Сергей Доренко: «Коммунистическая сволочь, как правило, не заправляет на радио. Я единственный»

«Телекиллер Березовского» рассказал OPENSPACE.RU о том, что сегодня предпочитает телевидению радио

8 сентября Сергей Доренко, отстраненный от телеэфира осенью 2000 года, возглавил радиостанцию «Русская служба новостей». В интервью ЕГОРУ МОСТОВЩИКОВУ бывший обозреватель ОРТ (ныне «Первый канал»), а теперь член КПРФ, писатель и поклонник даосизма Доренко рассказал об итогах первых трех месяцев работы и прокомментировал свои громкие конфликты с прежними сотрудниками РСН.

— Подходит к концу осень и с этим — первые месяцы вашей работы главным редактором РСН. Каковы впечатления?

— Я пришел сюда 8 сентября, и здесь еще руководило старое руководство. Оно постепенно уходило. Условно говоря, 6 октября мы наконец ввели «информационный ствол», и где-то только в середине октября нас покинул предыдущий руководитель господин Нерознак. Поэтому очень трудно считать меня [главным редактором] с 8 сентября. Пожалуй, что я здесь руковожу около полутора месяцев.

— Какой вы застали радиостанцию, когда пришли сюда?

— Я не хочу ругать. Я не застал радиостанцию, так бы я для себя это очертил. Потому что если бы мне пришлось описывать какие-то параметры радиостанции, которые я застал, то пришлось бы что-нибудь критиковать. А я бы хотел воздержаться. Я считаю, что строю все с нуля.

— Хорошо. Что в таком случае с нуля удалось построить?

— С нуля за это время удалось создать, во-первых, утреннее шоу «Подъем!». Во-вторых, удалось создать информационный дневной ствол, который длится с четырех дня до восьми вечера; пять часов подряд обсуждаются главные темы дня. То есть мы пытаемся событийствовать с публикой, с аудиторией. Быть вместе. В этом, собственно, мне кажется, и есть сверхзадача радио. И вдобавок это дико дешево. Есть разные конструкции радио. Есть конструкция радио с большими предзаписанными передачами. На это нужен штат, на это нужны люди. Есть способы быть радио с большой корреспондентской сетью. Дорогие такие системы, которые были в старое время на «Маяке». Но мне кажется, что это неправильно. Я живу в интернете. Я человек оттуда. И я не способен воспринимать сложномонтированные не мной системы передачи информации — если кто-то за меня смонтирует. Например, новости телевизионные я не могу смотреть: мне хочется перемотать. А мне говорят: «Ну нельзя перематывать». А тогда зачем я смотрю эту идиотскую историю? А если здесь нельзя перематывать, о-кей, тогда меня здесь нет точно. Потому что один репортаж талантливый, а другой бесталанный. Как я буду смотреть бесталанный? Я что, должен в этот момент бежать в туалет? Или ставить чайник? И потом, как я угадаю, что следующий репортаж тоже бесталанный? Я хочу видеть целую страницу в онлайне и выбирать то, что я хочу. И кликами-кликами-кликами верстать себе. Понимаю, что это не свобода, когда я кликами верстаю то, что я вижу, а не то, что я хочу видеть. И дальше мне подсказывают, что я хочу видеть — некий мегаверстальщик. Первые две страницы «Яндекса». Ведь дальше второй страницы я никогда не пойду. Значит, этот мегаверстальщик создает мою иллюзию свободы; создавая мне иллюзию свободы, он создает мне иллюзию выбора. И я в этой иллюзии выбора счастлив. От этой иллюзии. Но хотел бы, чтобы меня обманывали вот таким способом, а не кто-то верстал за меня. Поэтому я не могу слушать такие радиопередачи, где все предзаписано. Следовательно, мой ход в радио всегда будет простым: я всегда буду стремиться построить форум, где я или мой представитель за меня что-то говорит. А это значит — слушатель. Я предлагаю вернуться к первичному смыслу слова «корреспондент» — это просто пишущий вам человек. Корреспондент — это тот, кто вступил с вами в корреспондентские отношения. Каждый мой слушатель, который мне звонит, — это и есть корреспондент. У меня миллиарды корреспондентов, у меня десятки тысяч корреспондентов. Я никому ничего не плачу. Это особенно хорошо в кризис. Поэтому я строю такой канал. У меня и в передачах с восьми до двенадцати такое же. И утром. Мы событийствуем на форуме. Вот так, если грубо сказать. В этом смысл этой станции.

— Что происходит с сайтом РСН?

— А лег он, подлец! Я вам объясню. Есть РМГ («Русская медиагруппа») — «Русское Радио», «Хит FM», Радио «Монте-Карло». У них есть свои серверы. Я прихожу сюда и обнаруживаю, что странным образом наш сервер не задействован вообще; сайт лежит где-то у друзей руководства. У какого-то господина Рыкова. Я не знаю этого выдающегося джентльмена.

— Это, наверное, друг уволенного вами Сергея Минаева, Константин Рыков.

— Да бог весть. Откуда ж я знаю? Понимаете, при катастрофическом прибывании людей на планете — их уже шесть с половиной миллиардов — мы начинаем теряться. Шесть с половиной миллиардов одних Рыковых. И ты в какой-то момент начинаешь думать, что некоторых из них ты забываешь. И Минаевых еще шесть с половиной миллиардов. Такое у меня ощущение. И ты думаешь, что уже начинаешь путаться. Потом кажется, что мы им платим, но, кажется, они держат на своем сервере, кажется, созданный ими сайт, потом они вдруг в ночь на субботу его обрушивают. РМГ мне говорит, что, кажется, мы все равно им платим, но они нас все равно обрушивают. Почему, не знаю. Ладно, чем хуже жопа, тем легче нам. Теперь, по крайней мере, мы напишем свой сайт. Но временно выкладывается старый, доисторический сайт, который был еще до прежнего руководства, когда здесь бродили динозавры. Пишется новый сайт. И будет написан вскоре. Я думаю, не позже марта—апреля. Ну, как всегда говорят, вскоре. Ну, до Пасхи, может, успеют. Вот. Ну и нормально — ничего так вдруг не делается. Мы же не стартап, который мы готовили. Я руководству РМГ говорил простую вещь: ребят, хотите готовиться к красивому стартапу, давай мы командой будем готовить стартап. Реальный, совсем серьезный. И давайте с 1 февраля (2009 года. — OS) пойдем в эфир. Но если вы хотите, чтобы мы с колес работали, то поймите, что что-то будет получаться сразу, что-то потом, что-то постепенно, что-то через полгода. Нормально. Так и должно быть.

— До того как вы сюда пришли, РСН (и этого никто не скрывал) позиционировала себя как прокремлевская радиостанция. Что сейчас?

— Очень сложно понять, что такое «прокремлевская радиостанция». Правда. Люди, которые вели эфиры, все время говорили про Кремль? Делались гидами по Кремлю, что ли?

— Было ведь принято говорить, что все ведущие — тот же Минаев и Александр Дугин, да хоть бывший генеральный директор Александр Школьник — все были утверждены Кремлем.

— Мне кажется, что это преувеличение. Я вам честно скажу. Я собаковод и люблю кинологические примеры. Вот мои собаки очень для меня стараются. Все. Все по-разному, но все исходят из того, что я один из них. Меня боготворит мой фокстерьер. Но он все время исходит из того предположения, что я фокстерьер. Мегаполубог-полуфокстерьер. Мои овчарки, кавказцы, все тоже исходят из того, что я абсолютно неслучайно с ними, что я послан им собачьим богом. Мне кажется, что, может быть, прошлое руководство до какой-то степени было разновидностью вот этих моих кавказских овчарок. То есть они истолковывали, что было б лучше для Кремля, но как бы в собственном представлении. Иногда ведь фокстерьер придумает для тебя какую-нибудь историю интересную (они авантюристы дикие). Он любит тебя, но любит неумело. Трудолюбиво, но неумело любит. Мне кажется, предыдущее руководство трудолюбиво, но очень неумело любило Кремль. Может быть. Не уверен, что ими из Кремля командовали. Я лично знаю уже полтора десятка лет многих людей из Кремля; они как раз не обижены Господом в плане интеллекта. Поэтому не думаю, что они совсем до крайнего идиотизма доводили дело. Мне кажется, что это, наоборот, была старательность неумело любящих фокстерьеров. Так бывает. Когда Магдалина поет в Jesus Christ Superstar «научи меня любить тебя», потому что способ, которым она умеет любить, наверное, не подходит. И мне кажется, что они не спросили Кремль «научи меня любить тебя», а просто принялись любить в своих собственных представлениях. Если вас начнут, например, любить тигрица, фокстерьерша и медуза — вы понимаете, что они, правда, вас любят, но другое дело, в чем эта любовь выражается. Но это «полюбил волк кобылу — оставил только хвост и гриву», как говорят украинцы. Это тоже ведь любовь, в общем. Они и любили так Кремль. Старались. Мне трудно представить, кто в Кремле мог руководить столь необеспеченно и неактуально. Кто? Никто. Я там не знаю столь коллекционных идиотов, честное слово.

— И куда делись эти люди?

— Сгинули! Не поверите — выхожу к машине, иду, еду домой — ни одного не встречаю, нет их. Куда сгинули — не понимаю.

— Почему вы выгнали Минаева, Дугина?

— С Дугиным все понятно. Дугин, мне кажется, совсем не радиоформат. Нудный. Он приходил и бубнил какие-то странные сектантские вещи. Он как Сёко Асахара что-то бубнил своей секте. Его слушали 200 преданных адептов, которым он обещал каких-то гурий в кокошниках, если они проклянут либерализм. Обещал им 80 девственниц в кокошниках, которые их всех встретят. Нет! Ну я, правда, слушал это и понял, что парень совсем съехал в сёкоасахаризм, сделался уже совсем «Аум Синрикё». Наверное, это дико важно, но не может ли он распространять это среди своих адептов на CD, например. Или создать какую-нибудь специальную радиоточку, или снять клуб имени XXII партсъезда где-нибудь в колхозе. И там собрать этих 200 сумасшедших и им вещать. Трудно, когда тоталитарная секта вещает на широкие массы: люди думают, что ошиблись дверью. Люди доходят до этой частоты, тык, ткнулись, а там — упс — совсем все круто. Они думают: ой, мы ошиблись дверью. А это правильная дверь. Заходите, заходите. А они говорят: нет, ну у вас там дядька какой-то сидит, то ли Дугин, то ли Сёко Асахара. Ну его на фиг. И мне правда кажется, что он в какой-то момент сделался такой разновидностью Новодворской, но наоборот. Но Новодворская хотя бы вызывает эмоции от презрения до хохота, потому что она бывает такой нелепой тетечкой из мультфильма. Дугин ни разу не вызывает хохота, в чем серьезно проигрывает Новодворской. Он всегда напускает на себя серьезность. В какой-то момент ведь надо рассмеяться, сказать: «Ребята! Я шучу!» Но если он и не шутит, так еще хуже.

— А Минаев?

— Минаев с каким-то пренебрежением к трудовой деятельности на радио относился. Его экспромты были трудолюбивы-шутливы, но неподготовленные. Я все-таки считаю, что работа — место, где нужно и гением, и чугунным задом продвигаться. Нельзя наскоком, по верхам этакой стрекозой скакать. Минаев, как мне представлялось, недорабатывал. А его гонорары, суммы, которые я не вправе обсуждать, были, скажу лишь, в шесть раз больше, чем я готов ему платить. В шесть раз больше. Я, конечно, тут же обратил его внимание на это несоответствие, а он сказал, что ему плевать на деньги вообще, потому что для него деньги — kind of respect. Он деньги вроде как презирает (и молодец), но именно те деньги, которые плачу ему я, он не презирает. То есть вообще деньги он презирает, потому что это презренная вещь, а именно те, которые я плачу, не презирает. Потому что именно мои деньги он наделяет метафизическим свойством быть kind of respect. Я ему предложил по-другому выражать respect — не знаю, целовать, что-нибудь делать. Но без денег. Я же хохол, мне жалко денег. Он сказал, что нет, он только деньгами принимает метафизический message, что мы его любим. Как-то мы запутались окончательно. Раз презираем деньги, то давайте их последовательно всегда презирать. Он же бизнесмен, большой менеджер, зачем ему деньги? В общем, мы поспорили о соответствии качества и цены. У меня дед был очень умный, спонтанный даос, дедушка мой Филипп. И он всегда мне говорил: «Пойми, денег не жалко. Но нужно всегда ставить вопрос: коштуе це грошей чи ни». Стоит этих денег или нет. Потому я сказал Минаеву, что, скажем, коробок спичек сколько-то стоит. А если война? Коробок может и меньше стоить. А может и больше. Может быть ситуация, в которой вы отдадите полотно Моне за коробок спичек. Может быть, конечно. Это вопрос из жизни. И вы отдаете полотно Моне. Гогена отдадите. Значит, с точки зрения моего деда, стоимость относительна. Думаю, через какое-то время и Минаев будет стоить того, что он запрашивал в качестве kind of respect. Но, условно говоря, вне войны, вне голода и тифа и всего остального Минаев за такие деньги не нужен. А в условиях войны, тифа и голода тем более не нужен.

Тогда зачем платить?

— А Андрей Добров?

— Про Доброва я ничего не слышал, кроме того, что познакомился с этим крайне хорошим человеком. Он классный.

— Про Доброва ходили разговоры, что, когда стало известно, что гендиректора РСН Школьника назначают сенатором от Свердловской области, Добров займет его место. И говорили, что и он сам уже был в этом уверен и входил в роль. И тут вы.

— Я про такое ничего не слышал. Вы не поверите. Это просто фантастика. Я с ним знаком очень хорошо. Мы с ним встречались дважды, в октябре и ноябре, и мило беседовали о китайском массаже, китайских врачах и китайском чае и обо всем китайском. Я ему с огромным удивлением сказал, что, кажется, я вас подсидел. Для смеха сказал. Не думал, что он собирался тут администрировать. У меня создалось такое впечатление. Просто в день, когда я пришел, он уже неделю не работал. Мы разминулись. Бывает, что астероид пройдет в сантиметре от другого, а между нами целая неделя была. Что он хороший человек — это я прямо говорю. Он хороший. Он действительно воздает должное китайскому чаю и китайскому массажу. И я тоже. Это нас роднит до какой-то степени. Больше, кажется, ничего не роднит.

— Коллега Минаева Игорь Гончаров написал в своем блоге, что вы его уволили со словами, что на радиостанции может быть только один «альфа-самец». Кто такой альфа-самец и зачем он вообще нужен на радиостанции?

— Не знаю таких слов вообще. Это шутка, я думаю. Не понимаю. Никакие самцы тут не нужны. И самки тем более. Здесь все должны быть гермафродитами. И в этом смысле Игорь, возможно, стремится к идеалу. У меня просто возникло ощущение, что Игорь Гончаров мне просто не нужен. Думаете, нужен? Я посмотрел на него и в анфас, и в профиль, и в работе и послушал. И подумал: «На хрена он мне нужен?»

— Получается, что «Русская служба новостей» — единственная радиостанция, которой руководит коммунист.

— Да! Представляете, какой пассаж?

— А в эфире вы забываете свои взгляды?

— У меня одно ограничение. Журналист в новостях должен быть беспартийным и объективным. А я числю себя человеком новостной крови, но нынче стяжающим славу на поприще публицистики. Поэтому мне позволено иметь позицию. Более того, от меня требуется по каждому вопросу занимать позицию, потому что в публицистике вы обязаны занимать позицию. Или ставить острые вопросы. Поэтому я тщательно дистанцируюсь от своей партийности, но я не могу дистанцироваться от своих взглядов на какие-то вопросы. Это прямо прет из меня. И вот я являюсь миру то в качестве такого импералиста, то в качестве сторонника национализации. То есть я совсем ничего скрыть не могу. Но да, вы правы, коммунистическая сволочь, как правило, не заправляет на радиостанциях. И тут, наверное, я единственный.

— Если встанет вопрос партийной принадлежности или независимости высказываний на радио, от чего откажетесь?

— Я уже примерно с 1994 года веду комментарийные передачи, в которых от меня жанром востребовано иметь позицию, суждение, мнение. Другое дело, что я могу попробовать широко захватить тему, а могу представить яростно, как учил Белинский или Игорь Гончаров (не уволенный), свою позицию. Либо, погуляв вокруг темы, как мой дед: «Так-то оно так, та трошечки не так». С 1994 года я работаю в таком жанре, что я как бы колумнист, как бы публицист. Что угодно. Я обязан занять позицию. Какая независимость? От себя? Это шизофрения. Но я не могу к этому склоняться — все-таки здоровый образ жизни. Но в новостях, да, без позиции: стерильность нужно сохранять. А из-за моей позиции люди и покупают билеты на это шоу. Вы купили билет, а я не занял позицию: «А что это придурок виляет? не занял позицию?» Я не дохожу до степени Белинского никогда и ни в чем — совсем яростным не бываю. Я ироничен в отличие от Белинского. Я такой софт-лайт-публицист. Публицист-лайт.

— Когда вас назначили главным редактором, ходили разговоры, что это всего лишь PR-проект и для вас, и для РСН.

— Не знаю. Я всегда рад пиару.

— То есть расклад такой: вы РСН сделаете популярным, а РСН для вас станет еще одним шагом, чтобы вернуться в телевизор.

— Я тоже это слышал. Мне кажется, это речи людей, которым хочется видеть мою работу здесь недолгой. В частности, я слышал это от Венедиктова: типа, Доренко тут временно, в январе он перейдет на телевидение. Но знаете, мне много раз предлагали вернуться на телевидение. Много раз. Не напрямую, потому что я был под запретом. Не знаю, насколько под запретом сейчас. Последние года два ко мне приезжают люди с Ren-TV и берут интервью. Поэтому то ли это и не запрет, то ли запрет на какие-то каналы. Сложная схема. Если она вообще существует, может, ее и нет. Я помню, что писал для НТВ в качестве участника сценарии в «Принцип домино». И в день эфира кассету физически отнесли куда-то к высокому начальству за пределы канала. И запретили из-за меня. Правда же, здорово? Я этим всегда очень гордился: в несколько реплик завалить целую передачу.

— По принципу домино завалить?

— Конечно. В полкасанья. Это здорово. Было очень много предложений на Украине. И Пинчук вел со мной переговоры, и люди Януковича, и люди Ющенко, и люди, которые как бы между всеми этими силами. Здесь предлагали вести какие-то игры. Мне не очень интересно работать уже в запись. Радио предоставило мне уникальную возможность парить в какой-то вербальной стихии, которой нет на телевидении. Появилась возможность уникального взаимодействия через интонацию, через тембры, через вербализацию. Этого нет на телевидении. У меня здесь какой микрофон — роскошная аудиотехника, а там — петличка Sony. На телевидении я делал комментарии, но у меня не было интерактива. Кроме того, за последние десять лет сильно изменилась ситуация — люди-то теперь живут в пробках. И радио отдает мне этих людей с потрохами. Десять лет назад этих людей не было в таком количестве. И все эти люди — мои. То есть мама Дуся сидит у телевизора, а активный человек за рулем где-то колесит, стоит в пробке. С точки зрения людей, принимающих решения, decision makers — они на радио. Good consumers — на радио. Телевидение смотрит бедная, малообразованная женщина. Я скучаю по бедной, малообразованной женщине, конечно, но не до такой степени, чтобы бросить радио. И даже если бы мне было сделано предложение о телепрограмме, я бы радио не бросил. Потому что милая, любимая, нежная, малообразованная пожилая женщина, которая смотрит телевизор, никуда не денется. Моя аудитория — это мужчины 35—50 лет и женщины 30—40. Я их не брошу ради мамы Дуси. Она какое-то время, конечно, подождет.

— Вы сюда привели людей с «Эха Москвы». Венедиктов не против?

— Ну а как — я ведь больше никого, кроме «Эха», и не знаю. Где же я возьму не «Эхо»? Я живу затворником. Всю жизнь жил затворником. Никогда не тусовался. И единственные люди, которых я знаю, — это «Эхо Москвы». Я не спрашивал ни разу Венедиктова. Ну что, это крепостные, что ли? Нет. Ведь я никому не предложил худшей работы. У меня было навалом людей, с которыми я работал в качестве начальника. От 15 до 530 человек. И от меня люди периодически уходили. Ни разу не было, чтобы я сказал «не уходите» или позвонил новым начальникам и говорил «не берите». Я так разумею, что люди идут на лучшее. Так что Венедиктов (он ведь не идиот) не должен был бы быть против.

— Если я вас правильно понял, за эти полтора месяца вы, по большому счету, занимались расчищением площадки для стройки с нуля. Что строите?

— Форум. Событийствовать, сделать площадку для дискуссии. Конкретнее говорить не буду: конкретика в таких вещах — это зажимание в рамках. Не хочу. Скажу лишь, что мои слушатели — это мои корреспонденты. Мои слушатели — это и есть мой город, моя нация, мой великий город. Великий город. Вот с ними мы и событийствуем. С ними я болею, плачу, ликую, смеюсь. Главным образом смеюсь. Потому что смех — это правильный ответ на парадокс. Смех — это же упадок парадокса. Если вы пытаетесь правильно ответить на вопрос и вам говорят, что за правильный и неправильный ответ вас ударят, то вы старательный идиот. В чем же тогда ответ? Ответ всегда лежит в другой плоскости. В частности, в ответ всегда можно хохотать. Если вы попадаете в ситуацию шизофренического парадокса и старательно пытаетесь решить эту задачу, то становитесь шизофреником. Или вы уже шизофреник. Вам могут поставить задачу, на которую нет ответа. И вы начинаете прилежно искать ответ. Старательно думать: «Елки, как же ответить на этот вопрос?» А на него нет и никогда не было ответа. Не надо делаться шизофрениками. Если вас спрашивают: «В чем истинная природа Будды? Если ответишь правильно, я ударю тебя, а если ответишь неправильно, я ударю тебя». Ответ — смеяться. Человек начинает думать, и из него прет достоевщина, а потом с ним случается эпилепсия, как хорошо известно. Ответа нет. И вопроса нет. Единственный способ ответить на парадокс — выйти из парадокса.

Еще по теме:
Юрий Сапрыкин. «Доренко и красота игры», 27.11.2008

Последние интервью раздела:
Светлана Бондарчук: «Мы заслужили право на жизнь на рынке», 27.10.2008
Владимир Яковлев: «Сноб» — это не шлягерная журналистика, 17.10.2008
Алексей Зимин: «В «Афише-Еда» все сотрудники — поварята», 03.10.2008