Послевкусие гражданской войны

Побежденные, но не сдавшиеся. Три книги о русских политиках, которые отказались вести со своими противниками войну на уничтожение

Имена:  Александр Керенский · Виктор Чернов · Владимир Федюк · Ольга Коновалова · Сергей Урусов

Оживленная (и даже несколько чрезмерно) дискуссия, возникшая недавно в русском LiveJournal, — о том, нужно ли было давать перепост на известное сообщение хакасских журналистов — в очередной раз вызвала у меня оторопь: многие ее участники были готовы вести борьбу до полного морального (спасибо, не физического) уничтожения противника. Всякий раз, как возникает подобная история, я стараюсь напомнить: дело не только в том, с кем я согласен, дело в отношении к оппоненту. Именно от методов спора зависит то, в какое общество мы организуемся. А у нас в умах, похоже, до сих пор не кончилась гражданская война; так и длится с 1918 года.

Это заставляет меня обратиться в моем сегодняшнем обзоре к трем книгам, вышедшим относительно давно — более полугода назад. Все они посвящены русским политическим и общественным деятелям, которые не хотели — или в какой-то момент своей жизни вдруг не захотели — вести со своими противниками борьбу на уничтожение.

Читать текст полностью Три героя сегодняшнего обзора были хорошо знакомы друг с другом и наиболее ярко реализовали свои таланты в недолгий период расцвета публичной сферы в России начала ХХ века — земств, независимых судов и, наконец, парламентской демократии. Именно участие в этих институциях научило их слушать и понимать оппонентов. Новые времена, несмотря на недавние торжества по случаю 100-летия Государственной думы, способствуют этому, увы, куда меньше.

Вот эти трое: Сергей Урусов, Виктор Чернов, Александр Керенский.

Князь Сергей Урусов (1862—1937) был выдающимся политическим и общественным деятелем, но сегодня совершенно забыт. Его — вспомним Венедикта Ерофеева — ни одна собака не знает, а нужно, чтобы знала каждая. Обширные мемуары Урусова были написаны «в стол» в конце 1920-х и начале 1930-х, а изданы только сейчас — «Новым литературным обозрением» ^*. Общая суть этих мемуаров — молекулярное, детальное исследование того, как «с каждой пристяжкою падал престиж». Как неуклонно и страшно распадались в предреволюционной России связи между властью и обществом и между людьми в обществе.

Урусов писал из педагогических соображений, стараясь максимально подробно и логично объяснить двум внучкам, как было устроено общество начала ХХ века. Он не счел для себя возможным эмигрировать, в 1937-м умер своей смертью — очевидно, по чистой случайности, вопреки логике тогдашних событий.

Чудом уцелевшему князю было что вспомнить. В 1903 году, сразу после страшного погрома, его назначили кишиневским губернатором, чтобы он восстановил в городе гражданский мир и доверие евреев к власти. Урусов за год снискал уважение всей губернии, добившись изоляции не только исполнителей, но и организаторов погрома. Потом князя как кризисного менеджера перевели губернатором в Тверь — в целях усмирения либерально настроенного дворянства. Вместо этого Урусов защитил тверских дворян и ушел в отставку — в знак протеста против назначения «ястреба» Дмитрия Трепова заведующим российской полицией. В результате революции 1905 года Урусов стал товарищем (заместителем) министра внутренних дел Петра Дурново, а после — депутатом 1-й Государственной думы, где в 1906 году произнес нашумевшую речь, убедительно доказывавшую, что за спиной нового министра внутренних дел Петра Столыпина действует никому не подчиняющаяся группа полицейских офицеров, которая специализируется на подготовке еврейских погромов. Делу не был дан ход. Эта речь — один из лучших образцов русской политической риторики ХХ века — перепечатана и в рецензируемой книге.

Мемуары князя — чтение упоительное, правда, читать их лучше в спокойной обстановке (жаль, сезон отпусков окончен). Накопив к концу 1920-х огромный опыт столкновений с подлостью, жестокостью и несправедливостью российского и советского начальства всех уровней, Урусов сохранил поразительную кротость и не утратил стремления воспринимать любого человека, от крестьянина до Николая II (или до лейтенанта Шмидта) как многомерную личность. Письмо Урусова объединяет в себе аристократическую сдержанность (без снобизма), въедливость в обрисовке общественных настроений и портретов отдельных людей и способность увлекательно рассказать множество «историй из жизни», большей частью совершенно непредсказуемых.

«После пасхальной утрени в императорском Зимнем дворце дежурному отряду солдат предстояло христосоваться с царем, т.е. обменяться поцелуями. По этому случаю был отдан по полку приказ: “Усов не фабрить, в левой руке держать яйцо”. Трепов, прочтя приказ, задумался, в чем-то усомнился и приписал своей рукой слово “куриное”. Над этой припиской в Петербурге почему-то много смеялись».

Виктор Чернов (1873—1952) тоже был депутатом Государственной думы, но уже второй. Историкам «красавчик Чернов» (брезгливый ярлычок Солженицына в «Апреле Семнадцатого») в основном известен как идеолог партии эсеров. В этом качестве он оправдывал политический террор и требовал срочно отдать помещичью землю крестьянам, чтобы ускоренное промышленное развитие не «раздавило» российскую экономику. Во Временном правительстве эсер-идеолог был министром земледелия, потом его избрали председателем Учредительного собрания, так что он на несколько часов стал легитимным (в отличие от Ленина) правителем России. Именно к Чернову были обращены слова матроса Железняка «Караул устал».

Как теперь выясняется, биография апологета насилия (посрамленного апологетами еще большего насилия) оказалась только прелюдией к долгой жизни одного из лучших политических мыслителей России ХХ века. Красноярский историк Ольга Коновалова наконец-то собрала в американских архивах (политик умер в Нью-Йорке) статьи Чернова, которые остались неопубликованными или были опубликованы ничтожными тиражами в эмигрантских изданиях ^**. Из материалов, которые цитирует или пересказывает Коновалова, выясняется, что Чернов создал уникальную для российского контекста левую антибольшевистскую политическую философию — единственный русский аналог немецко-американской «франкфуртской школы». Он стал первым, кто определил советский строй как государственный капитализм и, одновременно с Ханной Арендт, в начале 1940-х создал свою теорию тоталитаризма, или, в терминологии самого Чернова, «тоталитарного этатизма».

Воплощение же своей мечты об аграрной кооперации Чернов усмотрел в сионистских кибуцах и мошавах. В 1934-м он полгода разъезжал по всем кибуцам Палестины с речами, в которых объяснял ошарашенным поселенцам, в основном симпатизировавшим СССР, что их уклад не имеет ничего общего с репрессивными по духу советскими колхозами, поэтому ориентироваться на них не стоит.

В целом же прогнозы Чернова впечатляют своей проницательностью. Так, в 1930-е он писал, что культ машиностроения, поддержанный в советской экономике Сталиным, обрекает советское руководство на постоянное давление военно-промышленного лобби. А в 1927-м доказывал, что любая будущая демократизация в СССР приведет к распаду союзного государства, и предлагал новый вариант союзного договора, заблаговременно превращающий СССР в конфедерацию со взаимными гарантиями прав национальных меньшинств.

Именно в эмиграции Чернов, не переставая быть левым, выработал взгляд на человека как на многомерную личность — подобный тому, что был у Урусова. Однако О. Коновалова, вернувшая нам позднего Чернова, кажется, считает своего героя слишком независимым и на протяжении всей книги не устает за него оправдываться точно таким же тоном, каким писали в советские времена о «неправильных» исторических фигурах: не понял, недооценил, был субъективен... Вот и книгу приходится читать, как в старые времена: обращая внимание главным образом не на оценки автора, а на цитаты и пересказы мыслей героя.

Успех биографии Александра Керенского (1881—1970), которую написал для серии «ЖЗЛ» ярославский историк Владимир Федюк, требует дополнительных объяснений. И при советской власти, и после ее краха вышло несколько жизнеописаний министра-председателя. Совсем недавно «Центрполиграф» и «Вагриус» произвели републикацию сразу нескольких мемуарных книг и дневников Керенского — кажется, без особого резонанса. А книгу Федюка критики встретили очень благожелательно — и только известный социал-демократ Борис Орлов удивился ее пристрастности.

В этой пристрастности и скрыт секрет успеха. Федюк изображает Керенского как утопически настроенного популиста, который искренне хотел как лучше, а в результате привел Россию к гибели. Образ революционера как неэффективного менеджера и ненадежного человека, вероятно, находит явное сочувствие у нынешних рецензентов, не верящих в успех политических реформ. Таким образом, Федюк вольно или невольно вписывает Керенского в возникающий на наших глазах «государственнический» канон русской истории.

Другое дело, что Федюк — автор тщательный и не склонный поддаваться обаянию устоявшихся мифов, созданных многочисленными врагами Керенского (от побега из Зимнего дворца в женском платье — из книги становится ясно, что такого не было, — до участия министра-председателя во всемирном масонском заговоре — масоном был, но не более того; вообще, взвешенность, с которой Федюк пишет о русском масонстве, вызывает уважение). Пристрастность же выражается в том, что Федюку совершенно неинтересны взгляды Керенского: биограф анализирует, и очень тонко, только политтехнологические методы — разбирает то, как именно Керенский влиял на соратников и манипулировал митинговыми толпами. По умолчанию Федюк предполагает, что собственных политических взглядов у Керенского и не было. Вот такая книга — очень современная.

Из-за политтехнологического уклона новой биографии совершенно «вытесненным» оказывается стремление Керенского понять оппонентов и договориться с ними (например, создать коалиционное правительство либералов и левых) — со всеми, кроме монархистов, к которым он относился с неадекватной агрессивностью. Да и собственные политические взгляды у него были — правда, проводил их в жизнь Керенский негодными, как выяснилось впоследствии, методами, что и привело его к политической гибели. Тем не менее при активном участии Керенского в России был введен восьмичасовой рабочий день, даны гражданские права женщинам, учреждены арбитражные суды для решения экономических споров, ликвидированы национальные и сословные привилегии, восстановлена независимость Русской Православной церкви от государства, утерянная при Петре I. Эти факты известны, но из-за бесславного финала Временного правительства их принято считать вроде как не важными — вот и в книге Федюка они теряются.

Все три героя сегодняшнего обзора дают возможность увидеть, как может сохранить достоинство человек, чьи идеалы представляются всем окружающим дискредитированными. В некрологе Ленину Чернов, его непримиримый оппонент, писал: «…Удача обычно приходит к тем, кто знает, как продержаться в периоды неудач. Многие быстро сдаются. Они не хотят тратить силы на бесполезные попытки. Они благоразумны, и именно этот здравый смысл отпугивает удачу».

Тот же просветленный стоицизм демонстрирует Урусов в предисловии к своим мемуарам:
«Происходящий погром в области исторической истины затронул две великие и непоколебимые силы — разум и науку, от которых он и получит в свое время оценку без моего участия. Мое намерение взяться за свои воспоминания вызвано лишь желанием оставить своим внучкам безыскусственный и правдивый рассказ о том, как я жил и что видел в обстановке, близкой именно к тому кругу лиц и отношений, которые представлены им [в школе] в особенно фальшивом освещении».


Урусов С.Д. Записки. Три года государственной службы. М.: Новое литературное обозрение, 2009 (Серия «Россия в мемуарах»). Вступительная статья, подготовка текста и комментариев Н.Б. Хайловой

Ольга Коновалова. В.М. Чернов о путях развития России. М.: РОССПЭН, 2009

Владимир Федюк. Керенский. М.: Молодая гвардия, 2009 (Серия «Жизнь замечательных людей»)

_______________________

¹ Небольшие фрагменты этих мемуаров ранее публиковались в специальной научной, краеведческой и церковной печати.

²Впрочем, если по-русски Чернов публиковался только в малотиражной эмигрантской прессе, то на иностранных языках изредка писал и для ведущих политологических изданий, таких как Foreign Affairs.