Прикладное слово, или Еще раз о стандартах «Нью-Йоркера»

В Америке и сегодня есть свои «Новые миры», почтенные авторы, конференции, обсуждения. Там ценят умение писать и хотят писать сами

Джошуа Прагер ушел из газеты The Wall Street Journal  пару лет назад, потому что у нового владельца, Руперта Мердока, были другие представления об эффективности. Джош делает отличные расследования, из которых потом получаются книги, только работает он долго. В WSJ он писал длинные очерки — примерно раз в год. Да, он был штатным сотрудником с хорошей зарплатой, публиковавшимся раз в год или реже.

Теперь не те времена. Считается, что дни длинных текстов (так и называется — long form) сочтены. Кто только не вспоминает о старине, когда умели писать тщательно и длинно. Статьи приходится превращать в подписи к фотографиям, говорит знакомый редактор. Для них, может быть, все и изменилось, но мне кажется, что Америка все равно страна писателей. Джош Прагер — живое доказательство. Он так заразительно рассказывает о своем ремесле, что хочется записывать. У него есть формула из трех-четырех пунктов по каждому подразделу его личной писательской «догмы»: правила интервьюирования, структура статьи, литаратурные приемы. И он не один такой.

Мой знакомый архитектор, готовясь писать книгу, берет уроки документальной прозы (narrative nonfiction). Еще один знакомый — экономист — тоже берет такие уроки. Такого интереса — часто вполне прямолинейного, даже простодушного — к ремеслу рассказчика я вообще не помню нигде. Может быть, только в детстве, в Советском Союзе, где были «толстые» журналы и почтение к длинному тексту. Я помню полки, забитые «Новыми мирами» и «Октябрями».

В Америке и сегодня все это живо — есть свои «Новые миры», почтенные авторы, конференции, обсуждения. Я слышал, как два финансиста говорили о вреде наречий и об изгнании прилагательных из своей письменной речи и о том, что автор художественного текста должен быть всеведущим и невидимым. Почти все, кто хоть чему-то учился, знают книгу Странка и Уайта о правилах написания текста по-английски — William Strunk, E.B. Wight. The Elements of Style. За последние сорок лет продано 10 миллионов экземпляров этой книжечки.

Одержимы они не тем, чтобы писать «красиво» (таких, конечно, много, и есть ужасные кружки литературы, и тонны мусорных книжек, но я не о них). Наоборот, они правда думают, что нужно писать ясно, доходчиво, прозрачно; что письмо работодателю нужно писать одним образом, комментарий в газету — другим, а документальный «нарратив» — третьим. Да, речь, как правило, идет о «прикладном писательстве», о ремесле, но в лучших своих проявлениях это ремесло очень высокого уровня.

И есть легендарные стандарты — у газеты New York Times и журнала The New Yorker, например. В этом недавно убедился Алексей Навальный. Со смесью восхищения и тревоги он рассказывал в своем блоге, что журналистка говорила с ним часов двадцать, говорила с его женой, с сотрудниками, ездила к родителям и брату, ходила на суды, читала материалы к судам. Потом ему и всем перечисленным звонили из Нью-Йорка специальные люди, которые проверяют факты, — они задавали те же вопросы.

Конечно, длинные статьи в Америке не пропадут, даже если журналы исчезнут. Один из способов продавать длинный текст — напрямую, как мини-книжку. Недавно это стал делать Amazon с помощью своего электронного ридера Kindle. В онлайн-магазине есть раздел Kindle Singles, где можно купить за 2—3 доллара длинный текст — журнальную статью без журнала. «В Amazon придумали, как спасти длинный текст и одним махом уничтожить целую цепочку посредников между журналистом и читателем — традиционного издателя, печатника, кладовщика, рекламодателя и интернет», — пишет Вирджиния Хеффернан в газете New York Times.

И даже если именно эта платформа работать не будет, найдется другая, потому что есть причины, в силу которых американцы любят писать и читать. Они любят писать и читать не только из праздного интереса. Важнейшее из искусств — изложение, потому что тот, кто рассказывает историю, узаконивает свою интерпретацию. Важнейшее из измерений — время, потому что историю нужно рассказать вовремя. Каждый день — день борьбы за понимание того, что произошло — в политике, в суде, в экономике.

Каждый игрок политической сферы — от шерифа до президента — должен уметь изложить свою позицию, должен убедить граждан в том, что именно его «история», то есть его подача фактов, самая убедительная. Благодаря точности и убедительности можно выиграть выборы. Убедительным нужно быть, потому что всегда есть конкуренты, у которых свои «нарративы» главной политической истории дня. История может создать мгновенное поветрие и поднять народ на революцию — как история самосожжения торговца Мохаммеда Буазизи, которая смела власть в Тунисе.

В суде история, изложенная адвокатом, может убедить или не убедить присяжных. И у адвоката есть конкуренты — адвокат противоположной стороны и прокурор, работающие с теми же фактами. Факты известны — вот они перед нами, но, не умея составить из них последовательную и логичную историю, можно проиграть даже выигрышное дело. И обратное, к сожалению, тоже возможно: талантливый рассказчик может так обаять присяжных (как в фильме «Адвокат дьявола»), что виновный сможет остаться безнаказанным.

То же и на рынках. Экономист Роберт Шиллер уверен, что рынки движутся вверх и вниз благодаря талантам писателей, журналистов, фотографов и блогеров. Убедительно рассказанная история о том, что городская земля и недвижимость никогда не могут упасть в цене, породила бум, а потом кризис на рынках.

В общем, американцы верят в то, что словом можно многое изменить — в политике, в делах, в отношениях. В нашей культуре слово какое-то неприкладное, от него не зависит успех в политике или в суде. В чем-то, пожалуй, зависит, но это тема отдельного разговора. Поэтому, наверное, мы не привыкли учиться писать. Это кажется слишком возвышенным делом — искусством, к которому должно быть призвание. Кто-то должен сказать тебе: «Восстань, пророк», — и в школу ходить тебе уже не понадобится. Но писать, излагать, убеждать — это практический навык, и именно эту практическую сторону ценят американцы. Потому и не стесняются учиться.

А заодно с прикладными ценят и просто красивые истории. История, превратившаяся в фильм, заставляет тысячи людей одновременно думать об одном и том же. И те, кто смотрит и слушает, становятся ненадолго простодушными, они смотрят и слушают историю. Вот по этому есть у меня ностальгия — не по хитрой истории с двойным дном, которых везде (особенно у нас) много и в которых не веришь ни одному слову, а по простой, ясной, длинной истории. И по самому времени, которое можно отдать чтению и слушанию.

Автор — редактор отдела «Комментарии» газеты «Ведомости»; стипендиат Фонда Нимана в Гарвардском университете (Nieman fellow)