«Ахматова» в Париже

Либретто оперы Мантовани стал непростой материал: жизнь Анны Ахматовой с 1937 года. Создателям спектакля мучительно хочется понять, что же происходило с великой русской поэтессой

Имена:  Брюно Мантовани

Конечно, когда классик отечественной поэзии оказывается фигурой на французской оперной сцене и обращается к своему сыну «Мon fils!», а тот отзывается «Maman!», — внутри у обремененного национальным сознанием слушателя все напрягается. Кажется, что сейчас произойдет что-нибудь, за что будет очень неудобно перед соседями по партеру, которые только что задавали вежливые вопросы про votre culture russe. Но Бог миловал, стыдно стало только чуть-чуть и в самом конце: когда сверху спустились березки, как всегда неизбежно символизируя Россию.

Два слова о случившемся: 36-летний Брюно Мантовани, новоиспеченный директор Парижской консерватории, написал оперу «Ахматова» по заказу Парижской же национальной оперы. Заказчик, Николя Жоэль, возглавивший Opera National de Paris в 2009 году, лично взялся за постановку, хотя вообще-то обещал не ставить в собственном доме. Либретто для Мантовани написал придворный драматург Кристоф Гристи. В центре сюжета двойной конфликт: столкновение поэтессы Анны Ахматовой (Янина Бехле) со сталинским режимом, символизирующим абсолютное зло или рок, и — на человеческом уровне — с собственным сыном Львом Гумилевым. Гумилева, который читал нам лекции про пассионарность в университете (странное ощущение — быть знакомой с прототипом героя оперы), поет Атилла Кисс, которого следует взять на заметку всем постановщикам Яначека.

Среди героев оперы еще имеются: Лидия Чуковская, Фаина Раневская и муж Ахматовой Николай Пунин (а также его новая спутница жизни Ольга), а большая часть действия происходит в знаменитой коммуналке в Фонтанном доме или на даче в Переделкино. На сцене все это представлено весьма стерильно: черно-белые тона, аккуратная мебель типа из «Икеи» и увеличенный портрет молодой Ахматовой — знаменитый рисунок Модильяни, ставший визуальным эпиграфом ко всему спектаклю. Это «торжество изящного», правда, было уж таким бесконечно стерильным, что снова становилось слегка неудобно за постановщиков. Особенно когда на фоне всей этой чистоты и галантности начинали толпиться массовки, изображающие жителей блокадного Ленинграда. Думается, какой-нибудь Марталер с Анной Фиброк придумали бы на эту тему что-нибудь поинтересней.

Что и говорить, Гристи выбрал для своего либретто непростой материал: жизнь Анны Ахматовой в период с 1937-го по 1966 год. Не он первый, кому мучительно хочется понять, что же такое происходило с великой русской поэтессой, как ей жилось «под крылом у гибели» и почему она порою говорила и писала такие странные и страшные вещи. Для озвучивания своих изысканий на эту тему Гристи напридумывал ряд фигур — секретаря Союза писателей или группу «представителей британских университетов», которым Ахматова сообщает, что «партия и правительство во всем правы». Она действительно «подает дурной пример молодежи». Все эти детали, уместные в литературоведческом эссе, не считываются, однако, в оперном формате. Несмотря на старания композитора (сцена встречи Ахматовой с английскими студиозусами доказывает отличное ансамблевое чутье автора), работают только большие страсти.

Нелюбезно принятый критикой («Файнэншл таймс» написала о «покрывале скуки, простершимся в небе над Оперой Бастилии^*»), музыкальный опус Мантовани — отлично сделанная музыка, которой, однако, несколько не по размеру не только парижская сцена, но и жанр «большой оперы». Опус существенно выиграл бы от несколько более интимного пространства и формата. Два с половиной часа собраны в жесткий смысловой и структурный корсет, очень продуманны, очень лихо инструментованы. Оркестр слушать интересней, чем певцов. Общий тон Мантовани — темный, экспрессивный, с репититивными истерическими всплесками. В музыке есть то, что применительно к другим жанрам принято называть «драйвом». При этом композитор явно стремится, чтобы его музыка в любой отдельно взятый момент была красива и даже элегантна. Наверное, можно в этом усмотреть некое продолжение французской традиции. Одинокие размышления героини прерываются явно вставочными, почти цитатными, но впечатляющими хорами (у Мантовани явно не только Булез в учителях, но и Мусоргский с «Борисом Годуновым» в непреходящем пантеоне).

В общем и целом: ощущение интеллектуальной бодрости и ненапрасно проведенных в «Талисе» шести часов (которые сейчас крайне неприятны, так как французские и бельгийские полицейские шмонают всех иностранцев неевропейского вида прямо в поезде). Вечер, при всех его недочетах, — как глоток свежего воздуха.

___________________
^* Парижская национальная опера расположена в здании Оперы Бастилии.