Винрих Хопп: «ХХ век был экстремально короток»

Интендант музыкального фестиваля Musikfest-Berlin о композиторе Шостаковиче и историке Эрике Хобсбауме

Имена:  Винрих Хопп · Вольфганг Рим · Дмитрий Шостакович · Кшиштоф Майер · Луиджи Ноно · Саймон Рэттл · Эрик Хобсбаум · Янис Ксенакис

— Почему в центре фестивальной программы этого года оказалась музыка Шостаковича?

— В этом, 2009-м, году множество важных дат и юбилеев: двадцатилетие падения Берлинской стены, шестидесятилетие принятия Основного закона Боннской республики, семидесятилетие начала Второй мировой войны. Конечно, все перечисленные события проходят по разряду политических. Однако музыка всегда вписана в контекст эпохи: она возникает и пишется как рефлексия на эпоху и ее больные вопросы. И то, что так много политически значимых юбилеев выпало именно на этот год, кажется симптоматичным — фестиваль не мог их игнорировать.

Музыкальный фестиваль Берлина финансируется государством, поэтому мы считали, что надо сделать в его сторону некие «политические реверансы». Разумеется, мы вовсе не обязаны их делать, но, думаю, этого требовали от нас правила хорошего тона.

Меня уже неоднократно спрашивали, почему у нас получилась такая мрачная программа. Почему мы не радуемся двадцатилетнему юбилею, не хлопаем в ладоши и не бьем в тимпаны — ведь повод для радости и веселья очевиден.

Мой ответ таков: Берлинская стена строилась и разрушалась не сама по себе. Ее появление и исчезновение связано с более глобальными событиями ХХ века: крахом тоталитаризма, сменой идеологической ориентации и политических систем. ХХ век был чрезвычайно драматичным, трагическим временем, когда люди слишком много взяли на себя. И, с моей точки зрения, есть лишь один композитор, который предельно ясно и четко отразил трагические коллизии ХХ века в музыке. Это Дмитрий Шостакович.

Я задавал себе вопрос: в какой контекст поместить музыку Шостаковича? Его сочинения часто исполняются вместе с классическими симфониями Гайдна, Бетховена или Моцарта. От такого соседства его музыка тоже очень быстро превращается в классику, нечто окостеневшее. Она как бы застывает, теряет свою радикальность и свежесть. Поэтому я решился показать опусы Шостаковича, все его 15 симфоний и концерты, в окружении других важнейших голосов эпохи. Думаю, мы еще не раз удивимся тому, насколько эта музыка заиграет новыми красками, очутившись рядом с сочинениями Ксенакиса, Бартока, Шнитке и Яначека.

Если мы в Европе стремимся музыкально отреагировать на ХХ век, то обычно исполняем музыку Малера, Шенберга, Штокхаузена — но очень редко Шостаковича. Для меня же Шостакович — один из важнейших голосов ХХ века.

— Я знаю, что три года назад, в связи с юбилеем Шостаковича, его музыка и на Западе звучала повсеместно. В отличие, скажем, от Прокофьева, которого в Европе исполняют гораздо реже.

— Не забывайте, Шостакович был первым по-настоящему медийным композитором, его произведения часто звучали по радио. Однако примерно с 1960 года исполнение музыки Шостаковича в Европе обрывается. В залы возвращается Густав Малер, которого до того времени практически не играли. Малер стал важнейшей фигурой прошлого для музыкального авангарда. А Шостакович до 80-х годов не был в глазах авангардных композиторов тем, за кем бы они пошли.

Ситуация радикально изменилась в 1980 году, когда Вольфганг Рим (один из главных современных композиторов Германии. — OS) начал всерьез интересоваться Шостаковичем. Кшиштоф Майер, музыковед из Кельна, выпустил книгу о Шостаковиче. Даже Луиджи Ноно во времена перестройки вдруг заинтересовался Шостаковичем. Отчасти благодаря авторитету Ноно Шостакович становится важнейшей фигурой европейского музыкального ландшафта.

Распространяется интерес и к музыке Галины Уствольской (Шостакович был ее учителем и поклонником. — OS). 1970—1980-е годы — это и время растущей популярности фильмов Тарковского, что тоже сыграло позитивную роль в восприятии музыки Шостаковича. Европейцы начинают интересоваться тем, что происходит в Советском Союзе, — его культурой и культурными героями.

— Правильно ли я поняла, что к музыке Шостаковича на Западе было две волны интереса — после Второй мировой войны и в 80-е годы?

— Не хотелось бы показаться чрезмерно язвительным, но после войны симфонии Шостаковича играли тогда, когда не хотели играть других композиторов ХХ века. Его музыка считалась более удобоваримой и традиционалистской.

Я, конечно, говорю о западноевропейском взгляде на Шостаковича. Хотя сам я из семьи восточных немцев, но учился, вырос и сформировался как личность в западной части страны. Иногда я чувствую, что мне многого не хватает: нам, западным европейцам, порой бывает тесно в этой культуре. И Musikfest-Berlin возник отчасти из-за желания «распахнуть окно» на восточную сторону.

То, что рядом с музыкой Шостаковича оказались опусы Ксенакиса, тоже не случайно. Ксенакис, хоть и жил в Париже, всегда утверждал: «Я не западный европеец».

— То есть он ощущал свою генетическую связь с культурой Греции?

— И с Румынией тоже.

— Но возвращаясь к волнам интереса, которые пережила музыка Шостаковича… Меня удивил ваш ответ. Как тогда быть с известной мифологемой о Седьмой «Ленинградской» симфонии, которая писалась и была исполнена в блокадном Ленинграде? Премьера прошла в Америке под управлением Стоковского, и после этого началось безостановочное триумфальное шествие музыки Шостаковича по миру…

— Мы рассказываем в наших программках обе истории. Первая: Седьмая симфония была написана, чтобы победить Гитлера. Вторая: Седьмая симфония была готова еще до того, как Ленинград оказался в блокаде. Точно так же двояко мы можем трактовать мотивы, побудившие Шостаковича написать Одиннадцатую симфонию «1905 год». Что это — манифест революции 1905 года или реакция автора на ввод советских войск в Венгрию в 1956 году? Почему именно после подавления венгерского восстания появляется симфония «1905 год»?

— Вы хотите сконструировать новый миф о Шостаковиче, оппозиционный первоначальному?

— Я не строю мифы. Я показываю мифы, которые уже сконструированы до меня.

— Как возникло название «Век экстрима», которое носит фестиваль в этом году?

— Оно взято из книги Эрика Хобсбаума — историка, который родился в Александрии, учился в берлинской школе и, будучи евреем, эмигрировал в Англию во времена Третьего рейха. Он до сих пор принадлежит к коммунистической партии. После эрозии коммунистической системы написал одну из важнейших книг ХХ века — «Age of extreme». Экстремальный век он называет коротким, в противоположность веку XIX, который считается необычно длинным. Ибо реальное начало ХХ века отнесено им к 1917 году, ко времени октябрьского переворота, а конец он датирует девяностыми годами ХХ века.

Знание того, что ХХ век был экстремально короток, дает нам некое ощущение сдавленности, спрессованности событий во времени. Время словно убыстряет ход, и наилучшая метафора, передающая это ощущение давления, конечно, музыка Ксенакиса.

Программа первых дней фестиваля — это долгое превращение: взрывная дробь барабанов, выстрелы, пулеметные очереди, которые в Девятой симфонии Шостаковича превращаются в звуки военного оркестра. В «Ритуале» Шнитке эти тембры осветляются, там звучит тема Интернационала, исполненная на колоколах. А потом, в «Военной симфонии» Гайдна, возникают условно-варварские тембры турецкого оркестра и выходят четверо ударников. Далее мы вновь слышим звуки барабанов в Десятой симфонии Шостаковича, и в его Седьмой симфонии они вновь возвращаются, уже в виде темы нашествия.

Весь фестиваль наполнен звуками барабанов и металла. С такими сильными звуками необходимо осторожное обращение. Составляя программы концертов, я чувствовал себя музейщиком, который должен правильно развесить картины на стене.

— Какова конфигурация отношений между Musikfest-Berlin, Берлинской филармонией и оркестром Берлинской филармонии?

— Филармония предоставляет свой зал — это центральное место фестиваля. Оркестр Берлинской филармонии выступает два-три раза за фестиваль, программы мы обговариваем вместе. В договоре также прописано, что мы имеем художественную автономию от Филармонии, но все вопросы обговариваем и решаем вместе.

— Я слышала, что ваши идеи насчет исполнения современной музыки встретили поначалу сопротивление со стороны руководства оркестров?

— Только не в Филармонии. Здесь работает Саймон Рэттл, и у нас с ним полное взаимопонимание. Первый разговор с ним состоялся у меня в 2006 году (Винрих Хопп руководит фестивалем с 2007 года. — OS). Я представил свое видение фестиваля, показал подготовленные программы концертов на три года вперед. И он сказал: «Делай!»