Новая диагональ премьера

Говорят, журналистам запретили ходить по Белому дому, где сидит правительство. Раньше они разгуливали там спокойно, ели в буфете бутерброды, ловили сотрудников министерств и ведомств и задавали им нужные вопросы

Говорят, журналистам запретили ходить по Белому дому, где сидит правительство. Раньше они разгуливали там спокойно, ели в буфете бутерброды, ловили сотрудников министерств и ведомств и задавали им нужные вопросы

Двери Белого дома закрылись перед журналистами

 

Теперь все будет не так. Не видать журналистам ни бутербродов со сладкой министерской колбасою, ни компетентных лиц. Обойдутся они брифингами и комментариями на условиях анонимности. А чтобы перекусить — «Крошка-картошка» есть, пожалуйста.

И еще говорят, что этот новый порядок повышает престиж исполнительной власти. И это тоже понятно. Потому что престижная власть — это власть непосредственно неосязаемая, очами не видимая, смертными ушами не слышимая, воздействующая не напрямую, но через служителей своих. Если же такая власть и появляется во всем своем невозможном сиянии, так только в специально назначенные для того часы.

Появляется, роняет два-три слова, и все больше загадочные: «диагональ кардинального обновления», например, или «гуталин приготовьте, вазелин отложите». И исчезает снова. А журналистам с аналитиками потом на полгода работы, все судят да рядят о гуталине и вазелине, объясняют, чем диагональ отличается, с одной стороны, от вельвета, а с другой — от гипотенузы.

И правильно: чрезмерная открытость может бог знает куда завести. Всем известна, например, сказка про голого короля, который поверил жуликам-иностранцам, притворившимся ткачами, и пал жертвой своего неумеренного щегольства и любви к публичности. Многие, конечно, помнят и подробности этой истории: мошенники уверяли, что волшебная ткань, будто бы сотканная ими, не видна дуракам и людям, которые сидят не на своем месте. А поскольку никто, от мелкого чиновника до самого короля, не хотел признавать себя не соответствующим занимаемой должности дураком, все хвалили красоту несуществующего наряда, и лишь маленький мальчик прокричал правду: король голый!

Но никто не знает, что было дальше. А дальше было вот как: голый король, конечно, вынужден был уйти в отставку. Разумеется, причина была представлена самая обтекаемая; в манифесте говорилось что-то об обострившейся подагре и рекомендациях лейб-медика, настаивавшего на смене климата. И голый король действительно отбыл в далекие теплые края, где, кстати, совершенно избавился как от подагры, так и от любви к нарядам и ходил в натуральном виде неглиже почти круглый год. Впрочем, там все ходили неглиже, так что пальцами на голого бывшего короля никто не показывал.

Престол голый король оставил своему младшему брату, с которым, надобно заметить, имел необыкновенное сходство, так что пришлось, чеканя новые монеты, специально повернуть на них портрет другим профилем, чтобы не путали.

Неудивительно, что новый король больше всего боялся повторить ошибки своего предшественника. На аудиенции по поводу коронации он заявил чужеземным посланникам:

— Нет, мы-то не то... Нас-то не проведешь.
И первым делом запретил въезд в город иностранным ткачам, а заодно и прочим ремесленникам, купцам, актерам и всем другим категориям лиц. Посланников тоже выслал, прямо после аудиенции.

Затем король объявил вне закона наряды и вообще всякое новое платье, предписав жителям чинить старое.

Перелицовщики и старьевщики повесили в своих домах портреты нового короля.

Сам владыка (его вскоре стали называть «одетым королем») никогда не появлялся на людях. Он заперся в тронном зале, доступ в который имели только ее величество королева-мать, лейб-медик (по совместительству — цирюльник, шут, прислуга за столом и первый министр), а также любимый кот одетого короля. Окна в зале король велел заколотить досками, а внутри еще для верности повесил бархатные шторы. Король дни напролет сидел на троне в меховых сапогах, пяти старых горностаевых мантиях поверх четырех заштопанных фланелевых рубах, в короне, надетой на потертую треухую шапку, и сжимал в шерстяных варежках скипетр и державу. Спал он тут же, в тронном зале, правда, не на престоле, а на специально принесенной туда кровати с балдахином. Просыпаясь поутру и быстро натягивая мантии (рубах он не снимал даже ночью), король гляделся в зеркало, подмигивал неизвестно кому и говорил:

— Нет, мы-то не то... Нас-то не проведешь.

Шли годы. Скончалась королева-мать. Король не пошел на похороны. Потом умер кот. Король велел сделать чучело и полюбил беседовать с ним перед обедом. И вот настал день, когда не явился и лейб-медик с вечным тазиком для бритья и неизменной подборкой газетных публикаций о любви граждан к одетому королю.

Через два дня изголодавшийся одетый король решился позвать кого-нибудь.

Он осторожно отворил дверь и на цыпочках пошел по дворцовым коридорам. При старшем брате здесь вечно мелькали туда-сюда щеголи и щеголихи, иностранцы с образцами нарядов, придворные, слуги. Это всегда раздражало одетого короля. Теперь дворец выглядел как следует — совершенно безлюдным. Повсюду висела паутина, пыль явно давно не вытирали, а по потолку расплылись пятна плесени. Пройдя по дворцу и встретив там лишь нескольких крыс и многочисленных тараканов, король отпер двери, вышел наружу, опустил подъемный мост (стражников тоже не было на месте) и впервые за много лет оказался в городе.

И тут не было ни души. Королю почудилось, что какой-то волшебник то ли сделал жителей невидимыми, то ли перенес их в одночасье в далекие теплые края.

Однако никакого волшебства не было; как пишут умные люди, имели место процесс массовой миграции и связанный с ним демографический кризис. Сперва уехали молодые девицы, которым надоело ходить в обносках. А поскольку чужеземцев в город не допускали, они принялись к тому же дружно мечтать об иностранцах (такова уж природа девиц!) и стали выходить за них замуж. Когда все девицы вышли замуж за иностранцев, за ними потянулись юноши. Что за радость юношам без девиц? Такова уж природа юношей! И вот молодые люди исчезли из города вслед за сверстницами: кто подался в наемные солдаты, кто в студенты, кто — куда глаза глядят. Так и получилось, что молодежь уехала, старики — умерли, дети — не родились, и не осталось в городе никого.

Лейб-медик убежал с последней партией старьевщиков, которые держались дольше всех, меняя тряпье на капусту и брюкву у окрестных селян.

Одетый король шел по совершенно пустой улице и бормотал:

— Нет, мы-то не то... Нас-то не проведешь.

Шел-шел, пока не уткнулся в городскую стену. Подумал было поглядеть, что там снаружи, но потом поворотил назад, поднял мост надо рвом и запер за собой двери дворца.

Больше о его судьбе нам ничего не известно.