Марк Пекарский: «Остограммиться» – какое прелестное слово!

Основатель первого в России ансамбля ударных инструментов о музыке, учениках, китче и гастрономии

Имена:  Марк Пекарский

Накануне фестиваля «Музыкальные ландшафты», который пройдет в «Доме» с 24 по 26 декабря, ЕКАТЕРИНА СТАТКУС встретилась с его устроителем Марком Пекарским.

— Скажите, как в ваш репертуар попал Джон Лютер Адамс, с которого начинается фестиваль?

— Случайно. В жизни все случайно, а единственное, что закономерно — так это смерть. Время работает независимо от нас, а мы либо чуть-чуть подключены, либо нет. Не я один, несколько музыкантов, моих друзей, вдруг расслышали Адамса. Но Адамс — фамилия в музыке не новая, есть разные Адамсы, а тут вдруг композитор с Аляски. Эскимос? Нет, не эскимос. Потом я послушал его музыку, и был совершенно потрясен. Мы заказали ноты, долго-долго ждали, и, когда их привезли, я понял, что попал в кладовую, где одни золотые слитки, и все их хочется пощупать, расцарапать, узнать, что же там внутри. А там — то же, что и снаружи, золото.

Весь прошлый сезон мы приближались к нему, пробовали играть понемногу, потому что нам показалось, что мы встретились с важным музыкальным философом. Я ни слова не скажу про его способ сочинения — геометрия, математика? — меня это абсолютно не интересует. Точно так же как и Ксенакис — большой математик, архитектор, ассистент Ле Корбюзье. Но мне это неинтересно, мне важно, что как только одна фактура становится слишком узнаваемой, он тут же ее меняет, как будто у меня спрашивает: «Не пора ли?» Гениальный человек, а как он это делает — мне начхать. Художественный результат — вот что важно.

— Идеи Адамса о музыкальных ландшафтах располагают к тому, чтобы исполнять его произведения на природе: так, недавно сочинение Inuksuit было сыграно где-то в канадском лесу. Вам нравятся подобные эксперименты?

— Я такие приколы люблю, но отношусь к ним как к приколам. Потому что музыка существует вне пространства. Одно время мои друзья-музыканты решили, что форма концерта устарела. Ну да, устарела, и что дальше? Думаете, они что-то предложили взамен? Ничего. И играют концерты до сих пор. А мне какая разница, где слушать музыку? Главное, чтобы соседка не шелестела и по телефону не разговаривали.

— Вас публика расстраивает в последнее время?

— Как сказать, раньше на слушателей БЗК можно было молиться, на эту интеллигенцию беспортошную. А теперь приходят какие-то бабушки-дедушки и хихикающие особы. Но вообще публика — это дело наживное, ее надо воспитывать. Я помню, был абонемент в Гнесинском зале, и к третьему концерту я почувствовал, что у нас уже своя публика, что эти люди приходят не потому, что ансамбль ударных может поиграть джаз или рокешник, а приходят подумать. А кто-то голову приходит лечить — говорят, после концертов мигрени не беспокоят.

— А вы думаете, нужна какая-то специальная подготовка, чтобы воспринимать современную музыку? Существует же точка зрения: кто не может написать трехголосный диктант, тому и музыку современную слушать незачем.

— Да нет, это никак не связано. Современную музыку, как и вообще музыку, могут воспринимать люди с не очень хорошим слухом. Мы воспринимаем искусство не от природных способностей, а от потребностей. Есть потребности — воспринимаем, есть способности — воспроизводим.

— Сложно с новой музыкой существовать вам в консерватории как преподавателю?

— Это место не такое уж и консервативное. Там есть, конечно, люди, которые придерживаются академических основ, но время великой русской, застоявшейся где-то в конце ХIХ века музыки прошло. И музыка — это достояние мира, а не консерватории.

Но консерватория тоже меняется. Я был недавно на приеме у ректора Соколова, и мы с ним задумали очень интересную вещь. Я болею несколько лет идеей театра современной музыки. Ансамбль у меня давно, 6 декабря 33 года исполнилось: ровно 33 года назад снесли стеклянную дверь в Доме ученых, и начался первый концерт. В концертах я всегда стараюсь выстраивать драматургию, но концерт — этого мало.

Я очень люблю театр и в детстве мечтал быть актером, обожал Фаину Георгиевну Раневскую. У меня была соседка из театральной семьи, сама неудавшаяся актриса, переболела туберкулезом горла. Мы ходили с ней на рынок и разыгрывали спектакли. Она откусывала кусочек чего-нибудь и говорила: «Ой, кислятина какая!» — а потом добавляла шепотом: «Попробуй, очень вкусно!» — и я ей отвечал в том же духе. Так что сейчас я мечтаю о новом театре звуков.

— А как разрастается ваша легендарная коллекция музыкальных инструментов?

— Мне повезло, мои ученики тоже продолжают поиски в этом направлении. Например, Митя Власик недавно сделал с друзьями новый инструмент из бутылок, а несколько лет назад нашел где-то топорище, чтобы исполнить сочинение Дэвида Ланга. У меня был один ученик, Андрей Дойников, который не был безумно способен к поиску, у него другие великие способности, но даже он пробовал отыскать что-то.

Я надеюсь, здесь сказывается мое воспитание, хотя они, возможно, этого не понимают. Я же не говорю: «Митя, поезжай на дачу, иди в сарай и найди топорище!» Я вообще стараюсь не преподавать рецепты. Просто всё в воздухе, они окружены моими инструментами и понимают всё сами.

— Марк Ильич, есть что-то такое, чему вас научили ваши ученики?

— Они меня научили свободу любить. Мне иногда так хочется от них освободиться! Люди, умудренные опытом, говорят: «Ну, сейчас такая молодежь». Я этого никогда не говорю, потому что это глупости, молодежь всегда одинаковая, она эгоистичная, это нормально. Молодого человека всегда интересует не только «искусство в себе», но и «я в искусстве». Они всегда зациклены на себе, ну что поделаешь? Я с этим мирюсь, пока это зацикливание не переходит в другое качество. А качества бывают самые несимпатичные, тогда мне хочется их от себя освободить.

— А как вы выбираете учеников?

— Нет, это они меня выбирают. Однажды, когда я работал в среднем звене в музыкальном училище, я привел своего ученика в консерваторию к педагогу и сказал: «Вот вы ему очень подходите», а тот профессор на меня жутко обиделся: как это так, кто кому еще подходит… А что здесь удивительного? Есть ученики, которым я не подхожу, и я говорю: «Я не для вас, идите». И недавно был ученик, который перешел в класс к другому преподавателю, он хотел большей свободы — он ее получил, вот и на здоровье.

— Вы отдали ученикам второй день фестиваля, какая у них будет программа?

— Я этот вечер назвал «Потомство Пекарского», а что они будут играть — их дело.

— Ваш финальный концерт в «Доме» назван «Территорией китча» — расскажите, как вы определяете это понятие в музыке?

— Мне недавно позвонили журналисты и сказали: «Как это у вас Мосолов — китч? Он бы с этим не согласился!» А по-моему, его «Четыре газетных объявления» с текстами из «Известий» — настоящий китч. Это совершенные сочинения, хотя и не глубокие. Границы китча не известны никому, это такая поделка-подделка. Но есть другие термины: эклектика — немножко глубже, и совсем широкий термин — постмодернизм, куда входит понятие китча и все, что хотите.

Но для меня, наверное, самое точное определение — это массовое искусство для элиты. У нас в антракте, например, будет прослушивание песен «Битлз» в исполнении великой певицы Кэти Берберян. Но я разделяю и мнение тех, кто считает, что китч — от слова кухня, есть в нем что-то кухонное, на самом деле.

— А правда, что вы пишете книгу о связи музыки и гастрономии?

— Да, она называется «Умные разговоры с умным человеком», с подзаголовком «Музыкально-гастрономические фантазии». Да, несколько спекулятивно: я, как Фрейд, сначала придумываю закон, а потом к нему подвожу, но зато и оговариваю все заранее.

Мне кажется, творец не предполагал между людьми горизонтальных связей, только вертикальные — через космос, через Бога. Но, слушая музыку, люди каким-то образом объединяются, появляются горизонтальные связи, я даже иногда их материально вижу. И при застолье люди тоже объединяются в каком-то подобном порыве. Это еще один полюс, где людей ждет единение, — хотя такая вещь по сути и невозможна, ведь человек одинок бесконечно. Из этого идея книги и выросла.

Еще у меня в каждой книге есть небольшие исследования языка. Вот вы много знаете синонимов к слову «выпить»? А у меня их там тысячи. Например, «остограммиться» — какое прелестное слово!

А вообще, я все время пишу — оказалось, это важная сторона моего существования. И даже на следующую книгу вроде нашел издателя. Она называется «Жизнь и любовь барабанного организма», но о ней пока рассказывать не буду.