Медиа от перестройки до выборов-2012: «холодная война» закончилась?

Американские журналисты об опыте работы в России – от Брежнева до Путина

В конце марта в Нью-Йорке, в Колумбийском университете, прошла конференция «Is the Cold War Over? Russia and US media from Perestroika to the 2012 Elections». КСЕНИЯ ПРИЛЕПСКАЯ побывала на ней и записала для OPENSPACE.RU выступления американских журналистов, работавших в России в разные годы — от позднесоветской до путинской эпохи.


«Когда проходил очередной слух, что умер Брежнев, мы звонили в Кремль, чтобы уточнить, что случилось и случилось ли что-нибудь»

ТОМ КЕНТ (THOMAS KENT)

Заместитель управляющего редактора Associated Press, ответственный за редакционные стандарты AP во всем мире, включая

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

текст, фото, графику, видео и интернет. Специалист по организации работы мультимедийных редакций и ньюсрумов, о чем читает лекции по всему миру. Том работал в Австралии и Иране, освещал новости, связанные с НАТО и Евросоюзом, в Брюсселе, был корреспондентом в России и главой московского бюро AP. Несколько раз его приглашали в жюри Пулитцеровской премии в номинации «Международная журналистика».

Страх, который существовал в советское время, исчез, и сейчас целое поколение ничего не знает о мощи Советского Союза. Но в то же время следует помнить, что любая страна — продукт в том числе своего прошлого, и семьдесят лет Советского Союза не растают, как утренний туман, и не забудутся даже спустя поколение. Я хотел бы поговорить о советской прессе периода «холодной войны» и провести некоторые параллели с современной российской прессой. В частности, я хотел бы коснуться сходств, так как что-то, безусловно, современная пресса в России унаследовала от своего предка, а также рассказать о том, что в современных СМИ в России радикально новое. Поскольку среди собравшихся не только столетние старики, я вкратце напомню, как обстояли дела с советской прессой. Мы поговорим о «Правде» и «Известиях» в их оригинальном виде, а не в более поздних версиях. Годы назад шести- и восьмистраничные номера этих изданий поступали в продажу с маленьким шестизначным цензурным кодом Главлита на задней полосе, обозначающим, что номер одобрен к печати. Это также были дни Гостелерадио, государственной организация, которая контролировала эфир, ну и, конечно, официального агентства новостей ТАСС, которое связывало все советские новостные медиа. И, конечно же, связь между советским режимом и советской прессой была сильна — даже Ленин считал себя журналистом, так и писал в анкете: «профессия — журналист». Есть его цитата: «Газета — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор».

Прессой владели партия, правительство и так называемые общественные организации под контролем партии, которые контролировали абсолютно весь доступ к печатным станкам и копировальным машинам. Печать в то время была не «четвертой властью», сутью журналистики была партийность. То есть журналистика действовала в поддержание линии партии на перемены в обществе. В советской прессе высмеивалась пресса западная — ее называли «депо идей», где разные идеи, по мнению критиков, были просто свалены в кучу без смысла и толку. Считалось, что если советская пресса вдруг стала бы такой неподконтрольной, это вызвало бы смятение масс, анархию и возврат к капиталистической системе. Но ничего из этих опасений, естественно, не проникало в прессу. Пожары, наводнения, забастовки, стачки — все это оставалось незамеченным. То есть три четверти времени нам, как иностранному бюро в Москве, самим приходилось подтверждать эту информацию и как-то ее обрабатывать. Когда проходил очередной слух, что умер Брежнев, мы звонили в Кремль, чтобы уточнить, что случилось и случилось ли что-нибудь. Нам отвечали — слух, что умер? Ну, значит, сто лет проживет. И мы воспринимали это как косвенное подтверждение того, что Брежнев все еще жив. Причем, естественно, это не всегда происходило в рабочие дни, а ну как случись такое в ночь с субботы на воскресенье? В общем, нам было непросто. Бывали также случаи, когда пресса просто не могла не отреагировать, как когда упал самолет, на борту которого были члены Политбюро, и, видимо, у партии было ощущение, что нужно хоть как-то отреагировать. В таких случаях одна газета — обычно «Правда» — печатала крохотный бокс на последней странице, где маленькими буквами было подписано: «Происшествие». В боксе было сказано примерно следующее — самолет с таким-то количеством таких-то пассажиров во время такого-то рейса испытывал определенные технические трудности. Есть жертвы.

Интересно также, как работали советские ньюсрумы, которые имели с современными ньюсрумами мало общего. Это было здание с коридорами со множеством маленьких комнаток по обеим сторонам, где сидели журналисты и писали статьи, чтобы по окончании отнести их на утверждение секретарю и далее по цепи цензуры. Не было ничего, даже отдаленно напоминающего современный ньюсрум, где множество людей сидят в одном помещении, звонят телефоны, все суетятся и в режиме реального времени выпускают новости. Советские репортеры существовали исключительно чтобы писать о хороших новостях — или даже самим их создавать. Кроме функции информирования-просвещения-пропаганды среди населения у советской прессы была еще одна функция — функция эзотерической коммуникации с 18-миллионной Коммунистической партией. Потому что не было интернета, и нельзя было дать логин и пароль, чтобы все члены партии смогли зайти куда-то и прочитать, что происходит в партии. То есть им нужно было каким-то образом, не буквально, сообщить последние партийные новости. При этом в газете все должно было выглядеть исключительно позитивно. Так была заложена целая школа писания по диагонали, когда тексты ничего не говорили рядовому читателю, но люди, которые знали, куда смотреть и что искать, без труда могли получить необходимую информацию. Такими местами было, например, обращение «От редакции» в «Правде», которое обязательно открывалось каким-нибудь заголовком типа «Дорогой успеха на благо народа» и сообщало о том, как много запасов сделано, как много мяса и зерна произведено. И неизбежно где-нибудь в середине статьи шел параграф, начинающийся со слова «однако». И там было примерно так: «Тем не менее не в каждом колхозе хранение зерна производится в надлежащих условиях... где-то протекает крыша, где-то зерно заливает водой...» — и так далее. И дальше статья снова продолжалась описанием того, как все прекрасно. Так что люди, которые понимали, о чем идет речь, соображали: лучше-ка мы быстренько починим эти сараи и элеваторы. Остальные же были ни сном ни духом. Примерно таким же образом сообщалось о смене партийной линии. Конечно, принципиально она никогда не менялась, потому что Коммунистическая партия представляла собой «историческую неизбежность». Но какие-то минимальные изменения, коррекция курса, тем не менее время от времени происходили, и когда это случалось, новость об этом в газете, как правило, начиналась со слов «Как известно...» Эти слова обычно предваряли некую радикальную новость, о которой никто не подозревал и которая была полной неожиданностью для всех, кроме ее инициаторов. «Как известно, Советский Союз всегда был за компромисс с Соединенными Штатами в области ядерного вооружения...» Так выглядели советские объявления о смене курса или политических переговорах.

Важной темой, что неудивительно, была безопасность. Все, что хоть в малейшей степени могло теоретически заинтересовать секретные службы иностранных государств, нещадно удалялось из печати. Все, что хоть в какой-то степени касалось вооружения, армии и т.д., было засекречено. Иногда это доходило до абсурда. Мой любимый пример — радиопередача «Полевая почта», где в эфире зачитывались поздравления от родных и близких солдатам срочной службы. Типичное поздравление в «Полевой почте» выглядело так: «Мать Владимира Иванова, который выполняет важное задание в определенном подразделении некоторого рода войск, поздравляет сына с днем рождения!»

Была и критика, советского типа. Типичный невинный пример — фельетон в газете с таким содержанием: «В киоске “Ремонт обуви” на Курском вокзале клей не так уж хорош, так что в дождь у отремонтированных там туфель отстают каблуки».

Другим важным изданием для нас была «Литературная газета», выходившая по средам, которая каждую неделю критически писала на определенную тему общественной жизни. Там были статьи на такие, например, темы: «Молодым людям тяжело найти место для встречи» или «В наше время сложно найти хорошего мужа». Мы были ужасно рады и зачитывали эти статьи до дыр, потому что это было хоть что-то критическое, все остальное, судя по советской прессе, в стране было идеально.

Что касается самих журналистов и самой профессии, в советское время существовал конфликт между профессиональными журналистами и дилетантами. Во времена Ленина и Сталина активно поощрялось движение рабоче-советских корреспондентов, рабсовкоров. Основной посыл кампании был в том, что обществу не нужны профессиональные корреспонденты, а нужны те, кто может писать на основе собственного опыта. Эта идея в той или иной форме иногда озвучивается до сих пор. Рабсовкоры были очень важны. Затем под влиянием Алексея Аджубея, зятя Хрущева, который был главным редактором «Известий», профессионализму журналистов стало уделяться больше внимания, стали озвучиваться профессиональные требования к журналистам и профессиональная ответственность — говорить правду или хотя бы к этому стремиться. Чтобы быть журналистом, теперь требовались определенные навыки, но и престиж профессии тоже повысился. Была даже написана «Песня журналистов» — «Правде жизни верные во всем, / Этой правды негасимый свет / Отстоим, в блокнотах донесем / До потомков через толщу лет...»

Что же происходит сейчас? Конечно, много острых моментов, существовавших в советское время, снято. Кто угодно может открыть газету, сайт или блог. Больше нет той секретности, что была во времена «холодной войны». В 2000-м, например, во время катастрофы с подводной лодкой «Курск», в то время, когда официально заявлялось, что с командой все в порядке и в подлодку поступает воздух, журналисты уже писали правду — что команда погибла и никакой воздух, естественно, никуда не поступал.

Во время захвата «Норд-Оста» освещение события прессой было беспрецедентным, вплоть до того, что потом все, в том числе пресса, признавали, что писали, пожалуй, слишком много и раскрывали информацию, которая помогала террористам быть в курсе планов силовиков и дольше обороняться.

Сейчас больше пишут о серьезных проблемах. Алексей Симонов, президент Фонда защиты гласности, говорит, что в России сейчас свобода прессы, которая ни к чему не ведет. Другими словами, писать можно о чем угодно, но совсем не факт, что критика в прессе возымеет какие-либо последствия.

При этом существует баланс между политикой и журналистами, олигархами, определенными группами. Некоторый контроль все равно считается правительством необходимым. Иногда об этом говорится с использованием кондового советского языка.

В ноябре 2003-го в «Российской газете» вышла статья Виталия Третьякова, в которой он говорит: «Свобода слова — не самый важный приоритет человеческой расы, а всего лишь одна из составляющих современной рыночно-демократической политической системы. Свобода прессы и плюрализм мнений приведут к распаду общества и краху государства. Свобода прессы — это свобода слова для журналистов, а не для всех членов общества, и в некотором смысле ограничение свободы слова для всех остальных членов отдельно взятого общества». «Основные российские телеканалы, — продолжает Третьяков, — страшнее ядерного оружия, и политические лидеры России приняли решение держать их, как и любое оружие, под контролем».

Сейчас, конечно, речь шла бы о блогах оппозиционных политиков, но вопрос остается — всегда есть выбор, будут ли «пропагандисты и организаторы» выступать против власти, будут ли они использованы в политических целях или останутся в стороне от политики и просто будут сообщать новости. На самом деле не факт, что большинство читателей и зрителей хочет простого правдивого сообщения новостей — последний опрос «Ромира», который я видел в 2004-м, сообщает, что 76% россиян считают цензуру необходимой. Алексей Симонов из Фонда защиты гласности говорит, что множество россиян считают: критиковать кого-либо или что-либо в прессе довольно странно, если журналист узнает о подкупе какого-нибудь чиновника, зачем писать об этом, почему бы прямо не пойти в милицию, чтобы нарушителей закона арестовали. Они называют это спектаклем и вопрошают, зачем потрясать грязным бельем на публике. Это напоминает мне случай, когда, гуляя по Москве, я вдруг увидел пожар в одном здании. Я принялся фотографировать, когда ко мне подошла какая-то женщина и спросила: из всех прекрасных домов на этой улице почему вы фотографируете именно горящий? То есть до сих пор сильно вот это чувство «сохранения лица», лицемерия перед самими собой в том числе. Не так давно я модерировал дискуссию об этике на журфаке РГГУ, и довольно много студентов-журналистов было согласно с тем, что цензура необходима. Это было вскоре после событий на Манежной, и часть студентов заявила, что, по их мнению, информации об этих событиях не должно было быть в прессе, потому что это разжигает рознь и вообще создает негативный образ России.

За последние десятилетия в журналистском сообществе развились способности и сознание, что позволяет им проникать более глубоко в ситуацию. Сейчас гораздо больше людей, готовых рассказать о том, что происходит, людей, которые сами пишут о происходящем, в том числе в своих блогах, — в России и не только. То есть сейчас журналисты пишут о жизни в той же России не так отстраненно, как раньше, у них гораздо больше возможностей проникнуть в реальную жизнь, пообщаться с людьми, самим отчасти испытать на себе происходящее, пользуясь в основном непосредственными источниками информации.

Решение об увеличении — или уменьшении — количества новостей из России не принимается СМИ, это целиком зависит от событий в стране. Если в России будет происходить что-то чрезвычайно важное — в экономике, в политике, на улицах, — тогда и новостей об этом, естественно, станет больше. Когда российские фильмы становятся популярны в Америке или Россия производит какой-то крутой продукт, который все в Америке используют, тогда уровень освещения в прессе возрастает автоматически.

{-page-}

 

«В 1997 году в Москве было одиннадцать американских газет с полными бюро, сейчас — пять»

БЕТ НОБЕЛЬ (BETH KNOBEL)

Четырнадцать лет проработала в Москве, сначала корреспондентом Los Angeles Times, а затем продюсером и репортером CBS News, дослужившись до должности главы московского бюро CBS. Репортаж Нобель о захвате театра на Дубровке получил Emmy, кроме того, журналистка получила ряд наград за освещение захвата школы в Беслане. В настоящее время преподает в нью-йоркском университете Fordham, по-прежнему

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: что мы сделали зря
• Скользкий менеджмент или общее дело?
• Мария Годованная о Йонасе Мекасе
• Уроки «Оккупая» и ностальгия по искусству
• Рейтинг театральных вузов

занимается журналистикой, а также входит в жюри News and Documentary Emmy Awards.

Я хотела бы рассказать, как представительство американской прессы в Москве изменилось по сравнению с девяностыми. В своем исследовании я опиралась на цифры за 1997 и за 2012 гг. 97-й год — не идеальное, но довольно хорошее отражение ситуации в 90-е. Статистику я взяла из ежегодного справочника для иностранных журналистов в Москве, хорошо известного каждому, кто работал в России.

Вероятно, во времена «холодной войны» в России было представлено больше американской прессы, чем в 90-е, очевидно, она также различалась по составу.

Если начать с газет, в 1997-м в Москве было одиннадцать американских газет с полными бюро или как минимум полноценными корреспондентами, сейчас — пять. Но цифры сами по себе не отражают всей ситуации, потому что изменилось также и качество освещения событий в России. Когда я начинала работать в Москве в Los Angeles Times в начале девяностых, у газеты в Москве были четыре полноценных репортера и еще два, которые работали парт-тайм. Сейчас же это всего один человек, русский, Сергей Лойко, который начинал в редакции как переводчик. Он к тому же и отличный фотограф, то есть представляет в одном лице целую мини-редакцию — что, естественно, очень удобно и большая экономия для бюджета. То есть бюро с десяти человек сократилось до одного. И это в принципе довольно типичная ситуация. Исключением среди американских газет в этом смысле является, пожалуй, только New York Times, у которой и тогда было около пяти корреспондентов, и сейчас примерно столько же, если считать приехавших специально для работы иностранцев плюс местных журналистов, пишущих в NYT. Остальные газеты отказались от практики московских редакций. Небольшие региональные газеты, такие, как Chicago Tribune, Newsday, Philadelphia Inquirer, все те, кто мог себе позволить тогда иметь зарубежного корреспондента, сейчас не настолько заинтересованы в зарубежных новостях, к тому же у них проблемы с финансированием, потому что в 2008-м для газетного бизнеса начались тяжелые времена.

С журналами ситуация похожая. В 1997-м в Москве были Newsweek, Time, Life, US News & World Report, Business Week. Сегодня — Newsweek и Time с неамериканскими журналистами. Буквально на днях я виделась с коллегой из Business Week, и мы вспоминали, как много было раньше в Москве зарубежных журналов и их сотрудников и как почти каждый день мы делали что-то интересное. Сейчас же это только Newsweek, где работает британец, и Time, где работает местный корреспондент, американец русского происхождения, живущий в Москве.

Телевидение: в 1997-м — ABC, CBS, CNN, NBC, Fox, в 2012-м — CNN.

CBS закрыл свое бюро в Москве вскоре после того, как я перестала там работать, ABC и NBC пока сохраняют съемочную группу и небольшой офис, но у них нет постоянных корреспондентов, Fox вообще заказывает свои материалы местной продакшн-компании, так что единственное телевизионное бюро с полноценным корреспондентом сейчас — CNN. Но есть еще и вторичное следствие исчезновения телевизионных бюро: у всех этих больших сетей параллельно с ТВ-вещанием также были радиостанции, и в советскую и постсоветскую эпоху на всех этих радио была масса программ, посвященных Советскому Союзу и России, — на ABC, CBS, NBC. Деятельность этих радиостанций с уходом телеканалов тоже практически сошла на нет. Итак, в 1997-м в Москве присутствовали следующие радиостанции — NPR, Voice of America, Monitor, ABC, CBS, NBC, CNN, Fox. Сейчас — только NPR и VoA.

Среди американских новостных агентств, напротив, произошел взрыв. Если в 1997-м были только AP, Dow Jones, UPI, то сейчас к ним добавились Bloomberg и Platts. Я хотела бы остановиться на Bloomberg. По моей информации, это, с большим отрывом, крупнейшее американское бюро в Москве. У них пятнадцать или шестнадцать сотрудников, работающих на английском, и пять или шесть — на русском. По сравнению с ними все остальные агентства — карлики, за исключением разве что таких международных гигантов, как Reuters. Но среди американских Bloomberg — безусловный лидер, что, несомненно, важно для понимания нынешней ситуации в мире новостей. Мелкие агентства, которые присутствовали в России довольно долго, не выжили в нынешней экономической ситуации.

Что же мы имеем в итоге?

Давайте задумаемся на минутку — сколько и каких новостей вы можете выпускать, если вы большое бюро? Можно делать большие, разносторонние истории, расследования. Например, когда я работала в LA Times, один из моих коллег сделал потрясающее многочастное расследование экологического «наследства» Советского Союза, которое попало в финал Пулитцеровской премии. Когда у вас на всю страну всего один человек, делать материалы такого качества и глубины невозможно, его едва-едва хватает отписаться по новостям. В таких условиях крайне сложно делать оригинальный продукт и то, что я называю enterprise reporting, когда вы едете куда-то и делаете историю о том, о чем больше никто не пишет. Такова вкратце ситуация с присутствием американских СМИ в России.


«Иностранные журналисты в Москве буквально упали со стульев, когда увидели, что по “Первому каналу” показали протесты»

КЛИФФОРД ДЖ. ЛЕВИ (CLIFFORD J. LEVY)

Шеф московского бюро The New York Times c 2007 по 2011 г., в журналистике с 1990 г. В 2003-м получил Пулитцеровскую премию за журналистское расследование правонарушений в отношении умственно отсталых пациентов в частных заведениях в штате Нью-Йорк, ведущих в том числе к их смерти. В 2009-м Леви получил премию Роберта Кеннеди и ряд других наград за серию публикаций о проблемах демократии в России «Кремлевские правила».

Тема, которой я хотел бы коротко коснуться, — природа инакомыслия в путинской России и его отличие от инакомыслия в советском понимании в советское время. Я провел в Москве пять лет как корреспондент «Нью-Йорк таймс», и во время визитов в США в течение этих пяти лет меня очень удивляло, что люди там все еще верили, что Советский Союз существует. Не на уровне идеи, а на уровне практики. То есть они думали, что до сих пор существует суровая цензура, что Путина вообще ни в каком виде нельзя критиковать, что кагэбэшные практики вовсю продолжают существовать. Это, конечно, не так. На мой взгляд, для понимания нынешней России, недавних протестов и того, что вырастет из этих протестов, очень важно понимать природу российской журналистики и природу инакомыслия. Проще всего, по-моему, понимать это так — количество давления, с которым сталкиваются оппозиционные лидеры, прямо зависит от размера организации. Другими словами, в нынешней России телеканалы — сильно зависящие от власти или прямо принадлежащие ей — обладают огромной силой и очень сильно контролируются властью. Будучи сколько-нибудь важным оппозиционным политиком, попасть в федеральные новости почти невозможно. В России три главных канала, контролируемых государством, и оппозицию они никогда не показывают.

Что же до радио, только лишь радиостанция «Эхо Москвы» регулярно предоставляет оппозиционным политикам возможность высказаться, освещает примерно те же вопросы, которые обсуждаются, например, на NPR или на CNN в США. «Эхо Москвы» является чем-то вроде оппозиционного гетто, где либералы разговаривают с либералами. Поскольку радиостанция не обладает значительным влиянием, ей разрешено заниматься тем, чем она занимается.

Газеты с небольшим тиражом — до 100 тысяч экземпляров — также публикуют критическую информацию о правительстве России.

Интернет в России свободен. Иностранцы часто неверно воспринимают ситуацию с интернетом в России и думают, что это что-то вроде Китая, где он действительно серьезно контролируется. Это совсем не так.

Конечно, я обобщаю. Определенные темы весь путинский период были табуированы в прессе, особенно коррупция, доходы госчиновников, даже самые качественные газеты не могли об этом писать. И, конечно, всем нам известны случаи, когда журналистов избивали или даже убивали, если они касались запретной темы.

Но в целом — вы можете написать в газете и уж тем более в интернете: Путин — чудовищный президент. И ни-че-го не случится. На мой взгляд, очень важно это понимать. С нами в этом зале сидит, например, Григорий Шведов из интернет-СМИ «Кавказский узел», который очень детально следит за происходящим на Кавказе, пишет о местных политиках, как и о критиках режима. И, конечно, время от времени на них оказывается давление на местном уровне, на Кавказе, но, по крайней мере, на федеральном уровне к ним относятся достаточно спокойно.

Таким образом, я хотел просто дать общее представление о том, как в России обстоят дела с цензурой в СМИ. Это должно помочь нам лучше понять, что происходит в России и что случится в ближайшее время.

Одна из поразивших россиян историй последнего времени в СМИ — как государственное телевидение освещало первые протесты. Все мы, иностранные журналисты в Москве, и те, кто только недавно перестал там работать, буквально упали со стульев, когда увидели, что по “Первому” в принципе ПОКАЗАЛИ протесты. Это было нечто невообразимое, в некотором смысле переломный момент. Если вы спросите меня, что будет дальше, — я не знаю. Но это важный знак, и если вам интересно, как будут развиваться события, — следите за телевидением. Ощущение такое, что власть и телевидение чувствовали в тот момент, что людям надо дать возможность выпустить пар, нужно пойти на некоторые уступки, а то и компромисс.

Я думаю, роль журналиста в освещении оппозиционной деятельности различается в зависимости от того, местный ли ты журналист или иностранный корреспондент, каким был я в Москве. Местные журналисты очень четко чувствуют ткань происходящего, они испытывают это на себе, они также чувствуют определенное давление — будь оно прямым или косвенным, как это часто бывает в России, или просто самоцензурой. Естественно, что их отношения с темой иные, чем у иностранных журналистов. Вместе с тем я не думаю, что многие из опасений и проблем, озвученных, к примеру, мной или моим британским коллегой Люком Хардингом за последние месяцы, так уж чужды американскому или британскому читателю. Что больше всего поражало лично меня — как во время протестов некоторые темы, табуированные до сих пор, стали чуть менее табуированными. Это, на мой взгляд, одно из основных достижений протестной деятельности последних месяцев.

В декабре государственное телевидение освещало протесты в центре Москвы — и освещает их достаточно объективно. Не то чтобы оно полностью игнорировало протесты раньше — просто их значение преуменьшалось, суть искажалась, это был так называемый черный пиар, иногда в форме, так сказать, документальных фильмов. То есть информация не была запрещена, но сильно искажалась.

Я не уверен, что отношения между диссидентами и зарубежными журналистами в Советском Союзе так уж отличались от взаимодействия иностранных журналистов и оппозиционеров в Москве или от отношений между нью-йоркскими журналистами и членами движения Occupy Wall Street. Суть в том, что журналистам нужна информация, а оппозиционерам — пиар. Опять же я обобщаю, и тут много нюансов. Конечно, в советское время диссиденты подвергались опасности, общаясь с иностранной прессой, и конечно, представители движения Occupy Wall Street не подвергаются такой опасности. Но, несмотря на это, я думаю, что ситуации довольно похожи. Если мы посмотрим на популярного блогера Навального или Евгению Чирикову, они интенсивно ищут контактов с местной и международной прессой просто потому, что они хотят, чтобы их историю услышали. Это делает сильнее самих активистов, их движение, это как такой огромный микрофон, который позволяет, чтобы тебя услышали, особенно в ситуации, когда тебя запрещают на федеральных каналах и в других СМИ. И, по-моему, в этом нет большой разницы между 1973-м и 2012-м.