Андрей Решетин: «Earlymusic возвращает память и удлиняет ее»

Экс-скрипач «Аквариума» и худрук фестиваля Earlymusic рассказал о том, как живет один из главных российских музыкальных форумов

Имена:  Андрей Решетин

В Петербурге завершился очередной фестиваль старинной музыки Earlymusic, с конца прошлого века ставший таким же устойчивым культурным брендом Петербурга, как Эрмитаж и Мариинский театр. Вот уже двенадцать лет Earlymusic умудряется причудливым образом примирять почвенничество с западничеством, а андеграунд – с гламуром. Про этот фестиваль многое объясняет то, что у его истоков стояли аристократ из тысячелетнего рода и экс-скрипач «Аквариума». Два года назад бессменный директор фестиваля Марк де Мони покинул Earlymusic, а Андрей Решетин остался рулить в одиночестве.

— Каково это вообще — заниматься в России старинной музыкой двенадцать лет подряд?

— Очень почетно и очень тяжело. В Европе занимающийся старинной музыкой человек просто вспоминает себя, прикасаясь к своей духовной истории. В России ситуация принципиально иная: приходится зашивать огромную рану ХХ века, когда было уничтожено все или почти все наше прошлое, от которого остались некоторые артефакты: коробки дворцов, Эрмитаж. Нас отбросило на несколько тысячелетий назад. Earlymusic возвращает то, что было утеряно, как казалось, безвозвратно. Музыка была лишь маленькой частью этого утраченного мира, но сегодня она становится зеркалом, которое возвращает потерянный образ прошлого. Поэтому мы изначально уделяли большое внимание русской музыке XVIII века. Через нее мы вытягиваем контекст времени.

Мы очень талантливы, очень терпеливы, достаточно умны, в нас есть великодушие. И при этом — такая трагическая судьба. Все потому, что наша память очень коротка: мы помним максимум 150 лет своей истории. Сегодня в Петербурге невозможно найти ни одного клавесина или старинного фортепиано — куда все это исчезло? Старинная музыка — это только повод: Earlymusic возвращает память и удлиняет ее. У нас не хватает средств, чтобы заниматься этим с должным размахом. Но у нас хватает умения, несмотря ни на что, делать это качественно.

— С годами что-то изменилось в подходе к организации фестиваля?

— Да в общем-то мало что. Мы по-прежнему привозим лучших европейских музыкантов, и не только ради концертов, но и на мастер-классы. Фестиваль не должен быть только удовольствием, это для нас принципиально. В противном случае он превращается в китч. Мы по-прежнему амбициозно стремимся развивать старинную музыку в России, влияя на молодых исполнителей, формируя вкус публики и разрушая их общие стереотипы.

— Earlymusic изначально был больше, чем просто фестиваль…

— А так и должно быть. Это инструмент: как скрипка звучит в зале, так фестиваль звучит в социуме. Фестиваль создает вокруг себя пространство культурных вибраций, которые приближают нас к духовному самоосознанию. Мы пытаемся слышать вызовы времени и отвечать на них.

— Когда в прошлом году вы включили в программу Earlymusic увесистый блок world music, это тоже был ответ на какой-то вызов времени?

— Тут все было просто. Не то что мы сели и решили: ага, давайте сделаем пару программ с world music. Необходимость что-то поменять в фестивале осозналась сама собой. Получилось как с деревом, которое в какой-то момент вдруг начинает расти в неожиданную сторону. Хотя в случае Earlymusic все как раз вполне объяснимо.

Взаимодействие культур — ключевая проблема сегодняшнего мира. Как и несколько тысячелетий назад, сегодня существует только два типа отношений между культурами: либо одна съедает другую, как большая рыба маленькую. Либо они вступают в брачный союз. Последнюю ситуацию мы и пытаемся моделировать. Скромно, но очень эффективно. Чтобы понять, в какой степени мы европейцы, нужно углубиться в восточную культуру.

— Вы не боитесь забыть о европейском векторе фестиваля?

— Это невозможно, он неизбежен для любого фестиваля старинной музыки. Тем более для российского фестиваля. Мы — окраина Европы, и судьба нашей страны лежит между двумя полюсами. Либо Россия продолжает стремительно становиться европейской периферией, а ее жители — людьми третьего сорта. Либо мы возвращаем себе статус архизначимого европейского культурного центра. Либо одно, либо другое. Третьего не дано.

— На концерты фестиваля ходишь как в клуб: одни и те же лица, одни и те же братающиеся компании. И из Москвы к вам едут, и из регионов…

— Ситуация с публикой далеко не идеальная. Мы даже в Петербурге не поднимаем «свою» аудиторию — она на самом деле гораздо более многочисленна. Но каждый год приходится делать выбор: провести мощную рекламную кампанию или на эти деньги привезти еще один коллектив, устроить еще один концерт. Хотя публика у нас действительно прекрасная. Она так молода, так красива. У них такие глаза!

— А вот в филармонии или, скажем, в Мариинке вашу целевую аудиторию можно встретить?

— Вам виднее, я-то сам эти институты посещаю до чрезвычайности редко, только если с гастролями приезжает кто-то действительно хороший. Я говорю об этом безо всякого стыда: в музыкальном Петербурге просто нет организаций и залов, которые бы проводили внятную художественную политику. Знаете, как бывает: покупаешь книгу только потому, что знаешь: это издательство плохого не издаст. А в Петербурге такое сплошь и рядом. Для культурной столицы это беда.

— Earlymusic на не слишком большом петербургском рынке — очень важный игрок. И в то же время очень независимый. Вы не кооперируетесь из принципиальных соображений?

— Да мы бы с радостью. Вот когда-то с певцами Мариинского театра поставили оперу Паизиелло. Но и Мариинка, и филармония ведут себя одинаково: ждут от нас каких-то услуг, за которые мы сами и должны потом платить. У нас есть колоссальный опыт, невероятно интересные проекты. Но как ведет себя, скажем, филармония? Выставляет непосильную арендную плату: мы в этом году сыграли только один концерт. У нас давние и плодотворные отношения, но сейчас мы никак не можем играть по их правилам. А они отказываются играть по нашим. Либо платите, ребята, либо хоть сдохните. У нас есть с чем сравнивать: Эрмитаж нам идет навстречу по любому поводу. Михаил Борисович Пиотровский счастлив, кажется, просто тем, что Earlymusic жив.

— А ведь мог бы и не выжить. Сильно подкосивший Earlymusic уход Марка де Мони совпал по времени с мировым кризисом. Как так получилось, что фестиваль продолжает свое существование?

— Когда ты видишь пожар, то не особенно задумываешься над тем, что и как, просто бежишь тушить. Вот и мы ждем, что подмога подойдет, пока мы еще не погибли.

— По нынешним нравам многие в подобной ситуации прошли бы мимо.

— Так в основном и происходит. Но вот Earlymusic никогда не ощущал поддержки города. А в этом году правительство Петербурга выделило нам 300 тысяч рублей! Это рекордная для нынешнего фестиваля сумма. У нас только еще один спонсор дал столько же. История вышла по-своему замечательная: я встретил давнюю подругу Earlymusic, которая из года в год ходит на наши концерты всей семьей. Ну и рассказал ей о том, что фестиваль буквально на грани краха. Она поспрашивала друзей, и среди них обнаружился хозяин «Максидома», с которым она вместе училась. Строительному гипермаркету для имиджа не очень-то нужно поддерживать фестиваль старинной музыки, но они это сделали от всей души. Так что чудеса все-таки случаются.

— Сколько нужно денег для проведения фестиваля мечты, чтобы на Earlymusic собрать дрим-тим?

— Минимальный бюджет фестиваля — пятьсот тысяч евро. Нужно ли говорить, что реальному бюджету Earlymusic до этой цифры невероятно далеко. С отъездом Марка в Москву многие спонсоры о нас просто забыли. От катастрофы к чуду — так и живем.

— Чего ждать от фестиваля следующего года?

— Мы концентрируемся на двух очень серьезных проектах. Первый — это приезд Collegium Vocale Gent с Филиппом Херревеге. Второй — гастроли Les Arts Florissants Уильяма Кристи. В реализации обоих мы надеемся на помощь дружественных нам консульств Бельгии и Франции. Но бюджет каждого из этих концертов превышает бюджет целого фестиваля этого года. Смотреть в будущее оптимистично очень трудно, но необходимо. Ведь нашу страну невозможно удержать законодательством, экономикой или силой. Только культурой.