Мюнхенский оперный фестиваль

Главным событием фестиваля стал не «Лоэнгрин» с Йонасом Кауфманом, а «Воццек» в постановке Андреаса Кригенбурга

Имена:  Ангела Деноке · Андреас Кригенбург · Аня Хартерос · Дебора Поласки · Йонас Кауфман · Кент Нагано · Кристиан Штюк · Кристофер Вентрис · Михаэль Фоле · Николаус Бахлер · Паоло Кариньяни · Ричард Джонс · Харальд Б. Тор · Эва-Мария Вестброк · Янис Кокос

Николаус Бахлер, бывший глава венского Бургтеатра, с нынешнего сезона официально стал интендантом Баварской оперы, сменив на этом посту легендарного Питера Джонаса. Его приход немедленно отозвался дрожью во всех членах мощного театрального организма: уволены солидные старые капельдинеры, многие ассистенты и вспомогательный персонал. Происходит явная смена караула: режиссеры, художники, певцы и дирижеры, входившие в ближний круг Джонаса, постепенно вытесняются новыми именами. Процесс только начался, но тенденция уже очевидна. Ориентация на эзотерические названия и утонченный постановочный стиль, долгие годы культивировавшийся при Джонасе, сменяется стремлением осовременить, омолодить и демократизировать публику, оперный репертуар и исполнительские составы.

В нынешней афише знаменитого летнего фестиваля Баварской оперы не значится ни одной барочной или раннеклассической оперы: ни Генделя, ни Монтеверди, ни даже Глюка. Хотя уникальная фестивальная модель Мюнхена формально соблюдена: в программу вошли и премьеры текущего и прошлого сезонов, и фестивальные премьеры — всего 19 спектаклей.

Мейнстрим нынешнего фестиваля — оперы Верди, причем самые популярные: «Аида», «Отелло», «Фальстаф», «Луиза Миллер», «Набукко», «Макбет». Не то чтобы при Джонасе опер Верди вовсе не было, но подобная их концентрация знак показательный. Примечательно и то, что дирижеры сплошь итальянцы. Похоже, Бахлер рассудил, что лучше итальянцев Верди не подаст никто. И просчитался: «Набукко» под управлением Паоло Кариньяни прошел возмутительно неряшливо. Звучание роскошного оркестра Баварской оперы внезапно стало глухим и невнятным, солисты буквально давились своими партиями, а постановка Яниса Коккоса демонстрировала чудовищную провинциальность визуального решения.

Другое важное новшество в Баварской опере — акцент на смешанные, кросскультурные спектакли, имеющие весьма косвенное отношение к жанру оперы. Из пяти объявленных фестивальных премьер только две — «Лоэнгрин» и «Неприятности на Таити» Бернстайна — можно считать полноценными оперными спектаклями.

Да и то «Неприятности на Таити» скорее смахивают на мюзикл: разговорные диалоги перемежаются пением, а сам спектакль предварен вставным кабаретным номером от экс-панка Шорша Камеруна, по совместительству режиссера спектакля.

Остальные три, строго говоря, оперными спектаклями не являются и явно рассчитаны на привлечение в театр нецелевой аудитории — неофитов в области оперы, которым еще нужно разжевать и в рот положить новое кушанье.

Для этих целей, во-первых, придумана экскурсия «Ночь в опере» с некоей ведущей Адриенной (английский актер Адриан Хоуэлс). Группа встречается в девять вечера на Маршаллплац и прогуливается по театру, где им открывают тайны и секреты оперного закулисья.

Еще одна премьера — смешанное полуцирковое-полутанцевальное представление «Ирмингард» с участием ансамбля Mnozil Brass, наигрывающего вальсы, танго, лендлеры, рэп. В спектакле задействованы певцы, декламаторы и танцоры, хор и оркестр, а поставил этот театральный винегрет Бернд Ешек.

Третья премьера — камерный опус Джея Шварца «Нарцисс и Эхо» — рассчитана на участие контратенора в сопровождении альта и ударных. Идет в малом пространстве Allerheiligen Hofkirche. Вообще, Бахлер полон решимости плотно работать с современными композиторами. Он уже объявил, что в феврале 2010 года будет поставлена опера Петера Этвоша «Трагедия дьявола», для оформления которой он собирается пригласить Эмилию и Илью Кабаковых.

Так что, возможно, вскоре благообразных старцев в безукоризненно сидящих смокингах и милых старушек в брильянтах сменят лохматые юнцы в кроссовках и с рюкзачками за спиной. Ход, впрочем, довольно рискованный. Особенно если вспомнить, каких усилий стоило Джонасу воспитать и прикормить мюнхенскую публику, привить ей вкус к Генделю, к ироничным постановкам Алдена и Кристофа Лоя (на нынешнем фестивале фигурирует лишь один спектакль Лоя — «Лукреция Борджиа» Доницетти).{-page-}

На формирование «своего» зрителя и слушателя у Джонаса ушли годы, чуть ли не два десятилетия. Теперь, игнорируя устойчивые запросы этой части оперной публики, Бахлер может остаться ни с чем: потеряет прежнюю аудиторию, но вовсе не факт, что найдет новую.

Правда, у Баварской национальной оперы есть надежная опора — ее музыкальный директор Кент Нагано. Авторитет его непререкаем; мюнхенцы любят его до обожания. Естественно, предпочтения и репертуарный выбор Нагано не подвергается сомнению: харизмой он обладает мощнейшей, а его интерпретации коронного баварского репертуара — Рихарда Штрауса и Вагнера — так же блестящи и убедительны, как и прочтение опер ХХ века.

Нагано стал музыкальным руководителем главной фестивальной премьеры, спектакля «Лоэнгрин», в котором участвует немецкая мегазвезда — любимчик мюнхенцев тенор Йонас Кауфман. На «Лоэнгрине», как на прочном гвозде, должна была бы повиснуть вся фестивальная программа. Но этого не случилось.

Бессмысленный, замусоренный, суетливый спектакль поставили Ричард Джонс и художник Ультц. История Лоэнгрина подана как метафора стройки. Сам Кауфман выходит в вытянутых трениках и футболке и поет типично вердиевским голосом, с итальянским надрывом, даже не пытаясь осветлить и облегчить тембр для изображения лучезарного рыцаря, пришедшего в дольний мир с горних высот. Одно утешение — красавица и умница Аня Хартерос в роли Эльзы. Спектакль держался на ней и на Нагано, оркестр которого звучал по-вагнеровски пышно и томительно.

Еще один важный, показанный в рамках фестиваля спектакль, полностью придуманный и поставленный под эгидой уже нового интенданта, — это «Енуфа» Яначека. Главной приманкой в нем было участие двух примадонн — Деборы Поласки (Костельничка) и Эвы-Марии Вестброк (Енуфа): сильные голоса, статные фигуры, породистость. Но мягкий славянский говор не давался певицам: обе привычно, по-европейски понижали интонацию на окончаниях фраз, мастерски закругляя их. Между тем музыке Яначека это противопоказано, окончания фраз у него как раз ритмически скандируются. За пультом стоял Кирилл Петренко, который вел спектакль порывисто и увлеченно, но чересчур драматизировал плавную и напевную музыку Яначека.

Любопытным оказался «Палестрина» Пфицнера — пятичасовой тяжеловесный оперный кирпич о знаменитом композиторе эпохи Возрождения, выписанный эпигоном Вагнера с тщанием и добросовестной заумью. Центральную партию в нем спел Кристофер Вентрис, а главным мотивом постановки стал антиклерикальный пафос. Синекрылые ангелы подвешены на веревочках, скандалящие епископы вписаны в подчеркнуто гламурное оформление — гладенькое, яркое, с оригинальными конструктивистскими вывертами. Впрочем, декоративность и ироническая интонация спектакля Кристиана Штюка мало корреспондировала с квазисерьезной музыкой, исполненной дирижером из Гамбурга Симоной Янг с привычным перфекционизмом.

Самым же сильным и цельным из множества фестивальных спектаклей оказался «Воццек» в постановке Андреаса Кригенбурга, ставший главным событием уходящего мюнхенского сезона. И потому, что в музыкальном смысле он был проведен Кентом Нагано практически безукоризненно; и потому, что сценографическое решение Харальда Б. Тора схватывалось глазом моментально и навсегда: на мрачном фоне сцены, наглухо обитой черным, зыбко покачивается обшарпанная коробка пустой комнаты, будто парящей в пустоте вопреки законам притяжения. Вот так же, в пустоте, без опоры на привычный быт, друзей и общество, с социальном вакууме существует Воццек; его партию впечатляюще спел Михаэль Фолле.

С первых же звуков оркестра на сцену польется вода: дождь идет все время, хлюпает вода под ногами массовки — угрюмых людей в черном. Пронзительная безысходность жизни наваливается свинцовой тяжестью; беспросветная нищета превращает людей в свиней, бросающихся в мокрую грязь, куда кельнер вывалил объедки с кухни. Вокруг Воццека обитают монстры, словно сошедшие с гравюр Отто Дикса; черные подглазья, страшные оскалы, нервические гримасы лиц сливаются в экспрессионистский кошмар. И лишь Мари — ее поет Ангела Деноке — сохраняет человеческий облик среди сборища моральных и физических уродов.