200-летие Листа в Венгрии

В честь главного венгерского композитора написали оперу и переименовали аэропорт

Имена:  Дьюла Фекете · Петер Готар · Ференц Лист

Еще недавно улицы Варшавы оснащались все новыми табличками: здесь проходил, тут пил кофе, кого-то навещал, наконец, играл Фредерик Шопен. И стоило нажать на соответствующую кнопочку, как раздавался один из его опусов. Не успели зрители и артисты отдышаться от беспрецедентных пианистических марафонов, а ответственные лица — поменять в автоответчиках мазурки, прелюдии и этюды на что-нибудь другое, и вот уже юбилейный центр Восточной Европы переселился в следующую столицу.

На огромных черных постерах, расклеенных по Будапешту, — странный белый иероглиф. Приглядишься: это LISZT. И приписочка: «Во всех отношениях!» Действительно, во всех. Варшавский аэропорт вот уже сколько лет носит имя Шопена. Теперь, подлетая к Будапешту, тоже можно будет сразу вспомнить о музыке: венгерский парламент, видимо потеряв надежду, что в мире научатся произносить слово «Ферихедь», назвал воздушную гавань именем Ференца Листа.

Да, они были почти ровесниками — Шопен и Лист. Два великих восточноевропейца, покорившие Запад. Интересно, наверно, сравнить два их юбилея, столетний и двухсотлетний. Сто лет назад ни независимой Польши, ни независимой Венгрии еще не существовало. И вопрос о наличии национальных гениев стоял остро — он был необходим нации для того, чтобы заявить о себе в мире. Даже если эти гении были космополитами и завсегдатаями салона Жорж Санд.

Поколения историков должны были немало потрудиться, чтобы подать космополитизм как сугубо «вынужденную эмиграцию». В какой-то степени это было нетрудно, стоило описать, с чем «свободолюбивый дух» не мог мириться на своей родине. Хотя сложно не заметить и более приземленного объяснения: как-никак человеку по фамилии Лист с именем Франц (Франсуа, Франческо) слава улыбалась куда заманчивее, чем человеку с именем Ференц...

Недавно в Москве был показан спектакль по пьесе литовского драматурга Марюса Ивашкявичюса «Мистрас», в которой автор со смаком расправляется с мифом об оппозиционистской восточноевропейской эмиграции в Париже 1830—1840-х годов, прежде всего польской. Главные герои — поэт Мицкевич и «магистр духа» Товяньский. Есть тут, конечно, и Шопен, культивирующий свою меланхолию в салоне Жорж Санд. Все персонажи — вроде хармсовских Пушкина, Гоголя и Толстого, и если приходит Бальзак, то скорее тот, что «венчался в Бердичеве». Что касается Листа, то выясняется, что «Франсуа» «беззаветно в Мадьярии», что он «совсем спятил: концертирует, облачась в венгерский национальный костюм», и даже «учит ихний язык» — «свой язык»! В запоздалом желании великого венгра «выучить родной язык» сегодняшний литовец видит и смешную сторону.

Венгры же, празднующие сегодня листовский юбилей, стремятся скорее исправить «ошибки» своего великого музыканта. Опера про Листа Excelsior! композитора Дьюлы Фекете (Gyula Fekete) исправляет сразу две. Листу, оказывается, не чужд мир романтической оперы — это раз. Во-вторых, в этом произведении он сам во плоти, и даже дважды во плоти, наконец и говорит (старый Лист — Тамаш Фодор), и даже поет («просто» Лист — Аттила Фекете) по-венгерски.

Тем, кто сомневается, что в XXI веке можно с чистой совестью писать романтическую музыку, необходимо посетить эту копродукцию Венгерской государственной оперы и театра «Талия». «Талия», где спектакль играется, расположена прямо напротив здания Оперетты, и это соседство в данном случае кажется не случайным. Связывая в свое эклектическое произведение вагнерианские, листовские мотивы с вполне опереточными куплетами, Дьюла Фекете как будто намекает нам, что видит в одном продолжение другого, но привлекает наше внимание как раз к тому моменту, когда «опера» еще не выродилась в «оперетку» и когда Ференц Лист успешно избежал того, чтобы превратиться в Имре Кальмана, а вместо этого стал великим и мудрым Листом — автором монументальных «Христа» и «Святой Елизаветы». Не напрасно подзаголовок у «полусерьезной оперы» Дьюлы Фекете — «Вознесение Ференца Листа».

Постановку оперы Excelsior! (открывающей Будапештский весенний фестиваль, музыкальная программа которого, разумеется, большей частью посвящена Листу) доверили выдающемуся кинорежиссеру, уже давно работающему и на театральной сцене, — Петеру Готару. Сценография его же авторства приглашает нас занять места по двум сторонам четырехугольного святящегося подиума. Внутри его прямо купается в блестяще стилизованной музыке оркестр во главе с дирижером Гергеем Кешеяком, который вдохновенно подпевает певцам, возникающим то справа, то слева, а то и сзади него.

Воображение легко воссоздает в этом пространстве не только простор собора Святого Петра, где Лист собирается вступить в долгожданный брак с Каролиной Сайн-Витгенштейн, но и собор вообще, вобравший в себя все времена и все пространства. И неслучайно, наконец, в этом соборе Лист отдаст предпочтение другой женщине — ни много ни мало как святой Елизавете Венгерской.

Авторы спектакля смогли передать всю невероятную двусмысленность того, что произошло с Листом в момент достижения им пятидесятилетнего рубежа (именно на этот день было назначено так и не состоявшееся венчание, и спектакль получился вдвойне юбилейный: к 200-летию со дня рождения и 150-летию несостоявшегося брака). С одной стороны, тут не щадят клерикалов, которые ради удовольствия заполучить Листа в свою систему не считаются с его человеческими чувствами. Партия папы римского Пия IX доверена контратенору Габору Бирта. К верхам его голос взмывает в приступах инфантилизма, в речитативах слышны нотки капризного ребенка.

С другой стороны, да, такой вот папа смеет отказать Листу. И Лист хватается за это как за спасительную соломинку, чтобы презреть наклевывающийся «буржуазный уют» и предаться вполне экзотическому для второй половины XIX века занятию — реформе церковной музыки.

Кульминации юбилейная программа достигнет 22 октября, в день рождения композитора, когда на сцене Дворца искусств Денис Мацуев берется исполнить все три концерта с оркестром Ференца Листа. Пока в рамках Весеннего фестиваля состоялись еще два хита. Сегедская опера, уже не первый год упражняющаяся в модернизации жанра, возродила единственную оперу Листа «Дон Санчо, или Замок любви» (сам маэстро умер в благостном заблуждении, что этот юношеский опус безвозвратно утрачен). Самая смелая сцена постановки Ференца Ангера происходит близ Замка любви, куда попадают тщеславная Принцесса и напрасно вздыхающий по ней Рыцарь. Лист доверил тут ведущую партию арфе, и режиссер посадил к бесчисленным арфам женскую половину хора, мужскую же заставил выкатить их, каждую на своей маленькой «каталке», на сцену. Квазиарфистки производят над струнами, расположенными между их ногами, характерные движения и со временем одна за другой начинают рожать. Мужчины на сцене недоумевают. А еще больше недоумевает сидящая внутри круга арф Принцесса (та же Виктория Мештер, которая в Exselcior! исполнила партию Каролины Сайн-Витгенштейн, а заодно и других пассий Ференца Листа: Каролины де Сент-Крик, Мари д’Агу и Лолы Монтес).

В поданной таким образом музыке «Дона Санчо» прочитывается жест композитора в сторону легкомысленного парижского общества середины XIX века, что-то вроде: «Я бы тоже так мог, если бы захотел». Быть легким, непринужденным, фривольным. Но это если не знать, что оперу Лист сочинил, когда ему еще не исполнилось и четырнадцати, и что произведение это скорее наивно-ученическое, чем вызывающее. В свое время «Дон Санчо» заказали и поставили в надежде привлечь публику к феномену вундеркинда. Наверно, тогда никто и не предполагал, что вундеркинд в дальнейшем уже не соблазнится оперным жанром.

Другой полюс листовской программы — оратория «Христос», сочинявшаяся тринадцать лет, объединившая в себе целый ряд исканий позднего Листа, настоящая энциклопедия его эстетических увлечений: от грегорианских хоралов до вагнерианства. Исполняется она редко, как правило — по особым случаям. На будапештском фестивале ее представил дебреценский Театр им. Чоконаи.

Возглавляемый Аттилой Виднянским театр объединяет под одной крышей оперную и драматическую труппы. Оратория в данном случае подается как «инсценированный концерт». Инсценированный, надо сказать, размеренно и со вкусом. Вверенных ему артистов драмы режиссер Аттила Мишпал отнюдь не заставляет буквалистски иллюстрировать библейские сюжеты. Самая парадоксальная — сцена усмирения Генисаретского озера. В руках у десяти актеров по аквариуму, в которых трепещут — у каждого своя — большие рыбины. Показана аллегория страха. Вот над каждой рыбиной занеслась рука. Вот уже ловит, и нет спасенья. Но рука возвращает рыбу в воду. И все спокойно, нет тревоги.

Наследие Листа на посвященном ему фестивале предстает как бесконечный палимпсест, в котором время делает всё новые и новые записи. Поражает многоликость, восприимчивость, энергия, с какой музыкант ставил себе все новые и новые задачи, не боясь крайностей. В буклете, анонсирующем юбилейный год, лицо со знаменитого портрета Вильгельма фон Каульбаха стало элементом фотоколлажа. Меланхолик Лист смотрит теперь вдаль то отложив саксофон, то выгнувшись в цыганской пляске, то в образе грустного клоуна, нацепившего на нос зеленую пуговку. ​