В. Е. Кельнер. Жизнь и труды Семена Марковича Дубнова

Дубнов умел любить свой народ таким, каков тот есть, что среди националистов всех наций величайшая редкость

Семен Маркович Дубнов (1860—1941) — российский еврейский историк, автор сотен работ, в том числе «Всеобщей истории евреев», и одновременно политический деятель, лидер движения «автономистов», альтернативного сионизму. Автономисты видели будущее еврейского народа в системе самоуправляемых, пользующихся национально-культурной автономией общин в странах диаспоры; в Палестине предполагалось создать «духовно-культурный» центр рассеянной нации, но не государство.

Историк и политик одновременно — случай нередкий и для науки небезопасный. В 1929 году советский публицист С. Непомнящий заявил, что имя Дубнова «звучит в наших советско-еврейских условиях подобно тому, как звучит имя Милюкова в отношении русской истории». Кроме лидера Партии Народной Свободы (которой Дубнов, кстати, сочувствовал), можно вспомнить и Михаила Грушевского, создателя украинского исторического мифа и однодневного президента незалежной Украины (в 1918 году). Однако Дубнов, в отличие от помянутых историков, не подчинял нарратив своей политической практике, не конструировал прошлое. Он актуализировал его, открывал современникам. Ту роль, которую он сыграл в самосознании своего народа, современники сравнивали с ролью Карамзина в русской культуре. Причем сыграл он ее дважды: в 1900-е годы и вторично в 1980-е, когда, как указывает Кельнер, «абсолютно советизированное еврейство СССР смогло восстановить собственную историческую традицию лишь благодаря опоре на наследие, оставленное Дубновым».

Карамзин или Милюков? Уже в соседстве этих имен заложено противоречие. Противоречива и сама судьба Дубнова — выдающегося ученого, признанного мировым научным сообществом, и притом закончившего лишь уездное училище. С одной стороны, он придерживался либерально-народнических взглядов, обычных в его поколении далеко не только для провинциальных самоучек. «Он рассказывал нам, какое сильное впечатление производила на него в молодые годы поэзия Некрасова, как со слезами читал он его народолюбивые стихи... Он придавал особое значение «работе в деревне»«. Таков российский контекст; в еврейском контексте Дубнов был воспитан Гаскалой — национальным вариантом Просвещения.

Взгляды Дубнова на историю сформированы были чтением Г.-Т. Бокля, культового для «базаровского» поколения автора, для которого история была «последовательной борьбой между идеями и нравственностью». Взгляды эти изменялись, усложнялись (смолоду презрительно отзывавшийся об «уродливом мистическом хасидизме», Дубнов позднее написал историю этого учения). Но они не менялись по сути. И на склоне лет Дубнов свято верил, что «нравственный закон властвует в исторической жизни, что нарушение его карается конечной гибелью народа после долгого торжества насилия, а повиновение ему дает народам несокрушимую силу духа».

И в то же время Дубнов был еврейским националистом, причем порой довольно жестковыйным. В 1905 году он призывал «не доверять Амалеку, ни правительственному, ни революционному». Год спустя он требовал, чтобы евреи — депутаты Думы образовали отдельную фракцию и сосредоточились на защите национальных интересов. Об остроте национальных чувств Дубнова говорит следующий факт его личной жизни: с дочерью, вышедшей замуж за русского (и, естественно, крестившейся), он, как патриархальный Тевье-молочник, разорвал все отношения.

Как же одно сочеталось с другим, «общечеловеческое» с еврейским? Для Вольфа (Зеева) Жаботинского, то союзника, то оппонента Дубнова, инструментом такого примирения был своего рода ницшеанский эстетизм: евреи должны измениться, стать красивыми, сильными, рыцарственными и завоевать уважение красивых, сильных и рыцарственных народов, что нисколько не исключает жесткой борьбы за свои интересы, даже предусматривает ее. Для Дубнова, старомодного либерала-идеалиста, такой взгляд был неприемлем.

Результатом стала, с одной стороны, неосуществимость политических проектов Дубнова и его сторонников. Они считали «утопическим течением» сионизм. Нет спора, коренная ломка исторически сложившегося уклада ради превращения нескольких этносов, составляющих единый, уникальный в своем роде духовный народ, в современную государственную нацию — вещь трудная и трагическая, но, как показала практика, до известного предела осуществимая. А вот политическое бытие сети общин, не имеющих вооруженных сил, не защищаемых ни одним государством, опирающееся лишь на добрую волю и правосознание окружающих народов — это и впрямь возможно лишь в том лучшем мире, в который верили либералы-прогрессисты XIX века. Дубнову пришлось наблюдать крушение этого воображаемого мира и самому погибнуть вместе с ним: он был убит нацистами в Риге.

С другой стороны, национализм Дубнова был гораздо более широк и внутренне толерантен, а потому и более конструктивен, чем у сионистов. Радуясь возрождению иврита, он с симпатией относился и к развитию литературы на «еврейском жаргоне», как тогда называли идиш. Критикуя национальную политику советской власти, он отмечал, что «уравнение в правах с другими гражданами не может возместить ущерб, причиненный еврейскому населению ликвидацией торгового посредничества, которое играло доминирующую роль в экономической жизни народа» — и это в эпоху, когда представители самых разных еврейских течений видели свою задачу в отходе евреев от «торгового посредничества» ради «производительного труда». Другими словами, Дубнов умел любить свой народ таким, каков тот есть (точнее, был), что среди националистов всех наций величайшая редкость.

В. Е. Кельнер. Миссионер истории. Жизнь и труды Семена Марковича Дубнова. М.: Мiр, 2008