В движении

Существует ли грань, когда журналист должен отложить фотоаппарат и стать просто сострадающим человеком?

На журфаке МГУ прошло первое собрание дискуссионного клуба, посвященного фотожурналистике во всех ее видах и носящего подходящее название — Motion Photojournalism Club. Создатели клуба, фотокорреспонденты Федор Савинцев и Сергей Пономарев, решили привлечь внимание к сложившейся парадоксальной ситуации — огромному количеству людей с дорогой профессиональной фототехникой и острой нехватке настоящих фотокоров. И первое заседание клуба они посвятили самой, наверно, горячей во всех смыслах теме — «Фотожурналист в горячей точке». Для этого на заседание были приглашены три фотокора, отснявшие южноосетинскую кампанию: Денис Синяков, работающий на Reuters, Дмитрий Костюков из Agence France Presse и киевский фрилансер Мила Тешаева.

Синяков прийти не смог по уважительной причине — его срочно послали в Кишинев. Но это оказалось и к лучшему: оказавшись один на один, два фотокора продемонстрировали диаметрально противоположные подходы к фотожурналистике. Дмитрий — штатный сотрудник крупнейшего мирового агентства, со всеми официальными аккредитациями, страховками и пресс-картами, перед которым поставлена конкретная задача. Он работает в связке со своими коллегами-конкурентами (другим способом по местам боевых действий — и, главное, действий мародеров — мужчинам, обвешанным дорогой хрупкой техникой, ходить просто невозможно). Мила — фрилансер; перед очередной поездкой она принципиально не берет на себя никаких обязательств перед конкретным изданием; едет на свой страх и риск и на свои, точнее, одолженные деньги. А главное, она принципиально пробирается в нужное ей место одна, чуть ли не автостопом, рассчитывая только на свое парадоксальное обаяние хрупкой девушки и на помощь местных жителей. Не говоря уж о том, что Дмитрий снимал в Южной Осетии на российской стороне, а Мила — на грузинской, в Горийском районе, оказавшемся буферной зоной (впрочем, в Южную Осетию, с ее украинским паспортом, ей просто не было хода).

Неудивительно, что при таких изначально разных установках результат оказался тоже разным, что и продемонстрировали показанные обоими фотожурналистами слайд-шоу — фотографии, расставленные авторами в определенном порядке, которые сменялись под выбранную музыку в заданном ритме. Костюков заявил в начале, что «главное, чтобы перед объективом что-то происходило», и что им повезло — один фотокор работает на огромной территории, в отличие, скажем, от Палестины, где на крохотном пятачке от каждого агентства — десяток фотокорреспондентов и у каждого из них узкая специализация. И действительно, его снимки — это целое батальное полотно: стреляют окутанные огнем танки; валяются трупы; бегут солдаты; деревенский старик несет на плечах из горящего дома 90-летнюю старушку, видимо свою мать; житель Цхинвали после окончания боевых действий тащит под мышкой оконное стекло.

Мила Тешаева сразу заявила, что «войну она не снимает, война ей неинтересна» (и до Осетии она работала только в жанре «путешествий из экзотических стран»). Окончательный же интерес к «войне» она потеряла, увидев такую картину: из контролируемого российскими войсками Гори выехала в сторону Тбилиси колонна из двенадцати российских танков, а перед ней тут же выскочила другая — из пятидесяти легковушек, набитых журналистами. Так что на ее фотографиях запечатлена другая война, «война после войны» — разрушенные дома и монастыри; разбросанные в развалинах домов детские игрушки и домашний скарб; сожженные автобусы и одинокие жители опустевших сел, которые отказались уходить с грузинскими войсками и остались оплакивать своих мертвецов.

Таких снимков, запечатлевших живую боль и живые трагедии, естественно, было немало (были показаны также работы отсутствующего Дениса Синякова). Это вызвало неизбежную дискуссию на вечную тему: существует ли грань, которую нельзя перейти — когда журналист должен отложить фотоаппарат и стать просто сострадающим человеком?

Для Милы вопросов здесь быть не могло — ее метод основан на полном контакте с местным населением. Увидев плачущую пожилую женщину, она сначала пыталась как-то ее утешить и лишь потом бралась за камеру. Или не бралась.

Дмитрий же отвечал с позиции профессионала: «Снимать надо все, а потом уже решать, что допустимо, а что нет. Потому что иначе может оказаться, что все твои коллеги-конкуренты представили карточки, а ты нет». Но практически в определении этой тонкой грани ему помогало как раз то, что в зоне боевых действий он ходил в связке с коллегами: они как-то вместе приходили к конвенции по этому поводу.

Вот наглядный пример. Когда был подписан и озвучен приказ о выводе российских войск из буферной зоны, агентства сразу потребовали фотоматериалы, это иллюстрирующие. Но материалов не было. Потому что войска не выводятся мгновенно после принятия политического решения — им надо получить приказ от непосредственного командования, собраться, упаковаться, разработать маршрут. И фотографы честно отвечали столичным редакциям: у нас ничего не происходит. Как только будет, мы тут же. Но штука в том, напомнил Костюков, что, если снять телевиком три стоящих неподвижно вдоль обочины танка, создастся полное ощущение, что «танковая колонна покидает Гори». Так вот: все работающие на российской стороне фотографы пришли к молчаливому согласию, что делать этого не будут. Благо, их было немного и все друг друга знали.

Это вызывало неизбежные и не менее острые вопросы о постановочных фотографиях и прямых подтасовках. Например, об известной фотографии, получившей премию на World Press Photo, чья спонтанность подвергалась сомнению. По уверениям Милы, она лично говорила с людьми, присутствовавшими при этом событии, и убеждена в его подлинности.

И вообще, снимавшие с противоположных сторон журналисты, чей опыт резко различался, оказались единодушны: технических подтасовок и постановок не было. Потому что в этом просто не было нужды: опытный бильд-редактор, манипулируя подписью к фотографии, может придать ей тот или другой смысл, порой прямо противоположный. И даже не сильно обманывая. Например, тот же самый старик, тащивший на плечах мать из горящего дома, — это житель грузинского анклава на территории Южной Осетии. Можно подписать «житель Южной Осетии…», а можно — «грузин…», и смысл полностью изменится.

Подтасовки если и были, то в другом: Костюков рассказал, как его коллегу дважды выводили в прямой эфир CNN, сначала американского, потом европейского. И оба раза, когда журналист говорил о том, что открытый конфликт начала именно Грузия, связь тут же прерывалась.

Зная об этом, добавил Дмитрий, российские фотокоры западных агентств стали делать подробнейшие подписи, старясь избежать возможностей манипуляций: не просто «старик на фоне разрушенного дома», а «осетинский старик сидит на фоне разрушенного грузинами дома». Так что не совсем правильно говорить, что фотокоры — бесстрастные глаза (и уши, потому что фотографов все чаще просят еще снимать видео со звуком и по мере переселения газет в интернет процесс этот делается неизбежным). Они имеют свою позицию. Фотожурналист тем и отличается от фотографа, что его работа не просто иллюстрация к репортажу, красивая или эффектная картинка, а полноценный репортаж. Об этом порой забывают, но это самое главное.



Другие материалы раздела:
Владимир Санин. Притеснения и юрисдикции, 14.04.2009
Виктор Лошак: «Бренд сильнее журналистов», 13.04.2009
Андрей Левкин. ЖП и тоска, 10.04.2009