Во глубине потайных карманов

Лучшие способы успокоить беззащитных и разорить голодающих

Все три книги, о которых сегодня пойдет речь, — достаточно сенсационные: в первых двух сообщаются новые данные, изменяющие наш взгляд на хорошо известные сюжеты, а в третьей изложена концепция, которая позволяет эти новые данные осмыслить. В целом же речь пойдет о «внутренних карманах» экономики.

«Внутренние карманы» — формы экономической жизни (типы собственности, методы хозяйствования и т.п.), которые противоречат официально принятым в обществе нормам, но при этом не запрещены, так что к «теневой экономике» их не отнесешь. Такие «карманы» могут стать местом сосредоточения важнейших «заначек», которые позволяют и государству, и обществу не только избежать коллапса, но и развиваться. Историки, как правило, начинают описывать эти «карманы», а также оценивать масштаб и влияние только много лет спустя.

«Золото для индустриализации: Торгсин» — книга историка сталинизма Елены Осокиной, профессора Университета Южной Каролины. Название «Торгсин» большинство из нас смутно помнит по роману М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». По расшифровке названия — «торговля с иностранцами» — Торгсин можно было бы принять за довоенный аналог известных в брежневские времена магазинов «Березка»; большинство историков до сих пор его и воспринимало именно так. Однако значение Торгсина было несопоставимо больше, и открыла его экономический смысл именно Осокина: это был насос для выкачивания у всего населения СССР золотых и серебряных изделий, по своей эффективности превосходивший добычу драгметаллов в ГУЛАГе.

Первоначально, в 1920-е годы, в СССР хождение иностранной валюты было запрещено в принципе. Даже иностранцы могли делать покупки только на рубли. Потом, когда валюта потребовалась на цели индустриализации, в 1930 году в крупных портовых городах и обеих столицах власти начали открывать первые магазины Торгсина. Покупать там могли только иностранные туристы, хотя советские граждане под видом иностранцев проникали в эти магазины регулярно ^*: черный рынок валюты в СССР существовал, несмотря на все запреты и репрессии. Но в 1932 году в СССР начался голод, и люди стали буквально умолять сотрудников торгсинов принять у них монеты царской чеканки, нательные крестики, обручальные кольца — что угодно! — в обмен на возможность купить хоть какую-то еду сверх нищенского снабжения по карточкам.

Тогда Политбюро ЦК ВКП (б) (то есть фактически лично Сталин) дало разрешение реформировать Торгсин. Вместо нескольких помпезных магазинов с мехами и антиквариатом в самых отдаленных деревнях, кишлаках и аулах появились маленькие торговые точки, куда крестьяне (дехкане и т.п.) несли все, что осталось ценного после реквизиций во время продразверстки, налетов, коллективизации — в основном монеты царской чеканки. Горожане приносили в торгсины фамильные драгоценности. Все они, в том числе и представлявшие художественную ценность, превращались в лом, переплавлялись в слитки и продавались за границу. В 1933 году ценностей, собранных через Торгсин, хватило для покрытия трети расходов СССР на промышленный импорт. По объемам валютной выручки Торгсин перегнал экспорт леса, хлеба и нефти.

Парадокс состоял в том, что это наживавшееся на голоде государственное предприятие было единственной в сталинском СССР капиталистической организацией: Торгсин ориентировали только на получение прибыли, причем любой ценой. В цинизме руководители Торгсина не уступали самым прожженным предпринимателям «мира, где правит чистоган». Например, в Европе и США эта организация развернула масштабную рекламную кампанию, призывавшую граждан иностранных государств переводить деньги родственникам в СССР. Вместо валюты адресаты получали чеки Торгсина, но и они давали возможность хоть как-то прожить. Репродукции рекламных плакатов — в том числе специально рассчитанных на разбросанные по всему миру еврейские семьи — приведены в книге Осокиной.

После того как Торгсин выполнил свои задачи, в 1936 году он был закрыт. Большинство его руководителей чуть позже были расстреляны.

Автор второй на сегодня книги — «Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861)» — профессор Йельского университета Мишель Ламарш Маррезе, которая тоже анализирует парадокс из истории российской экономики, но более ранней, XVIII—XIX веков. Положение дворянки в России до отмены крепостного права имело поразительную для того времени особенность: женщины могли распоряжаться собственным имуществом и лично отстаивать в суде свои имущественные претензии. И этими правами они активно пользовались! Это поражало приезжих иностранцев, а особенно иностранок: во-первых, такая эмансипация выглядела диковинно на фоне архаичной экономической и политической жизни страны, во-вторых, ничего подобного в Западной Европе не было, и в этом смысле Россия была «впереди планеты всей». Почти во всех европейских странах муж распоряжался либо всем имуществом жены, даже личным (по английскому обычному праву), либо его частью и чаще всего был обязан контролировать любые расходы своей «половины». Читая в русской литературе описания женщин-помещиц, от Коробочки до m-me Одинцовой из тургеневских «Отцов и детей», мы не задумываемся, насколько исключительной делала Россию массовость этого жизненного уклада.

Окончательно экономическая самостоятельность женщин была закреплена в 1753 году указом императрицы Елизаветы. Этот указ был не просто поддержан дворянством — Маррезе показывает, что в первой половине XVIII века российский Сенат все энергичнее защищал экономическую автономию женщин. Пытаясь понять, почему русские дворяне решили дать своим женам, дочерям и сестрам такие полномочия, историки права выдвигали самые разнообразные гипотезы, от влияния византийских традиций до специфики российского XVIII века, когда трон занимали большей частью женщины. Объяснение, предложенное Маррезе, выглядит наиболее правдоподобным: подданные добивались указа Елизаветы не потому, что стремились к эмансипации «слабого пола», а потому, что в России кого угодно могли в любой момент лишить имущества по произволу властей. Дворяне надеялись, что их семьи будут спасены благодаря «диверсифицированной» собственности — и, как показало будущее, не прогадали.

В результате указа 1753 года возникла парадоксальная ситуация: личная подчиненность женщин противоречила их экономической самостоятельности. По патриархальным обычаям, по церковным и даже по юридическим нормам жена должна была полностью подчиняться мужу, но имущественно от него была независима! Такое противоречивое положение привело к тому, что в дореформенной России граница между частной и публичной жизнью оказалась устроенной иначе, нежели в Западной Европе. Традиционно считалось, что частное, домашнее пространство — мир женщины, а публичное — мир мужской. Но в Западной Европе хозяйственная жизнь была частью публичной сферы, а в России экономическая деятельность помещиков во многом, благодаря тому что среди них было много женщин, воспринималась как продолжение домашнего хозяйства.

Книга Альберта Отто Хиршмана «Выход, голос и верность: Реакция на упадок фирм, организаций и государств» — не новое исследование, а работа, в англоязычных странах ставшая классической для всех, кто занимается макроэкономикой и политической теорией. До России же она добралась только теперь. Хиршман (р. 1915) — выдающийся американский экономист немецкого происхождения. Несмотря на преклонный возраст, он до сих пор работает в Институте высших исследований в Принстоне. С 2007 года в США вручается премия имени Хиршмана за достижения в области социальных наук. Прославившую его книгу ученый написал в бурном 1969 году в особенно бурной тогда Калифорнии — соответственно, и работа получилась взрывной.

Главная мысль Хиршмана: одни и те же законы определяют поведение человека, столкнувшегося с ухудшением продукции привычной фирмы, понижением уровня школьного образования в своем районе города, деградации политической партии, за которую он/она голосует, или ужесточения политического режима в своей стране. Человек может уйти (перейти на продукцию другого производителя, переехать в другой район, проголосовать за другую партию, эмигрировать) или «подать голос» — выразить публичный протест. Атмосфера в том или ином обществе определяется соотношением «выхода» и «голоса» как социальных сил.

Ситуация ухода описывается классической экономикой конкурентного капитализма: фирма работает хуже — покупатель бежит. Публичный протест против ухудшения качества продукции до Хиршмана не считался фактором, влияющим на экономику.

Проблема в том, что опции «выхода» и «голоса» должны осуществлять одни и те же люди — самая активная часть потребителей или политически активные граждане. Первыми уходят именно те, кто в других условиях мог бы публично сказать о накопившихся трудностях. Остановить таких людей могут только две причины: высокая цена за «выход» (невозможность найти другой аналогичный товар, запрет на эмиграцию) — или верность, то есть сознание того, что нужно реформировать ту систему, к которой ты эмоционально привязан.

Однако, пользуясь взаимодополнительностью «голоса» и «выхода», многие экономические и политические системы откупаются от своих оппонентов: либо максимально открывают двери «на выход», чтобы все недовольные ушли, либо, метафорически говоря, «затыкают уши», предоставляя всем желающим возможность высказаться, но никак не реагируют на критику. Разбор подобных примеров, взятых из американской практики 1960-х, делает книгу Хиршмана пугающе актуальной для современной России.

Ситуации, описанные Моррезе и Осокиной, — это случаи принудительно организованного «выхода». В обоих случаях они были организованы благодаря «голосу» — многочисленным просьбам подданных. Строго говоря, Торгсин был даже не дверью для «выхода», а маленькой щелочкой, нужной только государству, а не обществу, но и она давала людям хоть какую-то возможность выбора, пусть и под дулом пистолета.

Возможности того, что люди могут попросить облегчить их ситуацию с помощью паллиативов, Хиршман не предусмотрел. Он описывал свободное общество, а тоталитаризм считал совершенно закрытой, нереформируемой системой. Но оказывается, что и давяще патриархальное, и тоталитарное общество может держаться на плаву только благодаря разнообразным внутренним клапанам для спуска пара, или «внутренним карманам». Тонкость в том, что накопленные в этих карманах «заначки» могут оказаться минами замедленного действия, которые сработают многие десятилетия спустя.

Елена Осокина. Золото для индустриализации: Торгсин. М.: РОССПЭН, Фонд Б.Н. Ельцина, 2009 (Серия «История сталинизма»)

Мишель Ламарш Маррезе. Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861). М.: Новое литературное обозрение, 2009 (Серия Historia Rossica)
Авторизованный перевод с английского Н. Лужецкой

Альбер Отто Хиршман. Выход, голос и верность: Реакция на упадок фирм, организаций и государств. М.: Новое издательство, 2009 (Библиотека фонда «Либеральная миссия»)


^* Так что Булгаков описал вполне вообразимую сцену, если не считать ее финала — сожжения магазина с помощью примуса.


Другие колонки Ильи Кукулина:
Дело рук утопающих, 14.05.2009
Обмен ролями, 27.04.2009