Дайджест-культура

Краткий пересказ в восприятии неискушенного слушателя часто оказывается предпочтительнее оригинала, констатирует ДМИТРИЙ КУРЛЯНДСКИЙ

Мне не раз приходилось судить в композиторских конкурсах в России и за рубежом. Из последнего — четвертый конкурс «Шаг влево», проводимый питерским фондом «Про Арте». Этот опыт обнаруживает основные тенденции в творчестве молодых. С одной стороны, есть композиторы, пытающиеся нащупать свой уникальный язык, ищущие и экспериментирующие. С другой — ориентированные на классические образцы, «уже нашедшие». Судить композиторов довольно легко, нужно только понять и принять правила игры, которые они себе устанавливают. Пишешь в стиле позднего романтизма? Ориентируешься на Рахманинова, Скрябина, Прокофьева, Шостаковича? Будь добр соответствовать.

А соответствовать удается не многим, если не сказать никому вовсе. На то они и классики. Как показывает история, «соответствие» может работать на коротких дистанциях, но никогда — на длинных. При схожих правилах игры Окегем, Обрехт играли на одном поле, Моцарт, Гайдн — на другом, Вагнер, Брукнер — на третьем. Мы сегодня играем с Беатом Фуррером, Сальваторе Шаррино, Хельмутом Лахенманом. Завтра молодежь уже будет играть с нами.

При этом у «широкой публики» традиционно большим снисхождением пользуются композиторы, ориентированные на усвоенный исторический опыт (что, в частности, показал прошлогодний нашумевший конкурс YouTube). Особенно много таких примеров в России, где долгие десятилетия музыка, как и все прочие виды искусства, служила инструментом идеологии, должна была быть «понятна народу» (а понятно может быть только уже известное). Не отстает и Америка, где творчество многих композиторов устремлено в голливудский стандарт. Есть довольно много примеров в Англии, несколько имен в Европе.

Перечислять имена — занятие неблагодарное, обязательно кто-то обидится, что не упомянули, а кто-то, напротив, возмутится, что упомянули. Коллеги сами решат, кого я имею в виду. А слушатель пусть ходит на концерты и примеряет мои слова к тому, что слышит. В конце концов, в этом тексте меня интересуют не имена, а явления.

Эти композиторы звучат в респектабельных залах в исполнении крупных оркестров перед большими аудиториями. И это неудивительно: они пишут музыку, которую музыкантам удобно и приятно играть, не теряя при этом опоры на привычную инструментальную практику, а слушателям удобно и приятно слушать, ощущая опору на наработанный слуховой опыт. Один очень известный наш композитор, почти классик, однажды мне прямо сказал, что любит, когда его играют в больших залах большие музыканты, намекая на то, что удел «авангарда» — залы поменьше (и музыканты, видимо, тоже). Кто ж того не любит. Только вот странно, когда размер зала определяет эстетику...

Фактически такая музыка укладывается в существующую филармоническую традицию, не особо обогащая ее и не нарушая привычный ход. В то же время обеспечена благосклонность аудитории, в абсолютно подавляющем большинстве не настроенной на эксперименты над своим слухом. Слушатель получает то, что привык получать, и потребительский подход никого не огорчает, ведь 90 процентов слушателей приходят в концертные залы именно потреблять.

При всех этих радостных нотках в судьбе композиторов, успешно пишущих такую музыку — ретроспективную, ориентированную на некий «большой филармонический стиль» (есть еще «большой нефилармонический», о котором я еще как-нибудь напишу отдельно, там свои проблемы), есть и один печальный момент: успех такой музыки мимолетен. Меломаны не променяют исторические оригиналы на современных эпигонов (даже талантливых). А остальной публике не так уж и важно, кто звучит, главное, что зал красивый и звуки соответствующие.

Музыка этих авторов в подавляющем большинстве соседствует в программах с классическим репертуаром, не сильно ему контрастируя. Мне доводилось несколько раз присутствовать на подобных концертах, и, должен сказать, публика восхищается новой старой музыкой не меньше, чем старой старой. А иногда классика даже проигрывает — оказывается сложнее, затянутей, заковыристей. И вот этот-то момент меня всегда и беспокоил...

Переживая за классику, я попробовал проанализировать гарантированный быстрый успех новой старой музыки и, кажется, понял, в чем соль. Подобная музыка — это краткий адаптированный пересказ классических источников. Дайджест. Есть такие толстые книжки, в которых пересказана вся русская литература — по паре-тройке страниц на «Войну и мир» или «Братьев Карамазовых». Коротко, ясно, удобно и... (хотел было написать «полезно», но что-то сильно засомневался).

Интересно, что природа такого явления — в любви к классике и желании этой любовью поделиться, донести до всех, распространить, популяризировать. Этим мотивом руководствуются и музыканты, предпочитающие музыку, похожую на классическую, и сами композиторы, благоговейно бредущие по следам великих. Но это желание поделиться любовью оказывает классике медвежью услугу: краткий пересказ в восприятии неискушенного слушателя часто оказывается предпочтительнее оригинала.

Я однажды на себе ощутил силу притяжения дайджест-музыки, написав в качестве дипломной работы симфонию «Гипотетическую, неоконченную» (шуточное название отсылает к романтической эстетике, в которой выдержана почти вся симфония). Это сочинение мгновенно привлекло интерес многих известных наших дирижеров и музыкантов. За пару лет ее успели сыграть ГАСО, БСО (дважды), Московская филармония (трижды) — весьма звонкая судьба для дипломной работы. Но я тогда испугался, почувствовал, что воронка затягивает. С одной стороны, меня смутила легкость, с которой можно угождать ожиданиям. С другой — фальшь положения, ведь успех был связан с похожестью на классические образцы. Я задвинул симфонию поглубже в ящик и предпочел быть похожим на себя.

Речь не о том, что дайджест-музыка вредна. Классика никуда не денется, композитор волен писать, что ему вздумается, а музыкант волен играть то, что ему нравится. Я лишь пытаюсь разобраться в природе явлений, свидетелем которых оказываюсь. Дайджест-музыка обнажает проблему более широкого порядка, которую я попытаюсь раскрыть.

Понятно (впрочем, кажется, далеко не всем), что профессиональная музыка во всех ее ипостасях: сочинение, исполнение и даже слушание — элитарна, как элитарна по своей природе любая профессиональная деятельность. При этом элитарность музыки не уменьшает ее глобальной культурной, исторической, антропологической и прочей значимости. И пытаться популяризировать современную музыку, навязывать элитарное массам — бессмысленно и противоестественно.

Искусство вообще в большой степени понятие социальное, это один из инструментов деления общества. Общество многослойно, оно состоит из множества культурных слоев, многочисленных и малочисленных. Но правило большинства не работает, потому что даже самый многочисленный культурный слой окажется в меньшинстве перед суммой оставшихся, малочисленных.

Многие проблемы искусства сегодня в том, что его, как штучное, элитарное явление, пытаются вбрасывать в массы, мерить инструментами массовой культуры. Конечно же, эти инструменты не работают — его вбрасывают, а оно там не приживается. Но это говорит не о музыке, а об инструментах (еще точнее — о том, кому пришло в голову проводить подобные измерения). Искусство — понятие адресное, и массовые рассылки превращают его в спам. Если напечатать много денег, страна не станет богаче, наоборот, ее экономика рухнет. Но сегодня массовые технологии настолько вошли в нашу жизнь, что многие перестали замечать, что пытаются этими технологиями мерить искусство.

Большие концертные залы, о которых мне говорил почти классик, ориентированы на самоокупаемость. И чем меньший бюджет государство выделяет культуре, тем артикулированнее будет эта ориентация. Работающая в режиме массовых рассылок культурная машина порождает дайджест-музыку, или, еще шире — дайджест-культуру (потому что это явление свойственно и изобразительному искусству, кино,  литературе, не говоря о телевидении). Но там, где заполненность зала определяет значимость явления, кончается культура и начинается рынок. Рынок подчиняется рейтингам и вытесняет неходовой товар. Таким образом дайджест-культура невольно становится орудием вытеснения, ее начинают насаждать.

Культура, ориентированная на рейтинги, превращается в культуру подделок и адаптированных пересказов. Но отличить подделку можно, только зная оригинал. А высокая культура — это культура оригиналов. И тут уже из социальной плоскости мы выходим в политическую: нужна ли государству культура, ориентированная на оригиналы? Учитывая, что такая культура трудней поддается манипулированию, вряд ли...