Чернавка

Александр Архангельский и вологодская студентка

Навскидку — три истории из личной практики.

История первая. Не важно где, не важно когда, я встречался с человеком, который убил педофила. Человек в общем вполне симпатичный, совсем не громила и не убийца, а ситуация, в которой он оказался, выглядела вполне однозначной: какой-то тип уволок семилетнюю племянницу этого парня в кусты, стал раздевать, парень это увидел, бросился на того типа и избил его до смерти. Парня даже не стали арестовывать, отпустили под подписку о невыезде, он ходил героем — и, наверное, имел для этого основания; я не знаю, как мне относиться к таким людям, да и не в этом дело. Рассказывая о происшествии, он, уже не под диктофон, уже на прощание, рассказал мне, что помнит, как убил того типа — ударом в затылок, запрещенным приемом, которому ему научили в спецназе. Я спросил, можно ли его цитировать, он ответил, что нельзя и что лучше было бы, ссылаясь на него, написать, что он не помнит никакого удара в затылок — и в общем был прав, потому что это признание разрушало всю его линию защиты в суде. Если человек помнит, каким приемом он убил другого человека, значит, он действовал сознательно, значит, это уже не аффект. Если бы это обстоятельство — удар в затылок, подтверждаемый парнем, — стало известно суду, суд был бы вынужден признать парня виновным в умышленном убийстве и дать ему какой-нибудь внушительный срок.

Я не стал, конечно, цитировать парня, более того — я процитировал его слова насчет того, что он не помнит никакого удара в затылок, но, разговаривая с врачами городской больницы, в которой, не приходя в сознание, умер тот педофил, я нарочно спросил их, от чего именно он умер, и они сказали, что от кровоизлияния в мозг, наступившего вследствие удара в затылок. Очевидно, я и без наводки спросил бы о причинах смерти, но тут-то наводка была, и получалось, что парень доверился мне, а я его обманул.

Наверное, в заметке можно было бы обойти этот момент. Но мне он казался важным — в самом деле, как можно игнорировать причину смерти? И я написал об этой причине — со ссылкой на врачей, а не на парня, который забил педофила. Я не настаиваю на своей правоте, но мне кажется, что если бы я не написал об этом ударе в затылок, я был бы соучастником убийства педофила. То есть, может быть, таким же героем, как тот парень, но ведь соучастником убийства.

(Парню, кстати, дали какой-то символический срок, то ли год, то ли два; все обстоятельства, в том числе состояние аффекта, суд учел. Думаю, парень и в колонии будет ходить героем, а если что-то будет не так, постоять за себя сможет, — впрочем, это уже не мое дело, извините. Об обстоятельствах дела я сейчас рассказываю максимально осторожно, и вообще, может быть, я их сам и придумал — это на случай, если кто-то из судей или прокуроров вдруг прочитает эту колонку.)

История вторая. История в буквальном смысле — в историческом. События, о которых речь, случились много лет назад, в последний год существования Советского Союза. С полгода назад я брал интервью у тогдашнего председателя Гостелерадио СССР Леонида Петровича Кравченко, и вот он спустя семнадцать лет после своей отставки рассказывал мне разные байки из своей медиаменеджерской практики. Среди баек была одна — достаточно необязательная, достаточно «желтая», но вполне забавная, про любовный треугольник. У одной популярной телеведущей был роман с партнером по передаче, а муж этой женщины работал собкором советского телевидения где-то в Африке. Кравченко, будучи настоящим советским начальником, чувствовал себя ответственным за сохранение семьи (и был, на мой вкус, не вполне прав), поэтому он поставил телеведущей такое условие: она должна уехать к своему мужу в Африку, а если она к нему не поедет, то он отзовет мужа в Москву. Женщина не поехала в Африку, мужа отозвали, любовника, чтобы до криминала дело не дошло, срочно отправили в долгую загранкомандировку, но муж, будучи ревнивым человеком, разбил неверной жене лицо. Кравченко называл всех по именам, но просил не называть имена в заметке — я их и не стал называть, зато, как и здесь, подробно пересказал всю историю, а про имена догадаться несложно, тогдашних телезвезд все помнят. История того любовного треугольника показалась мне интересной с точки зрения советских нравов и невозможных (надеюсь) ныне отношений между семьей и «общественностью», и я посчитал безнравственным скрывать эту историю от читателей. Тоже не могу настаивать на своей правоте, но и очевидной неправоты не вижу. «Здесь все не так однозначно».

История третья. Четыре года назад шел первый большой уголовный процесс над активистами лимоновской партии. Я писал репортажи об этом суде. В один из дней процесса случился страшный скандал: после очередного заседания гособвинитель вышел на улицу, где стояли родители подсудимых и тележурналисты, и без всяких видимых причин устроил перед телекамерами омерзительную истерику. Обращаясь к родителям политзаключенных, он орал, что ненавидит большевиков с тех самых пор, как они расстреляли его прадеда, поэтому он давил их и будет давить, и пусть никто не надеется на оправдание — будут сидеть.

Истерика прокурора вызвала в толпе такой переполох, что никто не заметил, как прокурор отошел в сторону, чтобы покурить в одиночестве. Я подошел к нему и тоже закурил. Он уже был совершенно спокоен, мы разговорились, и он объяснил мне, зачем устроил эту постановочную истерику. Вот моя тогдашняя запись его слов: «Я зампрокурора района. Это все случилось в моем районе. Если я не пойду их обвинять, придется идти кому-то из моих подчиненных. Получится, что я этого человека подставлю и остальные подчиненные перестанут меня уважать. — Подумал и добавил: — Я, конечно, мог сразу сказать: «Не хочу идти против правды, не буду обвинителем по этому делу». Как сам думаешь, сколько минут после этого я проработал бы в прокуратуре? Да уволили бы задним числом, и это не самое страшное, я-то себе работу найду. Опять же, подчиненные пострадают, вот что главное. Кого-то уволят со мной, кого-то понизят в должности, кого-то премии лишат. На это я пойти не могу. Ты не представляешь, что это такое — нести ответственность за подчиненных. Уж лучше самому». Потом я спросил его, кто на него давит, он ответил: «Я в прокуратуре работаю. А кто у меня самый главный начальник? Устинов Владимир Васильевич. А уж кто ему идеи подбрасывает, ты сам думай».

Диктофона у меня с собой не было, да и вообще — разговор был приватный, и прокурор, может быть, даже вообще не знал, что разговаривает с журналистом. Я не стал писать об этом разговоре в своем газетном репортаже, зато в интернет-издании, в котором я тогда подрабатывал, вышла моя колонка, в которой я, прозрачно намекая на прокурора (но не называя имен), пересказал весь наш разговор. Колонку перепечатал «Компромат.ру», прокурора уволили из прокуратуры, но когда он давал мне свое первое после увольнения интервью, он производил впечатление человека, сбросившего с себя тяжелейший груз — он даже благодарил меня за то, что, грубо нарушив общепринятую практику и, по сути, став виновником его увольнения, я помог ему не превратиться в прокурорского упыря вроде тех, которых он сам всегда ненавидел. Через несколько недель мы с ним созванивались еще раз. Он работал юристом в какой-то далекой от политики компании и прекрасно себя чувствовал.

В спорах по поводу Александра Архангельского и вологодской студентки, процитировавшей в блоге те слова Архангельского, которые прозвучали с оговоркой «не для цитирования», — в этих спорах я в меньшинстве. Я за девушку, большинство коллег против. Большинство коллег говорит, что «девочка с такой «саркастично-юмористической» манерой выглядит гнусно», что «журналист кремлевского пула за это вылетит из пула моментально, а пишущего на экономические темы могут и побить больно», и даже что «чернавка не осознает своего ничтожного места в истории человечества и довольно внушительной позиции Архангельского», а, обращаясь к самой студентке, пишут: «На будущее: в нашей профессии есть единственная ценность: записная книжка и правильно выстроенные отношения с ее «наполнителями». Вы нарушили первое правило профессии».

И мне даже нечего всем этим комментаторам возразить. Журналиста кремлевского пула за такое действительно уволили бы, а экономического журналиста — побили бы больно. Отношения с «наполнителями» записной книжки и в самом деле в профессии современного российского журналиста остались единственной ценностью. Современный российский журналист готов не публиковать то, в публикации чего не заинтересован ньюсмейкер. Какой Уотергейт, какая Абу-Грейб? — пресс-туры за счет принимающей стороны, рерайт пресс-релизов, страх «вылететь из пула моментально» или быть больно побитым.

Тут как раз на прошлой неделе вышло интервью Баранкевича, взятое Ольгой Алленовой, — оно и само по себе невероятный журналистский успех, а на фоне большинства фыркающих по поводу вологодской студентки — и вовсе подвиг. Эй, господа защитники Архангельского (да и сам господин Архангельский, кстати), у вас есть свои «интервью Баранкевича»? Покажите их, пожалуйста. Чертовски интересно было бы почитать.

Декабрь близится к концу, у проходных редакций толпятся курьеры из коммерческих компаний и госучреждений — дарят своим «журикам» новогодние подарки. Счастливых праздников, коллеги!

Автор — заместитель главного редактора журнала «Русская жизнь»


Последние материалы рубрики:
Собирательный образ, 17.11.2008
Послушно пробасил, 12.11.2008
Этически неоднозначный поступок, 20.10.2008