Томас Квастхоф: «Дома я гораздо чаще пою джаз, чем классику»

Знаменитый бас-баритон о деньгах, джазе и Шостаковиче

Имена:  Томас Квастхоф

Только что вышел джазовый альбом знаменитого немецкого бас-баритона Томаса Квастхофа, рабочий график которого вмещает в себя еще огромное количество самых разнообразных событий. АЛЕКСЕЙ МОКРОУСОВ встретил певца на фестивале Шубертиада в австрийском Форарльберге (фестиваль проходит с мая по октябрь в двух городках, Хоэнемсе и Шварценберге), где Квастхоф исполнил вместе с пианистом Францем Цейесом два главных песенных цикла XIX века, шубертовские «Зимний путь» и «Прекрасную мельничиху», а также дал пятидневный мастер-класс для молодых певцов. Наблюдать за Квастхофом-педагогом не менее увлекательно, чем видеть его на концертной сцене: он не просто входит во все детали, но и на редкость позитивен по отношению к ученикам. Такого количества слов одобрения и поддержки, которые он произносит за два часа, от иного не услышишь и за год.


— Что заставляет исполнителей вашего уровня принимать участие в таких фестивалях, как Шубертиада, несопоставимых по своим размерам с тем же Зальцбургом?

— Вы что, считаете, что Зальцбург лучше?

— Он больше.

— Это не значит, что лучше, не размеры определяют значимость события. Фестиваль в Хоэнемсе и Шварценберге удивительный, это такая редкость в наши дни — фестиваль, посвященный исключительно камерной музыке! В том же Зальцбурге сколько надо ждать, чтобы получить концерт с песенной программой? К тому же на Шубертиаде совершенно другая публика, она не состоит из тех, кто легко может себе позволить дорогие билеты, она совершенно не светская, не такая расфранченная, меньше всего думает о лоске; это просто ценители музыки, с которыми к тому же можно запросто пообщаться — удовольствие, недоступное солистам на больших фестивалях.

— Но ведь размеры фестиваля влияют и на гонорары?

— Вам кажется, что у певцов какие-то фантастические гонорары? Они никогда не сравняются с гонорарами инструменталистов. Доходы уровня Ланг Ланга мне могут только сниться — у нас, певцов, другой уровень оплаты. Но ведь и заниматься искусством ради денег нелепо. В конце концов, богатство на банковском счете быстро исчезает в отличие от богатства иного рода.

— Вы как-то сказали, что бедность и несчастья тесно связаны с качеством искусства. Но сегодня все художники хотят быть счастливы, богаты и знамениты, причем желательно сразу.

— Я же это говорил не от лица всех художников, это касается только меня, мое личное мнение, его не обязательно разделять остальным. Не могу пожаловаться, что я беден (улыбается), мне в целом на жизнь хватает, к тому ж это такая нечастая радость — заниматься любимым делом, когда тебе за него еще и платят. Многие ли могут этим похвастаться?

— Вы уже тридцать лет выступаете на профессиональной сцене…

— (Гордо.) Скоро будет сорок! Четыре года осталось.

— Что изменилось за это время в музыкальном мире?

— Он стал более поверхностным. И жить в нем становится все сложнее. Стало гораздо меньше денег, причем не только в Европе, но и в Америке, уменьшается количество спонсоров, в Германии закрываются театры… Поэтому сегодня особенно трудно начинающим певцам — им просто негде выступать, набираться опыта, без которого немыслима карьера. И потом, какую роль сегодня играют побочные факторы — например, внешность, которая важна уже не меньше голоса певца! Смотришь на сцене на иного (иную) исполнителя (исполнительницу) — и думаешь про себя: а пел(а) бы ты сейчас здесь, если бы не этот облик? Можно считать, что мне повезло, что я, при своих внешних данных (Квастхоф инвалид от рождения. — OS), смог закрепиться в музыкальном мире. Это доказывает, что в музыкальном мире еще не обязательно всем обладать внешностью Джорджа Клуни.

— На Пасхальном фестивале в Зальцбурге весной этого года вы участвовали в постановке «Страстей по Матфею», довольно радикально переосмысленных Петером Селларсом. Театрализованные оратории — тенденция наших дней?

— Не думаю, что постановка Селларса особенно радикальна, тем более что сейчас существует масса возможностей интерпретировать Баха — используя старинные или современные инструменты, с вибрато или без него, с большим хором или с малым. Но то, что удалось Селларсу, меня очень впечатлило, он создал на сцене трехмерное пространство, и публика во всех столицах, где мы выступали со «Страстями», от Лондона до Берлина, была в восторге. Собственно, я и не взялся бы за эту работу, если бы заранее не был уверен в результате.

— Только что у вас вышел диск, «Tell it like it is», с джазовыми записями (http://www.deutschegrammophon.com/cat/result?ART_ID=QUATH), куда вы включили и классическое кантри. Это такое развлечение мэтра или джаз для вас особенный мир?

— Это уже второй джазовый диск в моей жизни, и я им очень дорожу (первый вышел в 2008 году на том же лейбле Deutsche Grammophone. — OS). Не могу сказать, что для меня это что-то принципиально новое; есть только плохая и хорошая музыка, это главное. Речь в любом случае идет о Музыке, просто на этот раз она другая, чем та, которую я в основном исполняю. На джазовых концертах и публика другая, и отношения с нею другие, и вообще мне нравится петь джаз даже для себя, я его дома гораздо чаще пою, чем классику.

— Есть ли какие-то партии, которые вам хотелось бы исполнить на оперной сцене?

— Нет, абсолютно никаких.

— А русский репертуар вас не привлекает?

— Петь на русском? Никогда в жизни!

— ?!

— Русский — настолько трудный язык, просто невероятно, вы даже представить себе этого не можете. Я однажды записывал Четырнадцатую симфонию Шостаковича и так намучился, что хватило на всю жизнь (запись с Каритой Маттилой и Берлинским филармоническим оркестром под управлением Саймона Рэттла, май 2006 года, также вышла на Deutsche Grammophone. — OS). Выучить русский у меня точно не получится, а петь не то чтобы не улавливая оттенков, но даже не понимая смысла — кому это надо? Это не означает, что я не люблю русскую музыку, — напротив, очень даже люблю. Но петь на русском — ни за что в жизни.