«Старкоры»: уйти вовремя – 1

Андрей Иллеш: «Я писал критические материалы и даже гордился, что после моей заметки было 87 человек посажено, двое расстреляны. Теперь я ненавижу себя за это»

Имена:  Андрей Иллеш

— Заметки должны быть короткие. Читателя можно не любить, но ненавидеть его совершенно не обязательно. Это для журналиста такая направляющая... Оля!!! — вдруг воскликнул мой собеседник так горячо, что в кабинет сразу вбежала миловидная барышня. — Оля, кофейку нам еще сделай!

Пока барышня уносила и приносила поднос с чашками, человек, сидящий напротив, задумчиво курил и смотрел в стол. Видимо, там по лакированной поверхности перед ним проплывали смутные фигуры читателей — сначала любимых, потом нелюбимых, а потом и вовсе ненавистных. Выражение его лица менялось с такой скоростью, что я не успевал фиксировать эти самые изменения и чуть не впал в транс, вообще забыв, где я нахожусь.

«Спокойно, — сказал я себе. — Перед тобой Андрей Иллеш. Внук знаменитого венгерского писателя и революционера. Представитель золотого коллектива “Известий”. Автор грандиозного расследования по делу о корейском “боинге” и многих других громких заметок. Матерый профессионал, воспитавший в 90-е годы целое поколение журналистов».

Если бы лондонский сыщик, мистер Шерлок Холмс, дожил до шестидесяти лет, он выглядел бы точь-в-точь как прославленный внук венгерского революционера. Резкие, тонкие черты лица, порывистые движения, клубы сигаретного дыма, великая любовь к расследованиям — все говорит о том, что человек, сидящий напротив меня, в свободное от работы время играет на скрипке. Про кокаин я решил не спрашивать. Вместо этого спросил нечто несуразное:
— Какому жанру вы отдавали наибольшее предпочтение в работе?
— Я — репортер. Но репортаж сейчас умер абсолютно. Все сейчас сидят, включают электрический ящик, пиздят заметки, в лучшем случае кому-то еще позвонят. Это не журналистика. Журналистика заключается в том, что ты выбираешь пять-шесть человек, нужных тебе, берешь блокнот, долго уговариваешь их встретиться и идешь. К одному — получаешь точку зрения, к другому — получаешь точку зрения, потом пытаешься из этого что-то слепить и начинаешь искать документы. Тогда что-то получается.
— В чем, по-вашему, специфика репортажа как жанра?
— Оперативность. Надо четко понимать время и место, в котором происходит действие. Желательно участвовать в этих событиях. Если это невозможно физически, значит, надо попытаться как-то воссоздать картину, только не врать. «Я иду, кругом рушатся дома»... блядь, этого не надо!

Именно правдивое воссоздание картины и привело Иллеша в журналистику. Начинал-то он как спортсмен, горнолыжник. В 1967 году готовился к соревнованию и сломал ноги в девяти местах.
— Должен тебе сказать, — деловито отмечает он, — что, когда ломаются ноги, больно только в первую секунду. Потом наступает шок, и ты только слышишь, как хрустят кости. В общем, пока я разрабатывал коленку, папаша попросил знакомого из «Московского комсомольца», чтобы посмотрели там на меня... Я пришел в редакцию. В те годы это была нормальная человеческая газетка, еще не экспериментальная. Попал я в отдел спорта. И вот редактор спрашивает: «Ты в спорте понимаешь?» Я говорю: ну так, немножко в горных лыжах. И он говорит: «А можешь критическое интервью сделать со старшим тренером?» Я не знал, что такое «критическое», что такое «интервью», но вышел, позвонил старшему тренеру Кавину, говорю ему: «Женя, надо увидеться». Увиделись. Стоим пиздим про бардак в советском лыжном спорте. На следующий день я тренеру принес на подпись страниц десять текста. Вот Кавин читал-читал, читал-читал, потом говорит: «А, да хуй с ним!» — и подписался. В итоге Кавина сняли с работы, а меня взяли в штат и поставили это интервью на полосу.

— Вы, кстати, как относитесь к визированию текста?
— Если в тексте есть прямая речь — нормально. Не надо из людей идиотов делать. Если ты сомневаешься в том, как человек отреагирует, поставь себя на его место. Как ты сам бы воспринял текст о себе? Я, к сожалению, писал критические материалы и одно время даже гордился, что после моей заметки было 87 человек посажено, двое расстреляны. Теперь я ненавижу себя за это.
— Если вы писали критические материалы, у вас наверняка были конфликты с героями заметок?
— Конфликты как раз бывали с героями положительных материалов. Один журналист написал для «Комсомолки» хвалебный очерк о бабе из деревни, о доярке. В итоге она уехала из деревни — ее просто заебали цыгане местные. Так что эффекты от положительных заметок бывают еще страшнее — когда люди убегают.

В упомянутую «Комсомольскую правду» Иллеш пришел через два года после работы в «МК». Тогда, вспоминает он, поступить туда на работу было мечтой.
— Я много печатался, мотался. У меня рекорд, я думаю, до сих пор не побитый — 24 командировки за год в «Комсомолке». Тогда у нас так было: меньше трех материалов из командировки не привозишь. Одна — основная, утвержденная тема и еще две побочные. Вот, скажем, имеешь тему, едешь в город Верхнехамск. Идешь в библиотеку, смотришь подшивку областных верхнехамских газет за полгода, что-то находишь. Обычно что-нибудь колоритное. И делаешь пару материалов впрок. Мне, правда, уже тогда запретили ходить в официальные инстанции: хуйню какую-нибудь напишет еще. И пошло: убийства, землетрясения, наводнения, войны… в общем, репортерские дела.

В 22 года Андрей Иллеш стал завотделом новостей в «Комсомольской правде». В подчинении у него было несколько человек, все намного старше его.
— У меня трудилась Таня Агафонова, классик советской журналистики, 1927 года рождения. Аля Левина — блистательная журналистка, примерно того же возраста. Юрик Рост. Можешь себе представить, как они меня научили жить. Это была лучшая школа. Газета по-настоящему — это командная работа. Один человек может составить заметку. Но он даже напечатать ее не в состоянии. Для этого должен быть литсекретарь, который ее поправит; редактор, который скажет: «Ну-ка, сократи ее пополам. А то я сокращу!» — и так далее...
— Подчиненные не давили авторитетом, возрастом? Не жаловались на вас?
— Меня было трудно раздавить авторитетом, возрастом, всем вместе. В коридоре Генка Бочаров мог кричать: «Этот пацан охуел совершенно!» — но чтобы закладывать ходить — нет. Ну и потом, я ведь тоже понимал, что какие-то границы нельзя переступать. Да и что Генку править? Ведь отовсюду бочаровщина лезет, правь ты, не правь.
— Если вы были репортером, то как технически сочетали поездки и должность завотделом?
— Готовишь место зама так, чтобы мог ездить сам. Делаешь запас какой-то. Нормально. Я мотался все время. Это мое условие было для начальства. И никто не возразил, хотя меня сильно не любили. Любить-то не за что. Истерик потому что. Орал, глотку за своих перегрызал.
— Вы внесли какие-то инновации в тогдашний стиль «Комсомолки»?
— Все инновации заключались в том, чтобы меньше пиздеть. Меньше звона, больше фактуры. Иногда набор правильно расставленных цифр убеждает больше, чем вопросы «Доколе?» или «Так что же нам делать?».

Из «Комсомольской правды» Иллеш ушел со скандалом. Он вообще отовсюду уходил так, что мятежный дух его деда-революционера наверняка аплодировал от души.
— Меня никто никогда не увольнял. Я всегда уходил сам, громко хлопнув дверью. Если ты понимаешь, что налицо подлость или что бессмысленно бороться, зачем ставить себя в унизительное положение? Ведь в коллективе бацилла вони вызывает разложение. Допустим, Иллеш борется за справедливость и в своей борьбе дошел до хуй его знает чего. Но все равно это негативное явление. Потому что это будоражит коллектив в неправильном направлении...