Сольный концерт Брина Терфеля в Мариинке-3

Казус: вагнеровский певец с небольшим голосом и очень хорошим чувством юмора

Казус: вагнеровский певец с небольшим голосом и очень хорошим чувством юмора

Специфика концертной программы нынешних «Звезд белых ночей» — в мужской вокальной сборной, на редкость мощной. В Мариинке-3 уже отпели Ферруччо Фурланетто и Рамон Варгас, эстафету готовится перенять Томас Хэмпсон. Едва ли не центральная интрига всего фестиваля — спарринг двух ведущих баритонов мира, Брина Терфеля и Дмитрия Хворостовского, чьи сольные концерты проходят с интервалом в четыре дня.

В первый раз на таком близком расстоянии эти двое оказались в 1989 году на конкурсе молодых вокалистов Би-би-си в Кардиффе. Победа тогда осталась за Хворостовским, а Терфелю пришлось довольствоваться призом за лучшее исполнение вокальной лирики.

Найти двух менее похожих друг на друга баритонов трудно. Не только потому, что серебристоголовый аристократ и обладатель трехдневной рыжей щетины (в Петербург, кстати, явившийся идеально выбритым) находятся на разных имиджевых полюсах. Дело прежде всего в различии тех данных, которыми природа наградила певцов. Хворостовский с самого начала купался в вокальной роскоши, Терфель целенаправленно показывал пример того, сколь многого можно достичь, виртуозно оперируя малым.



Голос у Терфеля от природы действительно невелик и бас-баритоном может называться достаточно условно, скорее по специфически темной окраске, нежели из-за диапазона: верха так себе, низы и вовсе отсутствуют, но целое, как сказал бы Гоголь, не лишено приятности. За годы работы над собой 43-летний уроженец Уэльса преотлично сконвертировал камерный голос в крупногабаритный оперный формат. Дебютировавший в легких моцартовских партиях певец в девяностые был признан лучшим вердиевским Фальстафом наших дней, а в начале 2000-х начинает восхождение на вагнеровский Эверест. В 2012 он будет петь в «Кольце нибелунга» в Метрополитен-опера.

Как ни сложно предположить, Валерию Гергиеву захотелось с ним исполнить Вагнера. Два года назад они это уже делали в России, когда Терфель выступал на Московском Пасхальном фестивале с третьим актом «Валькирии» в концертном исполнении. Теперь под фрагменты из «Нюрнбергских мейстерзингеров», «Лоэнгрина», «Тангейзера» и «Летучего голландца» отвели второе отделение концерта.

Однако в отличие от Гергиева, для которого Вагнер всегда был титульным композитором, про Терфеля такого не скажешь. Его взаимоотношения с байройтским гением никак не назовешь простыми. За пару лет, прошедшие с московской «Валькирии», вокал Терфеля окреп и приобрел выразительную скульптурность, но все равно его Вагнер так и остается спетым вполголоса — камерная природа вокальных данных певца все время напоминает о себе.



Зато нельзя сомневаться в артистизме и музыкальности Терфеля — вкупе с исключительным для вокалиста чувством юмора они сполна проявились в первой половине вечера. Мини-бенефисами смотрелись и слушались открывавшие его моцартовские персонажи: какую-нибудь «Арию со списком» из «Дон Жуана» иной Лепорелло декламирует докладной запиской, а Терфель за три минуты успевает и посочувствовать своему боссу, и пожурить его, и осудить, и восхититься, и позавидовать его dolce vita. Плюс ко всему еще и фирменный терфелевский интерактив: его Лепорелло заигрывает с оркестрантками и поет то в зал, то лично Валерию Гергиеву — ну просто готовая жемчужина для YouTube.

Но вот «Князя Игоря» Бородина таким приемом не возьмешь, и в арии «Ни сна, ни отдыха измученной душе» места гэгам не найти. Так что единственный русский номер программы так и остался сдержанным поклоном в сторону мариинской публики.

Завершить первую половину вечера было уготовано коронному Фальстафу с ключевым для вердиевского героя монологом о чести. Терфель привычно заводил актерскую пластинку, мастерски хлопотал лицом и телом, надувая то воображаемый гигантский живот, то воображаемые стариковские губы. Все это, конечно, не противоречит Фальстафу, но в создаваемом Терфелем образе не было ни бунтарства плоти, ни карнавального изобилия, ни жажды ренессансной жизнерадостности — словом, ни одной из прописных фальстафовских характеристик, которые присутствуют что у Верди, что у Шекспира. Никакого Шекспира не было и в помине, был скорее Мольер: изящно вылепленный комический образ. В жертву актерским рюшам и бантикам принесена многомерность и эмоциональная глубина.