«Воццек» в Берлине

Иногда кажется, что по сцене мечутся тряпичные куклы. Но ужас как раз в том, что это такие вот люди

Имена:  Андреа Брет · Даниэль Баренбойм · Дмитрий Черняков · Надя Михаэль · Роман Трекель

В Берлине проходит ежегодный фестиваль худрука Staatsoper Даниэля Баренбойма, приуроченный к пасхальным дням. В отличие, скажем, от Пасхального фестиваля Гергиева он очень лаконичный, но каждое событие на вес золота: всего два концерта в филармонии с Ланг Лангом и Гидоном Кремером и две оперные премьеры. По случаю реконструкции родного здания на Унтер-ден-Линден труппа впервые проводит фестиваль в маленьком Театре Шиллера, на чужой, можно сказать, вражеской территории, в непосредственной близости от своего западноберлинского конкурента Deutsche Oper.

Тем не менее обе постановки, выпущенные в условиях эвакуации, — заметнее некуда. Вагнеровская «Валькирия» с Рене Папе в роли Вотана — вторая серия из «Кольца», которое Баренбойм сейчас делает параллельно в двух своих, берлинском и миланском, театрах и которое (так же как и новое «Кольцо» в Метрополитен) претендует на эпохальность.

Второе название — «Воццек» Берга в исполнении режиссера Андреа Брет. Ее постановка — главное и несомненно успешное событие фестиваля, причем уже на радостях объявлено, что через год она же будет делать здесь вторую оперу Берга — «Лулу».

Благодаря работе Большого театра (которая примерно в те же дни прогнозируемо получила в Москве свои «Маски») это название нам теперь не такое чужое, как было предыдущие 80 лет. А поставивший оперу Дмитрий Черняков, в свою очередь, совсем не чужой берлинской Staatsoper: здесь он уже сделал «Бориса Годунова», «Игрока», через два года ставит «Царскую невесту», а в 2014 году должен вместе с Баренбоймом открывать ее отреставрированное здание «Войной и миром» Прокофьева. (Можно, кстати, целое исследование провести, какими названиями отмечают свои праздники крупнейшие театры мира и как это соотносится с культурным самоощущением нации. Большой театр, например, тот же Черняков открывает «Русланом и Людмилой» Глинки, и сложно, не правда ли, представить вместо этого иностранное название, тем более из ХХ века?)

Но если для Москвы «Воццек» — это непаханая целина, то в Берлине обратная ситуация. И неизвестно еще, что сложнее для постановщика. После мировой премьеры в 1925 году, произошедшей именно в берлинской Staatsoper, в мире накопилась богатейшая история постановок этой главной для ХХ века оперы; в ней были и режиссерские шедевры, и эталонные исполнители, в число которых входит Баренбойм. (И своим новым «Воццеком», где его гибкий, чуткий, легко разговаривающий на понятном ему языке, невероятно разнообразный и театральный оркестр идеально сливался с происходящим на сцене, Баренбойм этот свой статус подтвердил.) Почти за столетие напридуманы всевозможные виды беспросветности, гротеска, аномальности, депрессивного абсурда, тихого ада — реального, вымышленного, сотворенного обществом или самим Воццеком и его подсознанием.

Андреа Брет добивается нужного, весьма оглушительного эффекта не яркой обрисовкой каждого персонажа (хотя кастинг украшают такие завидные певцы-актеры, как Надя Михаэль — Мари и Роман Трекель — Воццек), а общей атмосферой, огромную роль в создании которой играет работа сценографа Мартина Цеетгрубера и художника по свету Олафа Фризе. Собственно, их работу, больше напоминающую инсталляцию современного художника, трудно назвать декорациями в привычном смысле. Здесь почти нет натуралистических бытовых подробностей или, не дай бог, каких красот. Разве что железное ведро для блевотины, унитаз для того же; кроличьи тушки, которые не забывает свежевать сослуживец заглавного героя Андреас во время своей охотничьей песни, и неопрятные кучки кроличьих шкурок на полу.

Скорее, это столкновение разных материалов и пространств, темных, странных, одно другого безжизненнее, за границами которых происходит что-то плохо осознаваемое. То промелькнет желанный самец с накачанным голым торсом (это тамбурмажор с бутафорскими приклеенными бицепсами). То по-хичкоковски вылезут из стены человеческие руки — во время тошнотворной сцены в кабаке, где секс и выпивка одинаково обыденны.

Здесь нет подробных психологических характеристик, все замалевано, обезличено. Иногда кажется, что по сцене  мечутся тряпичные куклы. Но ужас как раз в том, что это такие вот люди. Мари гибнет на пустой, вдруг полностью открывающейся сцене, покрытой свежей землей, — тут есть хоть какой-то воздух, выход в бесконечность (кажется, режиссер ей больше симпатизирует). У Воццека даже толковой смерти нет. Он не тонет под луной, а, лежа в центре бесцельно вращающейся конструкции, сам из какого-то безвременья сообщает сыну о смерти его матери.​

Ссылки

• «Воццек» в Большом (подборка материалов на OPENSPACE.RU)