Autland Сергея Невского на Рурской триеннале

Премьера неоперы при некотором участии композитора

Имена:  Сергей Невский

Сочинение под названием Autland — последняя музыкальная премьера фестиваля Рурская триеннале (Ruhrtriennale) — было заявлено в России (см., например) как «опера Сергея Невского». Сам фестиваль обозначил его как «музыкальный спектакль Беаты Барон, Сергея Невского и Юстины Ящук с музыкой Сергея Невского, Геноэля Рюле фон Лилиенштерна и Йоханнеса Окегема на стихи и прозаические тексты немецких и русских аутистов».

Обилие авторов (пусть один из них, Окегем, и жил в XV веке) не предвещало ничего хорошего. Так и получилось: Autland — образец борьбы театра против музыки, что далеко не редкость в современном, особенно немецком, «музик-театре». В данном случае конфликт успел выйти из латентной фазы еще до премьеры, и то, что таковая вообще состоялась, связано в первую очередь со стабильными рыночными конструкциями большого и богатого фестиваля.

Беата Барон — очень красивая темнокожая девушка с габаритами Наоми Кэмпбелл — понаставила, если честно, бог весть что: ее прекрасные актеры-певцы наряжены в какие-то уродливые клоунские костюмы, кривляются и маршируют между слушателями под музыку ренессансного канона (он, канон, согласно режиссерской концепции, символ Gleichschaltung, то есть уравниловки и муштры).

Пострадал и композитор Невский: из конечной версии спектакля исчезла примерно треть написанной им музыки. По решению интенданта фестиваля, известного режиссера Вилли Деккера (Willi Decker), были полностью купированы две последние из девяти сцен, жертвой конфликта пал любовный дуэт на стихи душевнобольной поэтессы Уники Цюрн и финал.

Говоря о «гезамткунстверковом» воздействии «Аутланда», объективности ради лучше процитирую немецких коллег, не слыхавших, скорее всего, прежде имени Сергея Невского.

Педро Обиера, «Westfälische Allgemeine Zeitung» (WAZ):
«Музыкальный центр спектакля образует канон франко-фламандского мастера Йоханнеса Окегема. Строгий канон с его формальной ясностью производит в Бохумском зале Jahrhunderthalle (основная площадка фестиваля однажды была павильоном на Всемирной промышленной выставке. — А. Б.) просто опьяняющее воздействие на слушателя и выводит из эмоционального равновесия ничуть не меньше, чем плакативный шум из громкоговорителей или очень разные по своему качеству композиции Сергея Невского».

Регина Мюллер, «Rheinische Post»:
«Исходя из музыкального материала Йоханнеса Окегема — 36-голосного канона Deo gratias — проект должен был сделать своей темой, сгустив до концентрации музыкального театра, психопатологический симптом аутизма, неспособности справляться с потоком внешних воздействий. Для этого режиссеры беседовали с аутистами, собирали их тексты, а дуэт композиторов писал музыку для солистов и хора (Невский) и электроники (Лилиенштерн). Результат действительно представляет собой поток воздействий, но поток, который не в состоянии ни обескуражить, ни по-настоящему взволновать слушателя. Слишком отрывочно и произвольно выглядят элементы этой мозаики, слишком затасканными являются эффекты, используемые рассеянными среди публики актерами, слишком слаба притягательная сила осколков действия, текста и музыки. Чудесен, напротив, канон Окегема в исполнении солистов VocaalLAB из Нидерландов и хора Vocalensemble Kassel, который упорядочивает весь этот хаос».

Соглашаясь с оценкой общего эффекта «Аутланда», не могу не указать на то, что отдельные фрагменты мозаики были даже очень хороши, например тексты малолетних русских аутистов: «Люди бывают добрые, веселые, грустные, добрые, хорошие, благодарные, большие люди, маленькие. Смешливые, барные. Красные. Короткие. Женщины бывают добрые, говорящие, светлые, меховые, горячие, красивые, ледяные, мелкие. Люди играют на пианино. Люди играют на рояле. Люди идут домой». Ну и так далее: заинтересовавшиеся могут почитать продолжение на сайте autism.ru (в разделе «их творчество»). В немецком переводе это звучит вообще как высокая поэзия. Что до стихов Уники Цюрн (Unica Zürn), то они ею, высокой поэзией, и являются: Ich weiss nicht, wie man die Liebe macht/So wie ich weiss, macht man die Liebe nicht («Я не знаю, как делают любовь. / Насколько я знаю, любовь не делают»).

Музыка Невского вневременно красивая, написана языком, который кажется простым. Но ее фрагменты, зажатые в акустические щипцы между истошными криками со сцены (последняя также представляет собой кольцо, внутрь которого заключены слушатели) и стройным ренессансным пением из зала, тщетно тянутся друг к другу, чтобы состояться как музыкальное целое.

Что, кажется, дало бы происходящему некое новое качество.

О музыке сам композитор говорит следующее: «Это не подражание языку аутистов, а попытка найти свой родной язык, попытка докопаться до корней бессознательного, до детских воспоминаний, которые лежат вне традиции вокальной музыки. То, что я делаю сейчас, это попытка совместить традицию вокальной музыки от Ренессанса до двадцатого века с некими элементами, лежащими вне ее».

Мне всякий раз странно читать и слышать, что Невский — это авангард и даже его «надежда». У авангарда не бывает надежд. Он авангард и этим вполне доволен. Не говоря уже о том, что под самим этим словом обычно, по крайней мере в Германии, понимается музыка 20—30-х годов прошлого века в Европе или, в крайнем случае, американский авангард 60—70-х годов. Говорить о музыке, написанной после 1975 года, что она авангард, по крайней мере странно.

Сергей Невский пишет в основе очень гуманистическую музыку. Она апеллирует непосредственно к эмоциональному восприятию, не впадая при этом в сентиментальность. Невский не блефует эффектами, он работает, «копает свою канаву». Что, кстати, тоже отличает его от условного поставангарда (скажем так: тех, кто съезжается каждую осень в немецкий городок Донауэшинген). И сам расхристанный и угловатый композитор, несмотря на долгое проживание в Берлине, хронически не похож на своих удачливых немецких коллег с их тефлоновыми лицами и элегантной расхлябанностью.

Для того чтобы писать о музыкальной материи более подробно, мне не хватает слов. И я думаю, что эта проблема связана не с тем или не только с тем, что автор этих строк, дочь композитора и музыковеда, по образованию филолог, а не музыкальный критик. Мне кажется, что у нас вообще отсутствует язык, которым можно было бы писать о новой музыке, и его еще предстоит создать (одна женщина-аутист описала феномен безъязыкости как «ощущения антрополога на Марсе»).

Отсутствие или скудность языка, которым можно писать о новой музыке, — проблема, существующая не только в России. В Германии она имеет, правда, несколько иное качество: здесь наработанным является язык, которым писали о классическом авангарде в 60—70-е годы. Этот язык во многом сформирован Теодором Адорно, который, как известно, разделил музыку и музыкантов на «чистых» и «нечистых» — тех, кому не место на корабле прогрессивной цивилизации. В число последних попал, например, Шостакович. Изначально туповатая установка на некую имманентную прогрессивность делает этот язык довольно неудобным орудием для критики.

Так что пока приходится изъясняться только в аутистском стиле: композиторы пишут музыку. Они ее пишут на заказ. И пишут просто так. Пишут для музыкантов. И для всех остальных тоже. Они пишут оперы, симфонии, пьесы и просто сочинения. Музыку ставят режиссеры. Иногда они это делают хорошо. Иногда плохо.