«Старкоры»: сила в «Правде»

АЛЕКСЕЙ ЯБЛОКОВ встретился со звездами советской журналистики 1970– 1980-х годов и в течение недели будет рассказывать о них на OPENSPACE.RU. Его первый герой – Всеволод Овчинников, правдист с сорокалетним стажем

Имена:  Всеволод Овчинников

Все говорят: Овчинников, Овчинников... От многих я слышал про него, а сам, признаться, ни разу не читал. Даже «Ветку сакуры» не читал, хотя люди образованные и старше меня сразу на это название светлеют лицом. А самые умные еще и припоминают «Корни дуба».

Но поскольку я, как вы понимаете, не самый умный и далеко не самый образованный, мне что ветка, что корни — один хрен — дерево. А вот человек, сорок лет безвылазно проработавший в главном печатном органе ЦК КПСС, действительно вызывает неподдельный интерес. Так что я отправился на поиски журналиста Овчинникова и нашел его очень просто. Мне сказали: вам нужен подъезд, где елка и три флага. Такой подъезд в Москве всего один — в здании комбината «Правда».

И действительно, в указанном месте ласково встретил меня живой и вполне бодрый Всеволод Владимирович Овчинников — в клетчатом пиджаке, в очках, даже при галстуке. Вручил мне автобиографическую книгу. Можете, говорит, пользоваться этими историями как моей прямой речью, я разрешаю. Я, главное, растерялся как дурак: что, теперь взять книжку и уходить, что ли? А он продолжает: вот вам мое резюме, вот список всех моих книг, а вот и фотография — может, пригодится. Тут уж я совсем обалдел, собрался было попрощаться, раз все данные собраны. Но Овчинников вдруг рассказал, что с эфира только что сняли какую-то передачу с его участием, и я не мог не посочувствовать, чисто по-человечески. Так разговор и завязался.

— Скажите честно, почему вы в 1991 году ушли из «Правды»?
— Знаете, я не хочу выставлять себя как какой-то диссидент... просто у «Правды» уже появились материальные трудности, горбачевщина шла вовсю, и Селезнев, тогда редактор «Правды», а потом спикер, предложил всем старше шестидесяти лет подать заявление на пенсию. Мол, будете по контракту работать. Таких дураков нашлось только двое — я и еще один написали заявление.
— Зачем же?
— Ну, раз призвали… Мне было шестьдесят четыре года. И у меня осталась только моя «Международная панорама», которую я тринадцать лет вел. И тут такой великий демократ Егор Яковлев сказал: «Зачем нам эти красно-коричневые морды на экране? Овчинников сорок лет проработал в «Правде» и ни разу не покаялся, таких надо гнать». В общем, меня выгнали из «Международной панорамы», и я остался вообще без средств к существованию.

Хорошо еще, что непокаявшегося Всеволода Владимировича китайцы пригласили работать в информационное агентство «Синьхуа». Платили почти миской риса — 500 долларов в месяц. Но Китай — страна дешевая, жить было можно. Хитрый Овчинников еще и семинар для послов стран СНГ вел — учил их жить на чужой земле. Считайте, еще пятьсот в месяц. Так несколько лет и прожил.

Читать текст полностью Вообще, биография его вызывает подозрения. Окончил Институт иностранных языков в 1951 году, сразу попал в «Правду», а потом почти сразу пошли сплошные долгосрочные командировки. Семь лет в Китае. Шесть — в Японии. Несколько лет в Англии. Я его прямо спросил: не намекали ли вам, Всеволод Владимирович, насчет вашей принадлежности к известным структурам?
— И не раз, — отвечает. — Спрашивали: до каких чинов ты все-таки в органах дослужился? Я говорю: самое удивительное, что не был я никогда совместителем. И тут никакой моей заслуги нет. Просто была дана такая команда руководству «Правды» — не привлекать сотрудников газеты к оперативной работе за рубежом, чтобы не рисковать репутацией главного издания страны. От «Комсомолки» был товарищ, от «Нового времени», от какой-то «Социалистической индустрии», но всем везде это было видно. Корреспондент «Правды» в Лондоне имел на представительские расходы 100 долларов в месяц. На эти деньги можно было купить одну бутылку пива, одну бутылку джина, мелочи. А корреспондент «Нового времени» имел на те же расходы 1000 долларов в месяц, так что было уже понятно, кто есть ху.

Ну, допустим. Тогда, спрашиваю, скажите, как вам удалось сорок лет удержаться на одном месте при четырех главных редакторах?
— Они уважали мою компетентность. Инстинктивно чувствовали, что все, что касается Китая и Японии, я знаю на два порядка лучше, чем они.
— То есть вас уважали как специалиста?
— Да. Помню, что высший пилотаж был тогда — получить две минуты комментариев в программе «Время», которую смотрела вся страна. И надо было приходить с текстом к председателю Гостелерадио. И вот я приходил к Лапину, давал ему эти две свои странички. Он их так демонстративно отодвигал и говорил: «Ну, Всеволод, тут мне тебя учить нечему, ты сам все знаешь. Лучше расскажи, какую там у гейши надо потянуть тесемку, чтобы кимоно распахнулось». Я ему это все рассказывал, и на этом советская цензура кончалась. Я и сейчас считаю, что, для того чтобы журналист в нынешних непростых условиях мог сохранить право говорить своим голосом, он должен найти такую нишу, где он был бы более компетентен, чем его аудитория. На один порядок, чем аудитория, и на два порядка, чем его начальство.

— А как выглядел рабочий процесс в «Правде»? С какой должности вы начали?
— Литературный сотрудник отдела стран народной демократии. Только-только создали этот отдел. Приходили заметки от наших корреспондентов в странах народной демократии, и из них надо было делать такую колонку. Три-четыре заметочки — тематически разные. Они должны были как-то компоноваться. Мы работали до трех часов ночи по графику дежурства и часто уходили в пять часов утра. Все сидели по одному, а в каждом кабинете стоял диван, и это было очень удобно для служебных романов. Вернувшись из Китая, я стал членом редколлегии по отделу развивающихся стран. А потом уехал в Японию, а когда вернулся, стал политическим обозревателем.
— Со всеми вытекающими последствиями?
— Ну да. Это был очень высокий пост, он приравнивался к заместителю главного редактора. Меня почти не правили. Разумеется, все номенклатурные блага я имел. Дача была в Баковке, где сейчас патриарх живет. Магазинчик там был, куда завозили дефицит. Я платил в месяц 70 рублей и получал на 140 рублей продуктов. Колбаса стоила там 2 рубля, сыр 3. Казенная машина с водителем с утра до вечера.
— Вы не мечтали о должности главного редактора?
— Нет. Я радовался положению политического обозревателя. Что я подчиняюсь лично главному редактору и что у меня только один подчиненный — секретарша. Перед самым концом советской власти Шеварднадзе хотел сделать меня редактором журнала «Международная жизнь». Он думал поднять уровень журнала, сделать меня членом коллегии МИДа… Но я забрыкался. Я подумал: ну вот, там будет тридцать человек: эта — беременная, тому надо в отпуск в июле, я не любил это все. И не пошел.

Чтобы вы знали, Всеволод Овчинников — последний профессиональный журналист-международник. Лютый, тертый, опытный. Говорит он гладко, не сбиваясь, почти по писаному. Эта каста журналистов давно выродилась, о чем я не преминул ему сообщить. Вернее, уточнить — не ошибаюсь ли. В ответ он кивнул и рассказал вот что:
— Я много ездил по стране. Я участвовал в 76 читательских конференциях «Правды», и народу приходило — вот как Филипп Киркоров приехал в город Омск. Народ шел к нам, международникам, открыв рот. Мы рассказывали, нас спрашивали… А сейчас упростилась задача. Не стало агитпропа, появились собственники СМИ.

Мне показалось, что Всеволод Владимирович не одобряет нынешней журналистики. Поскольку из этого мог вырасти неплохой конфликт поколений, я спросил, что он может отметить в нынешних медиатенденциях.
— СМИ утратили такое понятие, как «действенность публикации», — отметил Овчинников. — Знаете, я храню две папки писем. В одной — благодарности от людей в разных городах, которым я что-то рассказывал. Во второй — благодарности от тех, кому я как-то помог в делах. Они ко мне шли — я человек из Москвы — кого-то там уволили неправильно, квартиру не дают… Я эти письма вез в Москву, и по ним, согласно существующему тогда регламенту, принимались меры, все это было очень действенно. В течение 14 дней письмо должно было пойти в три адреса — ЦК, обком, автору… Я был обязан в срок ответить. Когда я рассказал об этой системе на одной летучке в «Российской газете», редактор загорелся — давайте публиковать два раза в неделю письма читателей! Стали печатать. Но толку никакого. Вот есть письмо: районный прокурор такой-то построил на Рублевке особняк стоимостью 3—4 миллиона долларов. Если бы раньше такая штука появилась в «Правде», то уже капец бы ему был где-то через неделю. А сейчас нет райкома, нет обкома, который бы мог прищучить. Как говорят, «пришла гласность, но ушла слышимость».

Ну и потом, человеческая натура — она сволочная, считает Овчинников. А высшее призвание журналиста — цитирую — «тянуть вверх планку духовных запросов общества».

— Вернуть насильственно старую журналистику не получится. Если общество придет к убеждению, что журналисты — это все-таки просветители и то, что они говорят, должно делать людей зорче, мудрее, добрее, обогащать читателя... Тогда, может, что-нибудь выйдет. Но для этого должна сформироваться потребность в такой печати. А ее пока нет. Это вопрос и к власти, и к гражданскому обществу. Ярких собкоров сейчас просто не стало. Какая яркая была «Комсомолка», какие у них были корреспонденты в других странах! Мы все их материалы читали.
— Вы следите за новыми изданиями?
— Ну вот газета «Коммерсантъ» мне всегда нравилась как единственная качественная газета новой России. Такой она, видимо, и остается. Я представляю, что и «Ведомости», в общем, тоже не желтая газета. Но просто сейчас стало столько изданий, что нет возможности за всеми следить, — дипломатически отвечает мне Овчинников.

Ну и ладно, думаю. И рубаю прямо: дескать, кто оказал на вас влияние как на журналиста? И вообще, можете ли вы поделиться какими-то своими, так сказать, ноу-хау? Он и поделился:
— Я молодежи всегда говорю: найдите себе кумиров и вчитывайтесь в них. Моими были — Илья Эренбург, Михаил Кольцов. В общем, такие международники капитальные, у которых я учился. Паустовский, мой любимый писатель, — он же был публицист. А Роман Кармен мне впервые объяснил, что такое очерк. «Это, — говорил он, — как фильм. Вот, допустим, ты собираешь материал для очерка — пишешь, как строят железную дорогу через Гоби. Ты постарайся придумать такие эпизоды, которые бы это показали наиболее выпукло. Например, как последний километр насыпи к монгольской границе они подгребли, так? Или как была у них пыльная буря, песчаная, самое яркое выражение пустыни, — и стройка тут же. Или вот стояли опоры, и паводок начался, и как они выкрутились…» То есть надо было найти драматические моменты. А потом, говорил он, ты должен человека «расколоть». Ведь самая большая трудность: когда с этими героями труда беседуешь, они с тобой говорят штампами из того, что о них писали другие журналисты. И вот надо человека сразу сбить с этого тона.
— И как же это сделать?
— Я делал так: «А вот в этот день, о котором мы говорим, когда ты подгреб последний кубометр земли к монгольской границе, чем тебя утром жена накормила?» Он начинает вспоминать, то есть уже сбился. Я опять: «А на тебе что было, кроме штанов?» — какие-то подробности. И он начинает говорить уже по-другому. Моя ведь трудность была в том, что я в этом месте всего два дня, а мне нужно из этого человека много высосать. И вот я в голове картины отдельные представлял и то, что мне для этих картин нужно, старался от него получить.

{-tsr-}Вот тут я повнимательнее пригляделся к Овчинникову и постарался запомнить, какого цвета у него брюки. Забыл, как только вышел из подъезда и оказался возле елки! И вспомнить, главное, до сих пор не могу. Зато хорошо помню, что он рассказал напоследок. Во-первых, что пользуется интернетом, читает сайты DailyNews, Economist, «Жэньминь Жибао» онлайн и считает, что интернет как будущее журналистики все-таки лучше, чем что-нибудь другое. А во-вторых, что недавно был в Дагомысе, на съезде журналистов, и что на него там смотрели как на динозавра.
— Мол, что с вами говорить — вы из эпохи тоталитаризма. Я им все доказывал, что не такие уж мы были сволочи, у нас какие-то были свои убеждения, мы за них боролись, их проталкивали, и дай вам Бог, чтобы у вас тоже были свои убеждения. Да и при тоталитаризме, — добавил он вдруг, — мы жили весело. Бегали из «Правды» через дорогу в гастроном.

Кстати, сейчас Овчинников живет от «Правды» как раз через дорогу. И в этом же комбинате работает обозревателем в «Российской газете». Говорит, что мог бы и не ходить на работу. Но уж поскольку рядом живет, то, чего уж там, заходит.