Антибиографии: неистовых баб басни

В новых книгах об Ахматовой и Цветаевой мы слышим знакомый нам, бывшим советским людям, голос соседки по коммунальной квартире

В новых книгах об Ахматовой и Цветаевой мы слышим знакомый нам, бывшим советским людям, голос соседки по коммунальной квартире

Жанр «антибиографии» — биографии-памфлета (или пасквиля — это уж как кому больше нравится) имеет давнюю историю. Вспомним хотя бы «Историю о великом князе Московском» кн. Андрея Курбского. Из произведений более близкого времени можно упомянуть «Воскрешение Маяковского» Юрия Карабчиевского. Надо сказать, что почему-то в последнее десятилетие чаще всего удостаивались такого рода поносных жизнеописаний именно поэты. В числе самых курьезных опусов — «Сатанинские зигзаги Пушкина» (1998) Анатолия Мадорского. Интересно, что и у наших малороссийских братьев главный национальный поэт удостоился аналогичной рефлексии («Вурдалак Тарас Шевченко» Олеся Бузины).

И вот — две работы в этом жанре.

В предисловии к книге Катаевой, написанном скандально известным петербургским литработником Виктором Топоровым, она характеризуется как «вполне традиционное исследование в духе вересаевских «Пушкина» и «Гоголя».... Главное слово предоставлено здесь очевидцам». Но вся соль книги Катаевой не в приводимых ею высказываниях современников Ахматовой, а в экспрессивных авторских комментариях.

Несколько цитат: «Пик второй славы Ахматовой пришелся на время войны: когда ее народ вел войну, ее город переживал самую жестокую масштабную блокаду в истории человечества, ее сын был в лагере и в штрафном батальоне — а она пила, веселилась, отлынивала от работы, вешалась на шею мужчине, проявляла невиданную чванливость, вела скандальную личную жизнь». (Особенно замечательно — «отлынивала от работы». Катаева постоянно ставит Ахматовой в вину «лень», то есть недостаточную литературную продуктивность, полагая, видимо, что значимость поэта определяется количеством написанных строчек... Что до странного обвинения в «пьянстве», то Катаеву, кажется, чрезвычайно шокирует пристрастие Анны Андреевны к крепким, не дамским, напиткам.) «Анна Андреевна с детства уже знала, когда можно переходить границы приличий — хамить, попросту говоря — когда чувствует силу». «У поэта Ахматовой — равнодушие и даже пренебрежение к слову. Слово — слишком малостоящий предмет, и не надо наивничать, придавая ему слишком большое значение в сравнении с действительно стоящими вещами — успехом, славой, привилегиями». Так подобрать чужие высказывания, чтобы они сами, без комментариев, создавали неблагоприятное для Ахматовой впечатление, Катаева не умеет, хотя не брезгует даже цитатами из таких одиозных советских критиков, как Г. Лелевич и А. Волков.

Отказывая Анне Андреевне и в уме, и в величии души, и в особенном поэтическом таланте, и в хорошем воспитании, антиахматовед готов признать за ней лишь одно достоинство — женскую привлекательность. Любопытно, однако, что многие эпизоды, которые и в самом деле можно было бы поставить поэту в вину (кто без греха!), внимания Катаевой не удостаиваются. Например, известная тенденциозность, которую проявляла Ахматова, излагая собеседникам окололитературные происшествия времен своей юности (дуэль Гумилева с Волошиным и др.). Или щекотливые коллизии, связанные с коллективной работой над восточными переводами... Создается впечатление, что всех этих «мелочей» Катаева просто не знает. Вот пример ее эрудиции: по мнению Катаевой, огромными, 25-тысячными, тиражами Ахматова обязана исключительно советской власти и созданному ею искусственному книжному голоду. Между тем уже к 1924 году (к 35 годам!) совокупный тираж ахматовских книг превысил 60 тысяч.

Испытывая тяжелую женскую ненависть к Ахматовой, антиахматовед Катаева подчеркнуто благоговеет перед другими поэтами-классиками, в основном мужчинами — Мандельштамом, Бродским, Маяковским, Пастернаком, но также и перед Мариной Цветаевой. Однако же почти одновременно вышла книга того же сорта, посвященная Марине Ивановне. Впрочем, будем справедливы: Мила Смирнова, 70-летняя дама, ранее работавшая «инженером на разных должностях», не оспаривает поэтического величия Цветаевой. Правда, наряду с «хорошими, понятными» стихами Марина Ивановна написала, по мнению Смирновой, и множество плохих, непонятных.

Личные слабости Цветаевой (склонность к экзальтации, эгоцентричность и т.д.) хорошо известны, ничего нового тут Смирнова не сообщает. Важно не то, что она пишет, а то, как. Опять цитаты: «Аля, никому не нужная, целыми днями слоняется по коридорам и, разумеется, прислушивается к разговорам взрослых... А разговоры (надо понимать, что это ж богема!) были о чем угодно. И бедный ребенок впитывал в свое сердце и голову все, в том числе и непристойности». «Итак, Марина Ивановна в гостях у Веры Клавдиевны. Там же находится Бебутов. Хозяйка дома увлечена им, и Марина Ивановна об этом знает. Но Марину это знание не останавливает, и она в тот же вечер поимела интимную связь с Бебутовым... Конечно, в голове нормального человека такое поведение просто-напросто не укладывается, какая-то плата злом за добро. Ведь Вера Звягинцева с мужем подкармливали Цветаеву, частенько приглашая ее в гости...» И неопрятна была Марина Ивановна (спала, не снимая платья). И от работы отлынивала, совсем как Ахматова. Да и другие поэты не лучше. Например, Мандельштам «при живой-то жене ругался, мирился, миловался с Ольгой (Ваксель. — В.Ш.), а потом уходил из дома вместе с любовницей».

В обеих книгах мы слышим знакомый нам, бывшим советским людям, голос соседки по коммунальной квартире. Только Катаева — соседка параноидально-злобная, плюющая в суп, а Смирнова — шумная и сердобольная, которой до всего есть дело (с кем спят жильцы, как воспитывают детишек) и которая по-простому, по-пролетарски режет им правду-матку в лицо.

Помянутый в начале нашей статьи князь Курбский, когда его царственный оппонент, обличая бояр, стал вдаваться в излишние бытовые подробности, брезгливо отмахнулся: «...яко бы некие неистовых баб басни». Хорошее выражение. Да, можно не принимать пронизывающий творчество Цветаевой (и всю стоящую за ним романтическую традицию) мотив избранничества поэта, его неподсудности житейским правилам. Но в любом случае остаются такт и уважение к чужой, непохожей на твою, личности, к чужой жизни. Можно (как Александр Жолковский) видеть тоталитарный подтекст в ахматовском мифе. Но это не отменяет почтения к поэзии, культуре, славе. Только не для «неистовых баб» (обоего пола). Для них ни такта, ни культуры не существует.

Почему появляются такие книги, понятно. Если творчество и личность поэта вошли в массовую культуру, их неприятие тоже выражается на языке масскульта. Интереснее другое: почему эти опусы издают, причем не всегда за счет авторов? Думается, дело в том числе в отсутствии в России (пока что) культуры объективной, нейтральной по тону биографической книги. Поэтому альтернативой слащавой агиографии многим видится «разоблачительство» самого вульгарного сорта.


Тамара Катаева. Анти-Ахматова. М.: ЕвроИнфо, 2007

Мила Смирнова. За испорченный образ — кулак. О Цветаевой. Нижний Новгород.: Бегемот, 2007