Сольный концерт Алексея Володина в Мариинке-3

Пианист будущего дал первый в истории нового зала сольный фортепианный концерт

Пианист будущего дал первый в истории нового зала сольный фортепианный концерт

Такой звездной чересполосицы в изголодавшемся по хорошему пианизму Санкт-Петербурге не случалось уже давно. В этом году на двух главных городских фестивалях пианисты в особом фаворе: в июне на филармоническую «Музыкальную коллекцию» ждут Маурицио Поллини и Кристиана Захариаса, а одним из центральных событий мариинских «Звезд белых ночей» станет приезд Альфреда Бренделя. В минувшее же воскресенье высочайшую планку летнему фортепианному марафону задал сольный концерт Алексея Володина.

Питерец по рождению, москвич по прописке, Володин уже не первый год входит в европейскую музыкальную элиту. В родном городе он не выступал с января прошлого года, когда Валерий Гергиев играл с ним в только что открытой Мариинке-3. Но тогда концерты проходили в режиме акустических тестов и носили полуофициальный характер, и Володина в Петербурге толком не знали. Теперь узнали — и запомнили.

По возрасту тридцатилетний Володин должен быть отнесен к молодежи, однако по уровню музицирования он попадает в касту зрелых мастеров. Понятно, почему его так привечают на Западе. В фортепианном исполнительстве сегодня царит уравниловка: отличить одного молодого таланта от другого становится с каждым годом все труднее. С конкурсного конвейера сходят партии пианистов, рознящихся не больше, чем продукция концерна IKEA. Когда производство музыкальных кадров поставлено на поток, индивидуальности ценятся особенно высоко.

Индивидуальность — первое, что обращает на себя внимание в игре Володина. Там нет ни глянцевой пустоты, ни тинейджерской бездумности, ни привычной сегодня эргономичности. C Володиным easy listening не получится, он непредсказуем. Несмотря на молодость, у него хватает смелости игнорировать исполнительские шаблоны и штампы — и предъявлять собственную интерпретацию.

Среди пианистов очень много художников: одни по натуре миниатюристы, другие хороши в станковой живописи. Володин — скульптор или зодчий, его инструменты не акварель или масло, а металл и мрамор. За роялем он напоминает ремесленника, занятого тяжелым физическим трудом. Иные пианисты преображают рояль в нечто бесплотное, Володин дает почувствовать вес своего «Стейнвея». Его музицирование очень телесно, за ним ощущается сильное мышечное усилие. А за чеканной формой скрывается высеченное резцом содержание.

Пианизм Володина мужской, темперамент в нем закован в волевую броню. Романтическую традицию, столь долго царившую в мировой фортепианной практике, Володин игнорирует — что в наших краях большая редкость. Абсолютной бескомпромиссностью он напоминает Фридриха Гульду, архитектонической цельностью — Святослава Рихтера, аскетичной сдержанностью — своего педагога Элисо Вирсаладзе. При этом в игре Володина есть какая-то изощренная искушенность, любовь к звуковой ювелирке и умозрительным играм в сонорный бисер.

В первом отделении концерта были экспромт Шуберта и последняя соната Бетховена. Но главной оказалась вторая половина концерта. Там все шло по нарастающей. Шесть музыкальных моментов Рахманинова — музыка, под которую очень удобно рвать на себе волосы, — прозвучали с благородством и аскезой. В володинской интерпретации не осталось и тени привычных представлений о Рахманинове в духе советской музлитературной пошлости про березистые пейзажи Левитана. Никакой акварелью и маслом здесь, конечно, не пахло. Скорее — скульптурная суровость.

А завершившая концерт Седьмая соната Прокофьева дерзко врезалась в хрустальную акустику зала этаким левым маршем, переходящим в морзянку. Володин не старается романтизировать Прокофьева — наоборот, подчеркивает хамскую угловатость первой части, прозвучавшую шедевром музыкального конструктивизма. Столь же нетрадиционно прозвучала и вторая часть: никакой лирики, ничего личного, тот же стопроцентный китч, что и у Прокофьева в нотах. В финале экстремизм Володина дошел до предела: в музыке — несгибаемая мощь заклинившей машины, у публики — искры из глаз и болевой шок.

И вслед за этой точкой невозврата — удар под дых в виде четырех шопеновских бисов. Заблистал романтический пианизм высшей пробы. Признаться себе в том, что на одном и том же рояле час назад и теперь играл один и тот же пианист, было очень трудно. Конечно, гибкость и звуковое мастерство было слышно и в Бетховене, и в Прокофьеве, но представить Володина выдающимся шопенистом было попросту невозможно. Оказалось, он и это может.

По-хорошему, если Володина и можно поставить в один ряд с кем-то из наших, то только лишь с тремя гигантами — это Соколов, Плетнев, Володось. Весьма символично, что первый в истории Мариинки-3 сольный фортепианный концерт дал именно Володин. За ним — будущее.