Человеческое лицо без социализма

Единство общества — идеал крайне сомнительный. Осмысление исторической травмы требует не единства, а разнообразия интерпретаций

Любой, кто попытается добросовестно написать о двухтомном коллективном труде «История России. ХХ век», будет поставлен в неудобное положение. Ответственному редактору книги, профессору МГИМО А. Зубову можно за его труд поклониться в пояс, но при этом воображаемом поклоне приходится растерянно почесывать в затылке. Сегодня, когда исследование истории в нашем отечестве, похоже, собираются окончательно упромыслить, попытка дать целостную и этически обоснованную панораму прошлого века не может вызвать ничего, кроме робких (по причине моральной подавленности либеральной части общества) криков «ура». Преступления, убийства, голодомор, нацистский холокост и последующее табу на его обсуждение в СССР, психологическое насилие над личностью — все это названо в двухтомнике своими именами. Работа авторского коллектива под руководством А. Зубова является безусловным этическим и интеллектуальным достижением: и редактор, и авторы, говоря о российском ХХ веке, считают, что человек и общество всегда важнее государства. Это, на мой взгляд, и есть минимум, начиная с которого сегодня можно говорить об истории.

Однако сама книга получилась с научной точки зрения архаичной и часто довольно прямолинейной по трактовкам. Разумеется, на фоне известного школьного комплекта, вышедшего под редакцией Александра Филиппова (именно в его первом издании было написано про Сталина как «успешного руководителя»), что угодно покажется сладкой малиной, но не стоит поддаваться «понижению планки», к которому сегодня вынуждают российскую гуманитарную науку.

По методологии новый двухтомник, хоть и изобилует ссылками на издания 2000-х, находится в очень давних временах, самое позднее — в 1960-х. Историография России и СССР в последние двадцать лет развивалась очень интенсивно именно с концептуальной точки зрения, но следы этой эволюции в книге найти трудно. Главное содержание нового двухтомника — не сюжеты, выстроенные из событий, а многочисленные, внешне разрозненные факты и энергичные моральные оценки, плавно переходящие в идеологические. Но ведь имперская и постимперская история, теории тоталитаризма и национализма, история ментальностей, социология постсоветского общества — не только новомодные идеи: они позволяют более глубоко понять смысл того, как люди действуют в истории, создать новый образ человека исторического. Такая коллективная работа должна была появиться примерно в 1991—1992 году как завершающий этап усвоения эмигрантских концепций истории России, но она вышла только в 2009-м. Тем не менее ее выход, судя по всему, потребовал от редакторов очень больших усилий, интеллектуальных и организационных. «История России. ХХ век» — крупное общественное событие, но в научном смысле эта работа производит сложное впечатление.

Уже при беглом просмотре книги бросаются в глаза последовательные и смыслово «нагруженные» отступления от общепринятых орфографических норм: слово «большевицкий» везде пишется через «ц», а не через «ст» («большевистский»), слово «император» — неизменно с большой буквы, независимо от того, о какой стране идет речь. Так писали в правых изданиях русского зарубежья, так пишут и нынешние крайне правые в России, стремящиеся ущучить большевиков даже орфографически, — но идеология двухтомника под редакцией А. Зубова к крайне правым отношения не имеет. В книге она названа солидаризмом. Первый том открывается 60-страничным вступлением «Как Россия шла к ХХ веку», отправная точка — войны восточнославянских племен VI века. Главная мысль введения и всей книги: в истории России постоянно боролись два начала — солидарность, при которой «люди... помогают друг другу... уважают свободу друг друга и общий интерес ставят выше своего личного» (т. 1, с. 7—8); и себялюбие, под влиянием которого население страны норовило жить по принципу «умри ты сегодня, а я завтра», а Россия в целом замыкалась в кругу ксенофобии и национального эгоизма. ХХ век оказался самой большой трагедией в истории России: «большевизм проявил себя как крайний антисолидаризм» (т. 1, с. 741).

{-page-} Раньше солидаризмом называлась идеология действовавшего в эмиграции Народно-трудового союза (НТС). Собственно, А. Зубов и состоит в НТС, а до 2008 года был членом совета этой организации; есть среди авторов и еще несколько членов НТС. Солидаризм в трактовке А. Зубова опирается на те же идеи, что и энтээсовские построения 1940—1960-х годов (прежде всего это христианская демократия конца XIX — начала ХХ века в интерпретации в данном случае Владимира Соловьева), однако отличается от «классической» идеологии НТС в двух пунктах. Авторы книги «История России. ХХ век» делают акцент не на революции, а на эволюции (в одном из гимнов НТС прославлялся Петр I, а в двухтомнике его ругают на все лады за усиление роли государства), и не на воссоединении империи, а на многовариантности развития страны. Во введении такими вариантами становятся Московская Русь, Новгород и Литва, демонстрирующие разные возможности эволюции средневековой православной культуры; в основном тексте — начальство и поддерживающие его конформисты, внутрисоветская оппозиция и зарубежье. Прекрасно, что отдельные главы посвящены развитию новых независимых государств — соседей России в межвоенный период (от Финляндии до Монголии) и в постсоветскую эпоху. Однако в заключении А. Зубов не оставляет места для альтернатив:

«История России ХХ в. ... предельно трагична, и изучать ее — мучительно больно. Поэтому многие ничего не хотят о ней знать. Но если потомки не будут сопереживать своим предкам — то муки предков окажутся напрасными. Сопереживание нужно для исторического единства нации. Единство нельзя строить на лакированных мифах — мифы все равно распадутся. Единство можно строить лишь на поиске истины».

Опыт 2000-х показывает, что при всех благих целях подобной аргументации она вряд ли действенна. «Дело Подрабинека» показывает, что «сопереживание предкам» можно понимать совершенно по-разному и ни к какому «единству» оно привести не может. «Единство общества» — идеал крайне сомнительный; к чему он может привести в политической практике, легко видеть на примере выборов 11 октября. Если осознать историю нашей страны в ХХ веке как катастрофическую общественную травму — а авторы двухтомника призывают именно к этому, и я с ними полностью солидарен, — то для ее осмысления и для сочувствия жертвам этой травмы нужно не единство, а общественное многоголосие, спор, полемика, основанные на уважении и сочувствии к оппоненту. Такой традиции у нас нет. При желании ее можно было бы создать, но авторы двухтомника подобного желания не испытывают: из предисловия и заключения ясно, что книга должна представлять единственный взгляд на историю: «все мы ставили перед собой совершенно определенную задачу — рассказать правду о жизни и путях народов России в ХХ в.» (т. 1, с. 5). Именно из-за таких глобальных амбиций книгу ошибочно называют учебником, хотя по жанру она больше напоминает то, что по-английски называется handbook или companion — книга, которую можно использовать и как учебник, и как справочник, и просто как интеллектуальное чтение.

Очевидно, авторам хотелось противопоставить «учебнику Филиппова» более гуманистический и общественно ответственный взгляд на историю. Новая книга в самом деле может служить таким противоядием, но с большой оговоркой: ее идея следует почти такой же логике «единственной правды», что и «учебник Филиппова». На Западе вышло (а иногда и переиздано в нашей стране) несколько капитальных трудов по истории России в ХХ веке, основанных на принципиально разных концепциях: «Утопия у власти» Михаила Геллера и Александра Некрича, «Советский век» Моше Левина, «История России и Советского Союза» Леонида Люкса... Но в России не подготовлено никаких других монографических обзоров, кроме изданного под редакцией А. Зубова! Если бы подобных книг было издано пять-шесть, а лучше десять-двенадцать, и каждая — со своей концепцией (не идеологией, а именно научной концепцией!), это свидетельствовало бы о здоровье общества и исторической науки. Разумеется, сегодняшняя ситуация называется иначе.

Описывая 2000-е годы, авторы готовы умилиться любым сообщениям политических элит об объединении культур метрополии и эмиграции и об отказе от наследия коммунистического режима — в том числе и совершенно демагогическим. Например, в двухтомнике с уважением сообщается о переносе праздника 7 ноября на 4-е, в то время как историки и даже журналисты уже в 2005-м, сразу после принятия закона о новом празднике, писали, что праздник этот изначально не государственный, а церковный и вдобавок связанный с памятью не столько всей России, сколько дома Романовых. Впрочем, еще А.К. Толстой писал в своей «Истории государства Российского»: «Ходить бывает склизко / По камешкам иным — / Итак, о том, что близко, / Мы лучше умолчим». Или одобрим.

Над книгой работали десятки авторов, каждый — со своим мировоззрением и взглядами на историю. Мне кажется, что пестрота в книге, у которой десятки авторов, не постыдна, а, наоборот, служит лучшему осмыслению сложных вопросов. Но редакторы не подчеркивают ее, а прячут. Продуктивный разнобой скрыт под внешним единообразием, которое, к счастью, основано не столько на идеологической «рихтовке», сколько на последовательной стилизации, выраженной в кодовых словах — таких как «большевицкий». Кроме того, разные по смыслу комментарии к одним и тем же событиям оказываются разделены десятками страниц: сравнивая три типа тоталитаризма — итальянский фашизм, германский нацизм и сталинизм, авторы учебника говорят только о характерном для всех трех культе государства (т. 1, с. 849—855), а о подавлении не просто оппозиции, но любых форм общественной самоорганизации в СССР говорится в другой главе (т. 1, с. 938), хотя это тоже родовая черта тоталитаризма. Про арест М. Ходорковского в одном разделе говорится скорее благожелательно, как про финал эпохи олигархов, в другом же начавшееся после ареста «распиливание» «ЮКОСа» квалифицировано как государственное рейдерство (т. 2, с. 624, 630).

Книга внутренне неоднородна не только по оценкам, высказанным в разных главах, но и по научному уровню. Некоторые разделы имеют вполне осмысленную библиографию, но, например, список литературы к разделу по экономической истории России 1990-х состоит из единственного сочинения, и то сомнительного: «Крёстный отец Кремля Борис Березовский» покойного Павла Хлебникова. Времена, конечно, недавние, но на эту тему все-таки и другие книжки есть (такие и еще такая).

Значение «Истории России…» можно понять, если вспомнить слова Мариэтты Чудаковой: на протяжении 1990—2000-х годов были опубликованы тысячи документов и исследований о преступлениях советского режима и о том, как трудно приходилось жить его гражданам; однако общество никак не восприняло все эти публикации — словно бы канал коммуникации между наукой и обществом был перерезан. Новый двухтомник, несмотря на очевидные недостатки, все-таки восстанавливает прерванную связь: «История...», по информации издательства, распродается темпами, рекордными для книг такого огромного объема и соответствующей ценовой категории. Однако цельность понимания в книге достигнута путем многочисленных «спрямлений» и общей стилизации. Логику объяснить легко: ведь канал-то и был перерезан во многом потому, что для общественной адаптации новоопубликованных источников и работ о них требовались популярные идеологии, которые толком в России не сформировались. А. Зубов попытался оформить «рамочную» идеологию книги, но для того, чтобы не выравнивать авторов под единый ранжир, во многом заменил идеологические критерии стилистическими метками. Судя по многим деталям, и «солидаристский», и «антибольшевицкий» месседжи книги — персональное творение главного редактора, хотя и поддержанное авторским коллективом.

Насколько эту книгу можно считать вариацией на темы идеологии нынешних российских властей? В 2000-е годы политические элиты сделали множество реверансов в сторону белого движения и правой эмиграции (начиная с торжественной репатриации архивов Антона Деникина и Ивана Ильина), и фильмы типа «Адмиралъ» или «Спасти императора» можно считать культурным обеспечением «белогвардейской» риторики. Новый двухтомник можно было бы заподозрить в поддержке этого тренда — тем более что в финале второго тома хватает похвал любым, в том числе и демагогическим, жестам, демонстрирующим легитимацию «русской культуры, сохраненной и умноженной в эмиграции» (т. 2, с. 714), а председатель НТС Александр Шведов вообще утверждает, что книга была подготовлена на грант Администрации Президента; впрочем, в самой книге о такой грантовой поддержке никак не сообщается. Однако последовательное стремление авторов продемонстрировать, что общество важнее государства и в ХХ веке постоянно становится его жертвой, выводит новую книгу за пределы официального этатистского дискурса. Можно предположить, что до некоторой степени идеология предполагаемых грантодателей и авторов двухтомника совпадает, но далеко не полностью: акцент на обществе и негосударственных движениях явно не вписывается в «белогвардейские» политические установки и даже противоречит им.

Выдающийся британский историк Эрик Хобсбаум описал «короткий двадцатый век», который длился с 1914 (начало Первой мировой войны) по 1991 (распад СССР) год. Напротив, авторы двухтомника «История России. ХХ век» демонстрируют длинный двадцатый, который начался в 1894 году с коронацией Николая II^* и, получается, не кончился до сих пор. Думаю, в России с ХХ веком не все так просто: на некоторых уровнях развития культуры, общества и государства он давно закончился, на некоторых продолжается, а на некоторых, кажется, и не начинался. В романе Станислава Лема «Звездные дневники Йона Тихого» ракета главного героя попадает в гравитационный вихрь, и времена в ней спутываются — «местами вторник, местами среда, а кое-где, возможно, есть даже немного четверга». Лем, конечно, фантастика, но в России история примерно так и устроена. Будем надеяться, что книга «История России. ХХ век» поможет распутыванию клубка эпох, в котором доныне продолжают запутываться живые люди.

История России. ХХ век: 1894—1939. М.: АСТ, Астрель, 2009
История России. ХХ век: 1939—2007. М.: АСТ, Астрель, 2009


______________________

^*С этим парадоксально совпадает мнение Дмитрия Кузьмина, который полагает, что ХХ век в русской поэзии тоже начался в 1894 году, когда были изданы три выпуска подготовленных В.Я. Брюсовым сборника «Русские символисты».