Леонид Млечин. Брежнев

История про бровастого дядьку с поэтической душой и чисто технологической возможностью уничтожить все человечество

История про бровастого дядьку с поэтической душой и чисто технологической возможностью уничтожить все человечество

В книге Млечина есть дивный текст — публикующийся, кажется, впервые (с сохранением авторской орфографии):

        Это было в Лозанне, где цветут гимотропы,
        Где сказочно дивные снятся где сны.
        В центре культурьно кичливой Европы,
        В центре красивой как сказка страны...

Источник вдохновения очевиден: «Это было у моря, где лазурная пена» Северянина. В только что процитированном стихотворении вместо страсти королевы и пажа происходит событие неприятное: убивают советского полпреда Воровского (кстати, это событие имело место в 1923-м, а не в 1927-м, как пишет Млечин). Стихи принадлежат семнадцатилетнему Лене Брежневу. Будущий генсек вообще любил стихи: есть свидетельства о том, как он наизусть читал «Сакья-Муни» Мережковского — но любимым его поэтом, как у большинства полукультурных людей его поколения, был Есенин.

Книга Млечина начинается с «переворота» 1964 года, затем речь идет о молодости Брежнева, потом — о его восемнадцатилетнем правлении. «...Красивый, улыбчивый, доброжелательный, Леонид Ильич умел располагать к себе. Он был жизнерадостен, артистичен, знал, как надо говорить с тем или иным человеком, сразу становился центром любой компании... Его избрание вызвало в стране одобрение». А умирал он, «окруженный всеобщими насмешками» — и те, кто насмехался, не знал, что впоследствии годы его правления у многих будут вызывать ностальгию.

К сожалению, у работы Млечина есть роковой недостаток — крайняя легковесность. В главе о международных отношениях ничего не говорится о том, как соотносились интересы и возможности держав и военных блоков, как велись переговоры — зато мы узнаем, что «Громыко не любил Косыгина». Из главы, называющейся «Почему провалилась косыгинская реформа» непонятно не только, почему эта реформа провалилась, но и в чем она, собственно, заключалась. Остаются сплетни и анекдоты (в архаическом смысле слова — хотя сюрреалистические анекдоты про Леонида Ильича, ходившие в конце его жизни, достойны отдельного исследования). Великий и ужасный Берия по-школьнически подложил кусок торта на стул секретарю ЦК Белоруссии Пантелеймону Пономаренко. Товарищ Полянский приказал ученым написать статью о пользе сливочного масла — а то, мол, наше экспортное «Вологодское» плохо покупают. Ну и так далее....

Если автор избегает всякой мало-мальски серьезной аналитики, то тем более отсутствует у него уважение у истории, к грандиозным событиям, влияющим на жизнь миллионов, и ощущение трагического (или трагикомического) контраста между величием событий и неизбежной человеческой малостью их ведущих участников. Бровастый дядька, обыватель, любящий дорогие автомобили, красивые ордена, Есенина и Райкина, чисто технологически может уничтожить все человечество... Как ему с этим жить, как соответствовать своей роли? Протоколы заседаний Политбюро (в том числе приведенный Млечиным протокол заседания, посвященного «образовательному налогу» на выезжающих в Израиль евреев) свидетельствуют о том, что Леонид Ильич по умственным и нравственным качествам все же несколько превосходил своих сподвижников. Превосходил — потому что ему приходилось тянуться, соответствовать положению...

Биограф генсека убежден, что «распада страны удалось бы избежать, если бы власть не была глуха к общественным потребностям, если бы они позволили обществу нормально развиваться». Люди моего поколения в юности были убеждены, что страной управляют озлобленные и невежественные маразматики. Так оно, разумеется, и было — но парадокс в том, что страна рухнула, когда на их место пришли люди помоложе, с большими силами и большим кругозором. Именно попытки что-то изменить в государстве и дать некоторую свободу обществу привели к обвалу. Реформировать тоталитарное общество крайне трудно. Для этого нужно нечто большее, чем простая компетентность. А в позднем «Совке» и с простой компетентностью было туго... Так что за консерватизмом Брежнева, возможно, таилась попросту здравая оценка собственных способностей.

Стихотворение на смерть Воровского заканчивается словами:

        И в книге великой российской истории
        Жертвой прибавилось больше одной!

«Книга великой российской истории» — очень странный язык для комсомольца двадцатых. Предчувствовал ли мальчик с Екатеринославщины, что одна из страниц этой книги — не самая славная, но и отнюдь не самая мрачная и кровавая — будет связана с его именем?

Леонид Млечин. Брежнев. М.: Молодая гвардия, 2008. (Серия «ЖЗЛ»)