Редактор Лена

ЕЛЕНА КОСТЫЛЕВА полгода проработала редактором на закрытом от посторонних сайте «Сноб» и решила поделиться впечатлениями с OPENSPACE.RU

Я представляла себе, что я Никита, существующая в аквариуме, без связи с внешним миром. Мои мама и папа умерли, эти люди подобрали меня на улице, заперли в секретном ящике, и теперь я должна выполнять задания.

Работаю, вербую агентов, получаю донесения, местами гениальные. Поступает шифровка: «Смена формата: пул лучших авторов приспособить писать новости. Из следующих городов… Выполнять».

Работу за полтора месяца засунуть в уничтожитель бумаг. Файлы стереть. Моя начальница потратила на создание редакционного портфеля три месяца. На ее лицо неловко смотреть.
— Какие, — спрашиваю, — нужны новости?
— Новости.
— Какие?
— Новости. Городские.

Выполняем.

На дворе осень-2008. В Париже забастовки, в Риме студенческие волнения, студенты в знак протеста раздеваются догола — и в итоге приостанавливают принятие закона, уменьшающего государственные затраты на образование. В Париже показы мод, но часто не ходит метро. В Риме на улице пала лошадь, которую возница не кормил. Парижане массово считают в ресторанах на калькуляторах, могут ли позволить себе за ужином еще бокальчик, а также сам ужин. Alitalia дохнет, ее труп распространяет зловоние. В Москве в клубе «Мост» весело поминают Lehman Brothers, про кризис пока больше говорят, чем чувствуют его на себе, но длинная зима еще впереди, и одним айфоном сыт не будешь. Это понимают все — включая нас с авторами. Они пишут весело, точно, иногда дают реального Чехова, но тут поступает новая шифровка: «Каждый абзац текста должен начинаться с того, в какой день недели случилось событие. То есть в начале каждого абзаца должно стоять “во вторник” или “в четверг”. Выполняйте».

Авторы, которые обычно сами знают, с каких слов у них должен абзац начинаться, причем часто лучше нас, грешных, берут под козырек и неожиданно легко соглашаются. Правда, не все. Один и так все время говорит, что дальше нам вообще писать не будет. Но его колонки объективно лучшие, так что чхать ему на все эти вторники и четверги.

Проходит шесть дней. Все абзацы начинаются с дней недели, колонки все еще хороши, но уже выглядят несколько, на мой вкус, похожими. Никита исчезает, громко хлопая за собой монтажной склейкой. Мир постепенно скатывается в оруэлловский.

Я становлюсь предсказательницей Агатой из «Особого мнения» с Томом Крузом — помните, которая плавала в аквариуме и вообще не высовывалась из воды, а когда ее вынимали, с ней случались припадки. Дни напролет редактирую не вынимая, как припадочная. Но я вижу будущее: нелепое требование, калечащее колонки, им скоро придется отменить.

День седьмой: йес! Снова нужны связные донесения. Только вот на связки нужно обратить особенное внимание. Абзац не может начинаться так вот просто, ни с того ни с сего, с любого слова или сентенции. Он должен начинаться со связки. Типа «А тем временем…» или «Кстати, о грусти. Грустно на этой неделе было не только во вторник, упоминавшийся в прошлом абзаце, но и в четверг…».

Авторы потихоньку шизеют. Некоторые раздраженно спрашивают, зачем было это, с позволения сказать, ноу-хау вообще вводить. Но зима длинная впереди. Так что редактирую себе, а они новые тексты шлют как миленькие.

Дня через четыре поступает директива номер 101/30: «Событий в колонке должно быть три или четыре (ни в коем случае не два!). Слово “кризис” не упоминать. Выполняйте».

В начале, когда я вербовала своих лучших агентов, речь шла вот о чем. Пишите, мол, дорогие, о чем хотите, — главное, выхватывайте из воздуха реальную жизнь мировых столиц. Мы выдумывали вместе с авторами колонки-истории, которые они должны были нам беззаветно писать за большие деньги. Нас интересовало все: городская жизнь, вечеринки и аэропорты, приезд Моники Белуччи и «социалочка», бизнес, происшествия, о чем пишут в местных газетах и говорят в телевизоре, кто теперь в правительстве и как живется русским за границей. И они — то есть русские за границей — к нам испытывали интерес. А когда лучшие авторы в Париже, Берлине, Риме, Лондоне, Москве и Нью-Йорке были найдены, выяснилось, что нужны не колумнисты, а светские хроникеры, которые ходят на пять мероприятий в неделю, а потом пишут про три. Некоторые журналисты с именем немного удивились.

Итак, я — Шерлок Холмс в исполнении артиста Ливанова. Я говорю уличным мальчишкам: марш в порт, в библиотеку, на биржу, в оперу, обойти все опиумные курильни, чтобы через два часа были здесь. Кто вернется первым — тому золотой. Да, за те же деньги. Нет, не всякие мероприятия нам подходят. Какие да, какие нет? Не знаем, но мероприятия сначала нужно с нами согласовать. «Передайте им, чтобы шли на х**!» — говорит один из мальчишек. Тут, ясное дело, я превращаюсь в японскую школьницу из аниме — с задранной юбкой и все лицо в какой-то слизи.

Нет. Это минутное ощущение быстро проходит. Я — М, шеф разведки, которая теряет Джеймса Бонда в нелепой уличной потасовке. После дня тяжелой работы она мажет лицо кремом и смотрит на свое отражение в зеркале: «Во что мы превратились?» Ее скорби никто не видит.

Ну, хорошо. От лучших агентов мы избавились. Оставшиеся согласны ходить по мероприятиям, но Чеховых с нами больше нет: пишут заметно хуже, чем раньше. Истинные свои чувства скрывают. Им приходится всё хвалить — ругать отдельной директивой запретили. И основное требование — никакой иронии. Никакой насмешки.

Большинство событий и мероприятий в нашем городе и прочих столицах резко перестает нам подходить.

Возникает мысль отправить агентов на концерт духовной музыки, панихиду по какому-нибудь чиновнику и парочку литургий. Впрочем, это противоречит директиве номер 108/56: «Никаких шуток про религию. Вообще».

Обсуждаем с автором, как две монашки, исподтишка хихикая, мероприятия грядущей недели — куда идти, чтобы потом искренне, взахлеб хвалить? Тексты получаются примерно такие: «Кстати, о веселье. Грустно на этой неделе было не только на выступлении рок-группы, упоминавшейся в прошлом абзаце, но и на открытии фотовыставки…».

Еще через пять дней — директива 105, пункт «б»: «Мероприятия подходят совсем не всякие. Лучше — закрытые. С шампанским. На которые могут не пустить».

«Вот с этого и надо было начинать», — говорит Штирлиц Мюллеру. У Мюллера начинается истерика: «Мне лучше знать, с чего начинать!»

Ну, лучше так лучше.

{-page-}Незаметно начинаю ассоциировать себя с Жераром Депардье в фильме «Вальсирующие». Хочется угнать чей-нибудь старый автомобиль и уехать подальше, к линии горизонта, а жить в чужих домах, где ни интернета, ни донесений этих нет. Работаю по-прежнему по 12 часов в сутки: каждый текст нужно переписывать от трех до шести раз — пока не уберешь все шутки и насмешки. А потом еще надо как-то сделать, чтобы автор это утвердил и согласился подписать своей фамилией — и фамилии-то, как назло, все больше известные. Притворяюсь дурой. Это не помогает: восемнадцатая смена формата за два с половиной месяца. Пишу электронное письмо: «Дорогие авторы, вы будете смеяться, но формат снова изменился. Больше вы не можете использовать в обзорах местоимение “я”. И вообще о себе, пожалуйста, и о своих ощущениях ничего нам не пишите в ваших колонках. Они больше не колонки, а обзоры. И не могли бы вы, кстати, раз уж вы повсюду ходите, делать с мероприятий фотографии? Да, за те же деньги. Когда-то они вам казались большими, помните? Ну вот и давайте. Фотографии очень нужны. Можно любительские».

Авторы, наконец, тоже начинают понимать, что происходит, и говорят свое веское «нет»: «Снимать не умеем. Фотоаппарата нет. Камеры в телефоне не держим». Хорошо. Тогда не фотографируйте.

Чувствую уже себя совсем не очень. Буквально Фэриде-ханум из сериала «Королек — птичка певчая», сельской учительницей в длинной юбке и надвинутом на глаза черном платке. Под мышкой священные тексты, вокруг — дети крестьян, а я влюблена в кузена, поскольку это единственный мужчина, которого я видела в своей жизни.

Кстати, кузен недоступен. Пара попыток поговорить с ним или с его представителями на Земле заканчиваются пожеланиями обсуждать все с начальницей нашего секретного подразделения.

Обсуждаем. Разговор выходит непривычный. «Ты думаешь, что ты работаешь на идиотов. А это не так!» Мы когда-то дружили и обсуждали личную жизнь, вместе работали, у нас были одни и те же профессиональные стандарты, мы друг друга уважали и любили. Но в текущей ситуации с донесениями и агентами ее все устраивает — и она не понимает, что тут такого: «У меня авторы по десять раз переписывают». Да, иногда тексты становятся хуже от этого. Но ведь такие требования. И, главное, нареканий нет. Не выдерживаю, спрашиваю по старой дружбе: «Слушай, а тебе нравится твоя работа?» По телефону слышно, как она леденеет: «Я не понимаю, зачем это обсуждать».

Ах да, ведь длинная зима. (Что-то депрессивно звучит. Давайте так: «Зимушка-зима леденцовая, с санями, сафьянными сапожками своими, уже идет полным ходом». Или так: «Крутятся молитвенные барабаны зимы...»)

Но я слышу лишь движение лопастей кафкианской машины, которая заставляет умных и по большей части профессиональных людей целыми днями друг другу звонить и транслировать очередную порцию изменений формата. И общий нервный смех. Кузен по-прежнему прекрасен и недостижим, как египетский фараон для строителей пирамиды. Строители знают только тех, кто таскает камни рядом с ними, и получают его приказы от прорабов, с которыми особенно не поговоришь.

В какой-то очередной четверг (или это был вторник?) поступает требование, чтобы все тексты были «как блог». Спрашиваю: «Чей?»

Закурила снова от такой жизни. А в курилке сплошные разговоры.

«Я всю ночь монтировала, огромное интервью, а он там такой нес бред… Сделала, короче, видео, вопрос-ответ, все на месте. Отдаю. Звонят на следующий день, говорят: разбейте на отдельные части. Ну, я разбила им на части».

«Меня звали к ним фоторедактором. Спрашиваю: а сейчас у вас фотослужба есть? Говорят: есть. У нас три фоторедактора. На фига три, если выходит раз в месяц? А они в основном работают в стол, мне сказали».

Интересно, а что думают те, для кого это все делается, то есть читатели?

«Я зашел туда, но, вы знаете, не нашел для себя ничего интересного. Про то, про се — и ни про что в итоге. Мы тут недавно собрали с друзьями на операцию ребенку одному больному, я ходил гордился, наверное, неделю. А тут — такие деньги на ветер».

«Я не понимаю, мне что — читать про мастурбацию и старение-омоложение? Это же вроде бы сайт для взрослых людей».

«У нас журналистика вообще очень слабая, тут не о чем говорить. Я читаю только «Коммерсантъ» и «Ведомости», а на сайт этот, честно говоря, не захожу. Не понимаю, зачем это мне».

В курилке — тот же дым.

«Я спросила: а в чем смысл? Мне сказали: не думайте о смысле. Выполняйте задания».

«Мне звонят: сделай интервью с Х. Я говорю: у меня отпуск… Ничего не знаем, приказ. Ладно, сдаю билеты, теряю на этом кучу денег. На следующий день выясняется, что интервью не нужно. Иду к боссу, а он мне и говорит человеческим голосом: “Какое интервью? Я никого ни о чем не просил”».

«И тут он такой и спрашивает: “То есть, по-вашему, я идиот?” Девушка промолчала, а через неделю ее уволили».

Зима была и правда долгой. В ее ходе я пыталась представить себя мудрым ушастым магистром Йодой, который наблюдает за тем, какие цензурируются дискурсы. Отсылая колонки, в ответ я часто слышу, что «так не может быть». Допустим, что в Нью-Йорке могут быть геи как явление, а в Москве — «голубых мужчин» даже на полотнах старых советских мастеров не может быть. Что в Италии транссексуал не может баллотироваться в парламент и победить в местном телешоу (это «никому не интересно», хотя в тот вечер вся Италия сидела у телевизоров, как во время футбольной трансляции). Что евреи, когда слышат, как с экрана в фильме Балабанова им кричат что-то про «жидов», должны «радостно улыбаться» — я полдня потратила на то, чтобы убедить их убрать слово «радостно»: чего им радоваться-то в этой ситуации? И о самом культурном событии писать не нужно, это тоже никому не интересно: пишите, кто пришел из известных людей, что говорили в кулуарах, кто как на кого посмотрел, — театр начинается с вешалки, ею и заканчивается. Случалась, правда, и совсем вешалка: когда сняли колонку про ресторан «Опричник» под предлогом, что «другие рестораторы обидятся, что мы разругали чей-то проект» (хотя, казалось бы, в их заведениях не висят песьи головы при входе, чего им обижаться-то?). И еще — когда текст о скандале на вручении премии Кандинского переписывали до умопомрачения, пока не убрали все, на что могут обидеться некоторые галеристы. Короче, выяснилось, о джедаи, что писать невозможно ни о чем уже.

Авторы отваливались, с громким шорохом сползали с разных лап проекта, как снег с ели. Великолепными коврами, ведь за несколько месяцев сотни журналистов в разных городах мира пробовали поучаствовать в траурной процессии и как-то соответствовать ожиданиям руководителей холдинга, которые еще до запуска громко обещали «похоронить журналистику» в ее текущем виде. В своем масштабе им это точно удалось. Вот только гроб нести понравилось не многим. Нам все время требовались новые авторы, но, услышав название, они сообщали, что коллеги им уже рассказали о странном опыте сотрудничества с этим изданием, и, пожалуй, работать с нами они не будут, пусть уж мы их извиним, и гонорары ни при чем здесь.

На исходе зимы мы с выжившими в этом концлагере духа авторами получили шифровку: «Двигаться в сторону видеоколонки-блога». Нет уж. Увольте.

Уволили.

Так вот, я — доктор Хаус. Вы больны. Это у вас органическое. Или аутоиммунное. Волчанка, может быть. Но точно не родильная горячка. Вот ваш тест: вы не беременны.

Еще по теме:
Елене Костылевой отвечает контент-директор проекта Snob.ru Борис Акимов, 31.03.2009
Владимир Яковлев: «Сноб» — это не шлягерная журналистика, 17.10.2008
Андрей Левкин. Желтый луч задушевности, 17.10.2008
Владимир Санин. Snob.ru — новая социальная сеть для богатых и успешных, 20.05.2008

Другие материалы раздела:
Андрей Левкин. ЖП и мировое господство, 27.03.2009
Егор Мостовщиков. «Мы ничего про тайный код “2х2” не знаем», 26.03.2009
Владимир Санин. Опасности для тех, кто их боится, 26.03.2009