Лев Колодный: «Я любил, знаете, чтобы все – за, а я – против»
Имена:
Лев Колодный
© ИТАР-ТАСС
Гуляя по Москве, исследуя ее потайные закоулки и дворики, бродя вдоль пестрых заснеженных улиц, не могу удержаться, чтобы лишний раз не посетить милый сердцу район
Дорогомилово. Когда-то здесь хоронили умерших от чумы. Потом бородинских ветеранов. Потом на месте старинного кладбища выросли номенклатурные дома Кутузовского проспекта, и с тех пор тут никого не хоронят. Наоборот, круглые сутки возле торгового центра «Европейский» кипит молодая жизнь. Потоки людей обтекают со всех сторон здание Киевского вокзала, рычат автомобили, сверкают изумруды светофоров, то и дело пронзительно перекликаются дальние поезда.
В средоточии звуков и огней отвлекшись на какую-нибудь мерцающую рекламу, легко пропустить главное — тот самый дом. По виду самый обычный, желтого кирпича. Но давайте обойдем его, с тихого двора проникнем в подъезд, поднимемся по неширокой лестнице на восьмой этаж и нажмем кнопку звонка. Что же мы видим? На пороге высится бессменный завотделом новостей «Московской правды», а ныне — обозреватель «Московского комсомольца» Лев Ефимович Колодный. «Папа Кол», как называли его сослуживцы целых сорок лет.
Папа Кол — пожилой, суровый человек с почти голым черепом и густыми бровями. Фиолетовая водолазка поддета под черный кожаный пиджак. На пальце блестит золотое кольцо. Передвигается он... впрочем, нет. О его опорно-двигательном аппарате надо сказать особо. Может быть, вы не в курсе, но Лев Колодный заслуженно считается одним из выдающихся репортеров СССР. Кроме того, он был первым, кто придал своим материалам краеведческий уклон. То есть, по сути, стал основателем москвоведения для масс, активно прививая читателям «Московской правды» и «МК» интерес к родному городу. Поэтому ноги для репортера Колодного — не просто часть тела. Для него это главный рабочий инструмент. Он их бережет, передвигается неспешно, ухаживает за ними, как живописец за своими кистями. Чужие ноги для Льва Ефимовича неприятны и даже оскорбительны. Он старается их как бы не замечать.
— Кто вам сказал снять ботинки? — хмурясь, спрашивает он.
Я, тронутый заботой, объясняю, что так меня воспитали родители. Пришел с улицы — сними ботинки.
— Это какие—то провинциальные штучки! — рокочет классик. — А если у вас там, под ботинками, что-нибудь заразное? Или запах? Ладно. Тапки вот эти надевайте.
И я ошеломленно прячу свои непочтительные ступни в чудо-тапки с каким-то крокодиловым верхом.
Мы сидим на небольшой, уютной кухне. Вот так — я, а напротив — Лев Ефимович и его жена. Жена у него молодец. Сырники с яблоками печет. Чай заваривает крепкий. И о муже может говорить долго и с любовью.
— Сейчас-то время совсем другое, — горячо рассказывает она. — Раньше можно было к любому министру пройти на интервью. А теперь Мосгордума — представьте! — требует, чтобы «Московский комсомолец» платил им за интервью с Платоновым! Чтобы Лев Ефимович платил!..
Читать текст полностью
Тут Колодный предостерегающе двинул бровями, и жена стихла.
— Задавайте ваши вопросы, — распорядился он.
И я начал задавать. Надо сказать, что Лев Ефимович меня здорово обрадовал — не только отношением к ногам, но и к миру вообще. Никакого регресса в журналистике он не видит. Интернет всерьез не принимает. А газеты, считает он, по-прежнему находят своих читателей.
— Есть же «МК», «Независимая газета». Или вот «Известия». Там сейчас по-прежнему очень сильные журналисты. Работают как звери. Каждый день там этот... с бородой, как его? Максим Соколов! Очень много печатается. Каждый день писать такие вещи — знаете, как трудно! Или Минкин. Это феерия, феномен! Так, как может Минкин, сейчас не может никто. Даже я. У него в одном абзаце — три метафоры. Это прекрасно.
— Как вы считаете, журналистам есть сейчас куда идти?
— Конечно, журналов же масса. Раньше был только журнал «Огонек» и несколько центральных газет. А сейчас — смотрите, сколько! «Власть», «Эксперт», «Деньги», «Ньюсвик», «Итоги»...
— И темы для публикаций есть?
— Ну а как же — все заполнено статьями! Беседы делают, обзоры. Я по «МК» сужу — у нас там плеяда блестящих журналистов работает. Вот у нас журналистка молодая пошла, значит, в клуб анонимных сексоголиков. Ну, я бы не пошел туда. А она пошла. Такая деревенская баба, между прочим. И пошла туда. Это ж всем интересно, да? Потом, есть у нас репортер — такая рафинированная девочка из большой семьи. Куда-то лезет все время, к каким-то бомжам... Я ей говорю: «Только в лепрозорий не ходи».
Тут Папа Кол позволяет себе ухмыльнуться. Я тоже улыбаюсь и аккуратно увожу разговор в сторону биографии мастера.
— Я всегда хотел писать о том, что я вижу, — говорит Колодный. — Мне нравилось присутствовать при каком-то событии. Оно же имело свою драматургию, имело начало, конец. Какой-то интерес к нему общественный проявлялся. Допустим, первый ТУ-104 летит в Ленинград. За 55 минут, а до этого туда ехали чуть ли не сутки. И я полетел, впервые. Это же интересно, правда? То есть я писал то, что было интересно. Потом стал придумывать темы сам. Например, когда был юбилей «Аэрофлота», всем дали возможность лететь куда хочешь. Я попросил министра, чтобы мне дали возможность полететь туда, куда летел Чкалов, на остров Ут. И мне дали такой билет — на «предъявителя сего», куда угодно. И я прилетел туда. Сначала летел на большом самолете, потом на маленьком. Потом на вертолете. Потом я прилетел на этот остров, там уже никто не жил, он стал необитаемый. Спугнули мы там лисицу, я там пописал — и улетел. Нет, об этом я не писал, но все остальное было опубликовано. По маршруту Чкалова, значит, прошел. То есть сам стал придумывать какие-то сюжеты.
Лев Ефимович Колодный пришел в «Московскую правду» в 1956 году, сразу после факультета журналистики. Тогдашний завотделом информации тут же выписал ему, внештатнику, временное удостоверение: иди, неси что хочешь. И Колодный написал первую заметку в сорок строк: «Новые экспонаты Политехнического музея». Так обыденно и скучно все началось.
— Чем я их привлекал — что я безотказный. Могу поехать куда пошлют. Могу договориться с кем угодно. Им всем лень куда-то ходить. Они мне: «Иди на фабрику Сакко и Ванцетти, там юбилей, напиши». Иду, пишу. Появились у нас пенсионеры. «Пойди на завод "Красный пролетарий", напиши заметку». Я написал, назвал «Он от нас никуда не уйдет!» — о пенсионере с завода. Так я два года проболтался. А когда в 1958 году произошло отделение «Московской правды» от «Ленинского знамени» (областной газеты), понадобились туда люди. Старых уволили, набрали новых. Мне, значит, позвонили. Помню, спросил зам. ответственного секретаря: «У тебя какое социальное положение?» Я говорю: студент. «Ну хорошо, будешь писать в отдел "Спорт" под моим руководством».
Параллельно с журналистской деятельностью Лев Колодный получал второе образование — хотел стать певцом.
— Я учился в Гнесинке на дневном и писал. Это, кстати, помогает, музыка. В том смысле, что вот я знаю, как строится музыкальное произведение. Увертюра, завязка, развязка. Кульминация! Вот романс, скажем, ты поешь — надо так его спеть, чтобы в каком-то месте возникла кульминация. И я когда писал заметки свои, то уже думал: как бы мне здесь сделать кульминацию? Такое окончание придумать, чтобы зацепило.
— А как вас учили работать в газете?
— Учили ничего не бояться. Допустим, был академик Курчатов. И мне сказали: «Пойди сделай с ним интервью!» Как так? Я бы сам на такое никогда не решился. Но сделал. Очень просто: пошел в библиотеку имени Ленина. Прочитал там все, что было по этой теме. И написал как бы беседу с ним. В виде интервью. Я задаю вопрос — он отвечает. Потом узнал, где находится этот институт ядерной физики, поехал туда. Оставляю письмо на бланке «Московской правды». И пишу: Игорь Васильевич, уважаемый, посмотрите, пожалуйста. Приезжаю в редакцию. Звонок с городского телефона: «С вами будет говорить Курчатов!» Он мне говорит: «Молодой человек, а хорошо написали! Можно, я поправлю только в одном месте?» Я говорю, можете править хоть все. Он поправил, расписался. Всё.
Когда я стал работать в штате, начал делать всякие испытания: на поездах всяких ездил, на самолетах летал. Это уже были репортажи. Их проще написать. Действие законченное.
— Как вы договаривались о том, чтобы устроиться на эти испытания? Это ведь непросто.
— Да очень просто. Я все делал с помощью «вертушки» правительственной связи. Редактор допускал до нее. За одним исключением: нельзя было звонить в ЦК партии. А остальным можно. Вот я министрам звонил. Запросто. Просил: разрешите посмотреть. «А в чем проблема? Смотри!» Чем выше начальник, тем у него свободы было больше. Я в Алмазном фонде был первым. Никто туда не додумался зайти. Сейчас-то, конечно, другие способы — личные связи. Познакомился, допустим, с кем-то, и он тебя пропустил. Я стараюсь, правда, обходиться, никого ни о чем не просить.
В 1963 году Колодного назначили завотделом информации. Прежний заведующий ушел в «Правду», освободилось место, и Колодный стал набирать штат.
— Александр Мостовщиков там сидел. Баталова Нина, по-моему, уже там была. Вообще, штат маленький был — 4 человека. А внештатных было много, человек 20. Производство номера стоило 2000 рублей. Из них 40% — штатникам, 60% — на гонорары. Так что внештатников держи сколько хочешь. Некоторые, правда, становились штатниками. Вот Мост, например. Или Дранников. Хороший был отдел. Никто нас не мог опередить в смысле информации. Каждую неделю мы делали информационную полосу. Называлась она — «В конце недели». Это вот было любимое занятие. Там обязательно должно было быть что-то интересное. Какой-то гвоздь. Но, и оставаясь завотделом, я продолжал делать репортажи. Тогда уже начал заниматься москвоведением. В партийной газете. Чего никто раньше не делал. Гиляровский мемуары писал. Скажем, до меня писал об улицах Сытин — был такой знаменитый москвовед. Но он писал справки. Не беллетризировал их. Читать скучно. А если я писал, то старался что-то увидеть сам, с кем-то встретиться, с кем-то поговорить. И на этом пути я встречался с Окуджавой. С Жуковым говорил по телефону. У Василевского был дома несколько раз. С Королевым пообщался несколько раз по телефону. Президент Академии наук Александров принимал меня несколько раз. Ну и все это как бы на фоне Москвы...
— И вы все время оставались завотделом информации?
— Нет, в 1970 году я уже стал спецкором и был им десятки лет. Перестал редактировать, править, стал свободнее. А потом, когда советская власть рухнула, можно было менять штатное расписание. Ввели должность обозревателя, и я стал обозревателем. Я бы там до сих пор работал, если бы Гусев в «МК» не позвал.
— И вы пошли?
— Конечно. В десять раз выше зарплата. Больше денег и шире аудитория. Это же как Большой театр.
Тут я опять улыбнулся, в надежде, что Лев Колодный шутит, как с лепрозорием. Но он был угрюм и задумчив, как Киевский вокзал, который вдруг вспомнил, что стоит на костях бородинских ветеранов. Стараясь отвлечь его от тягостных мыслей, я спросил о его коронном приеме. Есть ли у него собственные журналистские методы?
— Я любил, знаете, чтобы все — за, а я — против, — признается Папа Кол. — Мне это очень нравилось. Дело в том, что общественное мнение — это, как правило, массовое заблуждение. Да-да. Вот все сейчас пишут, что Москву разрушают. А я хочу написать, что никто ее не разрушает. Наоборот: она становится краше и лучше. Вот это вот мое, фирменное! Опровергать массовые заблуждения мне очень нравится. Но это не каждый день приходится делать. А рутинная моя работа — я путешествую по Москве. Пишу об этом. Публицистикой сейчас занимаюсь очень редко. От меня это в газете не требуется. От меня ждут этого вот — «хождения по Москве».
— Какие у вас отношения с главным редактором?
— С Гусевым? Никаких проблем. Он даже не читает то, что я пишу. Ему некогда, у него шестьсот человек там.
— А вы сами никогда не хотели быть главным?
— Никогда! Мне предлагали стать ответсеком, и то я не захотел. Нет, обозреватель — это нормально.
Беседа как-то сама собой подошла к концу. Почувствовав, что я собираюсь уносить свои неприятные ноги, Лев Ефимович несколько оживился. Показал мне свой кабинет (горы книг, справок, выписок, даже ноутбук на столе). Показал фотографию выдающегося журналиста Анатолия Рубинова, который скончался 9 мая 2009 года.
— Рубинов гениальный был журналист. Злой только. Одинокий, ни с кем ужиться не мог.
— Но ведь журналист и должен быть злым?
— Почему? Нет, он скорее должен быть гибким. Чувствовать современность. Что важно, что не важно. Замечать, что нового появляется вокруг. Уметь найти общий язык с людьми.
— Вы кого-то из молодых журналистов выделяете?
— Нет, я не слежу за ними. Хотя вот Николай Усков есть такой. Лихой парень. В «Независимой газете» пишет. Молодой такой, симпатичный. А в «Известиях» целый клан, целый букет дарований. Но «МК», конечно, самая лучшая газета сейчас у нас.
{-tsr-}Тут я наскоро впрыгнул в свои ботинки, переплел в какой-то немыслимый узел шнурки и поспешно откланялся. Провожая меня до лифта, Папа Кол, устало потирая лоб, сказал:
— Конечно, такого, как раньше, никогда не будет в журналистике. Потому что многие материалы пишутся по заказу, оплачиваются. Сейчас сложно пробиться к людям. Полно пресс-секретарей. Раньше же их не существовало. А сейчас дерьмо любое, любой начальник департамента имеет свой пресс-центр. «Обращайтесь в пресс-центр». А они тебе ответят, только если это их интересует. Я никогда не обращался к пресс-секретарям. Меня все министры знают в Москве. Я с Лужковым сделал десять интервью!
— А правда, что вы были пресс-секретарем Зураба Церетели?
— Слухи это! — грозно сказал Колодный и сверкнул золотым кольцом. — Я просто книжку о нем написал. Всё врут.
