равно к народу не прорваться, зачем тогда вы участвуете в передаче Анфисы Чеховой и создаете себе имидж одиозного персонажа?

— Я считаю, что композитор может позволить себе все — если это оправдано его идеями или каким-то коммерческим моментом, если это принесет какой-то дивиденд ему или его профессии. Это западный, точнее, американский подход.

Я из музыкальной семьи, из богемной тусовки, у меня никогда не стояла проблема замкнутости в искусстве. Я вообще считаю, что в любви и в искусстве должна быть абсолютная свобода. Эти два состояния — как огонь. Огню нужен воздух — он тогда горит. А его накрыть — и он затухнет. Я поэтому всегда выступал против монополии какой-либо стилистики. Я считаю, что искусство должно быть очень разнообразным и очень свободным.

— Какие задачи ставит перед собой МолОт?

— Я очень надеюсь, что мы сможем сформировать новую композиторскую личность. Что мне не нравится в нынешнем композиторском сообществе — это огромное количество дрязг между авторами. У нас бывают непреодолимые личностные или стилистические конфликты, то есть чисто советские ситуации, которые мешают двигаться. И мы в Молодежном отделении как раз эту проблему пытаемся снять. «Религиозными войнами» ты можешь позволить себе заниматься в обществе, где ты гарантирован государством. А, извините, при нашей ситуации у нас не должно быть вражды. В нашем объединении изначально сняты стилистические требования. В основе — только профессия «композитор», ее интересы, требования, нужды.

— Это не равнодушие?

— Нет. Как раз я рад, что пофигизма у нас практически нет. Было несколько случаев, когда на заседаниях была очень острая ситуация. Я вынужден был воспользоваться своими директивными полномочиями и прервать выступление. У нас есть три крыла: тональники и авангардисты и формирующееся крыло «третьего пути развития». И у них даже до драки как-то доходило. Но зато потом помирились, и это их даже больше скрепило.

— Как организационно все существует?

— Каждый месяц происходят собрания МолОта. Вообще я, когда его создавал, учел опыт предыдущих поколений. В том числе поизучал, как был устроен Союз композиторов СССР. Я считаю, что его структура была продумана очень хорошо. Как завод, фабрика. Но кое-что, конечно, я внес свое.

Один из самых важных и сложных вопросов — это объективность оценки произведения того или того автора. В наш художественный совет входят представители разных стилистических направлений и разных поколений — Виктор Екимовский, Алексей Рыбников, Юрий Каспаров, Алексей Сюмак, Рауф Фархадов, Ярослав Тимофеев, Кирилл Уманский.

Композитор приносит свои сочинения — партитуры или записи — на суд худсовета и получает независимую, очень жесткую профессиональную оценку. Вот если у тебя музыка плохая, тебе по полной программе всыплют. Конечно, это поначалу может быть шоком. Но это необходимо. Я помню, когда я учился, такая странная была ситуация: композиторы не были готовы к критике, были очень ранимые. А я отлично понимаю, что, входя во взрослый мир, композитор тут же столкнется с критикой. Особенно если он пытается экспериментировать, идти независимым путем. Это всегда было, есть и будет. И формирование силы воли композитора и силы убеждения его в собственном творчестве — это тоже одна из задач смотра на МолОте. Он не просто должен прийти и показать свои сочинения, он должен доказать, что он прав.

Приходя к нам, композитор в обязательном порядке получает музыковеда. Композитор не сам себя представляет, его представляет музыковед, который может быть настроен и положительно, и отрицательно к творчеству представляемого автора. Может быть и его оппонентом, и адвокатом. Мы соединили заново эти профессии — композитора и музыковеда. Когда-то это был один факультет в консерватории, а потом они разделились. И кончилось это тем, что теоретики практически перестали интересоваться современным искусством. Однокурсники зачастую знакомились только на общих выпускных экзаменах. Это же безобразие!

— Ваши собрания — только для москвичей?

— Нет, конечно, у нас теперь существует и скайп-трансляция. Особенно это важно для удаленных регионов, откуда приехать в Москву практически нереально, очень дорого. И для ребят это отличный способ общения с коллегами, с худсоветом. Вообще на сегодняшний день у нас 19 полномочных региональных представительств МолОта, мы охватили всю страну.

В нашем объединении очень много молодых ребят. У нас же участие практически с первого курса. К композиторскому съезду музыковеды МолОта выпустили книгу — достаточно знаковое событие. В ней гигантский возрастной охват — от 19 до 42 лет, поэтому получилась своего рода Хрестоматия молодой российской музыки всей страны, в первый выпуск вошли 36 авторов различных стилистических направлений.

Вообще очень много сдвинулось в хорошую сторону в последние годы. Даже если сравнить со временем пятилетней давности, когда я учился, — просто небо и земля. У нас теперь есть филармонические абонементы, фестиваль «Другое пространство», у МолОта создается и ансамблевая инфраструктура, организованы «ГАМ-ансамбль», No Name , «ХХ век» и другие молодые коллективы по всей стране. А я в свое время бегал, сам искал себе исполнителей. И меня посылали, и ноги об меня вытирали. И я видел, что очень многие мои сверстники — более ранимые — очень от этого страдали. Я как такой сирота, который стал заботливым родителем.

Вообще я поймал себя на мысли, что у нас складывается очень интересная ситуация: конфликт поколений, конечно, он всегда был, но сейчас он оброс неким идейно-системным моментом. В стране выросло поколение молодых, активных людей, которые могут реально изменить страну, дать ей шанс в будущем. Но мы практически не видим этих людей в административно-культурном пространстве. Им просто не дают возможности реализовать свои самые смелые мысли.

Мы слишком много времени тратим на никому не нужную системную войну, дабы пробить хоть что-нибудь. В итоге «молодой» композитор получает возможность занять какие-то более-менее важные позиции в музыкальном сообществе и что-то реально изменить, когда его силы подчас уже на исходе — к 50—60 годам, а то и позже. Активный возраст не используется совершенно в этой стране. Почему? Россия всегда славилась своим умением терять яркие, талантливые и профессиональные кадры.

Исторический конфликт между поколениями катастрофичен. Я думаю, что в России сейчас назрела историческая возможность создания неких Русских Соединенных Штатов. США в свое время так и создавались: люди, которым не давали ходу в Европе, просто уехали, объединились и создали самое великое в мире государство. Если бы все творческие, по-настоящему креативные кадры этой страны, молодые, средних лет (а таких огромное количество в каждом направлении интеллектуальной деятельности) — все, кто устал бороться просто за то, чтобы принести благо своей же стране, объединились и создали свои Соединенные Штаты, — вот такая команда была бы непобедима.​