«Летучий голландец» в Мариинском театре

Мариинка продолжает латать репертуарные бреши, возникшие из-за пожара в декорационных мастерских несколько лет назад. Тогда погибли и декорации Георгия Цыпина к «Летучему голландцу» Темура Чхеидзе. Старый спектакль решили не восстанавливать: предпочли создать новую сценическую версию вагнеровской оперы.

Мариинка продолжает латать репертуарные бреши, возникшие из-за пожара в декорационных мастерских несколько лет назад. Тогда погибли и декорации Георгия Цыпина к «Летучему голландцу» Темура Чхеидзе. Старый спектакль решили не восстанавливать: предпочли создать новую сценическую версию вагнеровской оперы.

На брифинге, посвященном третьей по счету оперной премьере сезона, Валерий Гергиев так обозначил место нового «Голландца» в мариинском репертуаре: театр сделал ставку на умеренно традиционную режиссерскую эстетику в расчете на кассовый успех спектакля. Что хотели, то и получили. В постановке английского режиссера Йена Джаджа нет ничего, что могло бы хоть как-то фраппировать консервативных петербургских опероманов: откровенной халтуры, китча, пошлости. Но под внешней причесанностью скрывается содержательная пустота, не только не облекающая музыкальный текст в сценическую плоть, но и обессмысливающая его.

Поднимается суперзанавес, цитирующий немецкого художника-пейзажиста Давида Каспара Фридриха, — и пошло-поехало. Грозовые сполохи, облака дыма, шторм из колышущихся белых простыней, подсвеченных грязно-зеленым. Под миролюбивую перебранку рабочих сцены из этой театральной пены выкатится одинокий корабельный штурвал (все, что осталось от судна капитана Даланда), а затем с треском появится и сам «Голландец»: кроваво-красные мачты под колосники, нос корабля — в половину мариинской сцены. Картинка, мягко говоря, устаревшая, но не беда: примерно такой же зачин был и у Петера Конвичного в одноименном спектакле Большого театра. Но ту сценическую эстетику, над которой Конвичный иронизировал, Йен Джадж подает на полном серьезе. Понимание роли режиссера у него абсолютно старорежимное: расположи певца у самой рампы, и пусть он потрясает сжатыми кулаками. Словно и не было вековой истории режиссерских интерпретаций опер Вагнера вообще и «Летучего голландца» в частности.

Нет в спектакле даже добротного психологизма, на худой конец. Вот одна из кульминаций — дуэт наконец-то обретших друг друга Голландца и Сенты. И сразу с места в карьер: пара застывает в эффектном поцелуе, потом и вовсе заваливается на подмостки. Но ведь существуют такие мелочи, как литературный текст, сообщающий, что для Голландца Сента — пока только «смутная надежда на спасенье». И существует текст музыкальный, говорящий о том же.

Музыкальная глухота Джаджа была очевидна уже в «Богеме», которой он дебютировал в Мариинке, — еще более анемичной и постной. Но Вагнер не Пуччини. Собственно музыкальных событий, которые требуют осмысления, у него гораздо больше. Самая репрезентативная в этом смысле сцена — баллада Сенты. У Джаджа она поет о своих возвышенных переживаниях, уютно забравшись с ногами в громадное кресло красного плюша и перелистывая страницы толстенной книги. Тут уж не до экзальтации, не до сакрального знания. Точно так же режиссер сглаживает и прочие острые углы «Голландца», снят конфликт между Сентой-медиумом и ее бюргерским окружением, остаются неясными ее взаимоотношения с несостоявшимся женихом Эриком.

Действие катится ровно, гладко, в никуда. Последняя надежда — на финал. Но в нем счастливая пара скрывается за вновь колышущимися белыми простынями, и вспоминается иронический Дмитрий Александрович Пригов: «Взявшись за руки, они шагают вместе. / Небеса над ними тают, почва пропадает в этом месте».

Петербургские вокалисты показывают привычно высокий исполнительский класс. А оркестр Валерия Гергиева, который уже давно не звучал так перфектно, манит в надмирные выси. «Летучий голландец» не просто в очередной раз подтверждает его репутацию вагнеровского дирижера, но обнаруживает новые грани этого амплуа: партитуру, казалось бы, позволяющую вдоволь пошуметь, Гергиев интерпретирует с подчеркнутым лиризмом. И все же за два с лишним часа спектакль так и не покидает пределы реально-бытового измерения.