Хладнокровное безумие

Черняков находит сценическое решение, адекватное безумствующей музыке

16 июня в миланском «Ла Скала» — премьера прокофьевского « Игрока» в постановке режиссера Дмитрия Чернякова и дирижера Даниэля Баренбойма. Это — копродукция с берлинской Staatsoper, где спектакль уже был показан в марте. В прошлом месяце вышли рецензии на него в профильных европейских изданиях. Мы публикуем перевод одной из них — из наиболее влиятельного журнала Opernwelt, который открывал ею свой майский номер.

Вообще-то обычно все происходит наоборот. Когда композитор берет литературное произведение, он, как правило, обобщает идею, смягчает интонацию и зачастую делает сюжет более человечным и гуманным. Безжалостный диагноз, поставленный писателем, на музыкальной сцене превращается в эмоциональный взрыв первобытной силы. Так было с «Войцехом» Берга, «Саломеей» Штрауса, «Средством Макропулоса» Яначека и многими другими операми.

«Игрок» по роману Достоевского 1866 года выбивается из этого ряда. Все описания душевных переживаний и течения мысли героев, а также нравоучительность оригинала Прокофьев отметает в сторону. Более того, резкость и грубость романа он доводит до крайности, темп увеличивает до предела, а действие превращает в трагический фарс.

Музыка Прокофьева совершенно не намерена ни служить сопроводительным фоном действия, ни создавать в нем приятные мелодичные островки. С самого начала и до самого конца она занимается только одним: рвет на себе ткань текста. Она раскрашивает этот текст, она отслеживает все его трещины и изломы и переводит их на оркестровый язык. Она иронически выпячивает кадансы, делая их пестрыми, кричащими, самоочевидными. Она хладнокровно ставит убийственный диагноз и одновременно хихикает до изнеможения.

Ее главная задача — дать понять не только, что и как произносят участники действия, но и о чем думают и молчат. Ни больше ни меньше. Для этого арии не нужны — они не подходят к музыкальному темпу музыки. Но и с декламацией музыка Прокофьева (тогда еще молодого композитора) имеет мало общего. Доминирующим элементом в ней является просто-таки безумное желание проглотить текст романа, чтобы затем его выплюнуть.

Это адаптация особого рода. Что-то совершенно не похожее на то, что обычно называется «литературной оперой». И с оперой Даргомыжского «Каменный гость», в которой все растянуто на бесконечные речитативы и которая считается эталоном литературной оперы, «Игрок» имеет гораздо меньше общего, чем принято считать. Скорее уж можно сказать, что здесь Прокофьев переложил на язык оперы виртуозную изощренность своих ранних фортепианных композиций, требующую предельного внимания как от исполнителей, так и от слушателей.