Николай Охотин: «Так совпало, что хотелось жизни с чтением и с водкой, всем вместе, в прокуренном подвале»

Отец-основатель «Проекта О.Г.И.» о литературной сцене и онтологически к ней привязанном баре с выпивкой

Имена:  Никола Охотин

Клуб «Проект О.Г.И.» в Потаповском переулке в представлениях не нуждается. Роль этого бренда, объединившего книжный магазин, кураторские проекты, поэтическую серию и, не в последнюю очередь, кабак, в культурном процессе конца 1990-х — начала 2000-х трудно переоценить. Несмотря на то что большая часть старых приверженцев клуба перетекла в «Маяк», «Жан-Жак» и прочие заведения с менее демократической ценовой политикой и рукколой в салате, Потаповский переулок остается местом ностальгического паломничества. На днях «Проекту О.Г.И.» исполнилось 10 лет. По случаю юбилея ВАРВАРА БАБИЦКАЯ, начинавшая, как и многие, свою карьеру в «Проекте О.Г.И.», встретилась с одним из отцов-основателей клуба НИКОЛАЕМ ОХОТИНЫМ, чтобы помянуть былое, вспомнить, как все начиналось, и обсудить, чем культурная среда 2008-го отличается от культурной среды 1998-го в схожих обстоятельствах экономического кризиса.

— Три вещи, о которых я хочу с тобой поговорить по случаю юбилея «Проекта О.Г.И.». Это, во-первых, клуб как культурное пространство, и в первую очередь как пространство и форма литературной жизни. Во-вторых, поэтическая книжная серия и, в-третьих, книжный магазин. Как выглядела ситуация во всех этих областях на тот момент, когда вы все это затевали? И какова была ваша концепция?

— Что за контекст был вокруг нас? Что касается книжных магазинов, книжные магазины были, сама помнишь. «Гилея», Ad Marginem, «Эйдос», а первый, «19 октября», уже успел к тому моменту закрыться. То есть с концепцией гуманитарного книжного магазинчика уже, конечно, все были знакомы, и, собственно говоря, именно она, как это ни смешно, была для нас первой. Когда случился кризис, то единственный в кавычках «бизнес», который у кого-то из нас еще влачил жалкое существование, была издательская деятельность Ицковича. Дима начинал ее еще под названием «ИцГарант» в совсем дикие перестроечные времена. А как раз незадолго до кризиса переименовался в «Объединенное Гуманитарное Издательство» и продолжал выпускать все эти, без иронии, замечательные лотмановские сборники и подобное, что и раньше-то не шибко хорошо продавалось. В какой-то момент мы трезво подумали: а что ж теперь делать? Что ж нам, капустой торговать, что ли? Ну а что у нас есть в активе? Вот издательство у Димы Ицковича. А что издательство? Книжки продавать. Где, на лотке, что ли? Нет, давай сделаем книжный магазинчик.

Потом, когда мы случайно вышли на эту площадку, то буквально в ту же секунду оказалось, что помимо магазина мы еще хотим там музыку играть и так далее.

— Вышли на площадку — в смысле сняли квартиру у Мити Ольшанского?

— Ну да. Так что концепция книжного магазина была абсолютно традиционной. Но к этому тут же пристегнулись литературная сцена и, видимо, онтологически к ней привязанный бар с выпивкой. Вот у нас в магазине будут читать стихи наши знакомые поэты, а что они будут делать еще? Разумеется, пить водку. И вот эти две вещи уже были революционны для контекста. Потому что стихи, конечно, читали, но в библиотечно-академическом скорее жанре. Времена Политеха к тому моменту давно ушли, хотя поэты могли выступать на каких-то более или менее официальных площадках при большом скоплении народа. Но наш круг поэтов практически не был затронут истеблишментом, тусовался на кухнях и в прибиблиотечных кружках. Там даже, в общем, собирались те же люди, что потом начали собираться у нас. Но там это имело такой немножко стерильный характер провинциальных посиделок и в то же время маргинально-оппозиционный — при том что поэты, разумеется, были первой величины. А мы дали этому пласту такую очень условно андеграундную площадку (она, конечно, уже была не совсем андеграундной, потому что все было уже можно, никакой цензуры не было, но тем не менее). Некий трамплин для вырастания в их среду.

— То есть вы фактически создали литературный контекст для людей моего поколения, я тогда как раз школу закончила. Молодежь-то в библиотеки не очень ходила.

— Молодежь нет, только очень продвинутая, вроде Мити Кузьмина. Молодежь, которая стала ходить к нам, до того не ходила никуда. Мне кажется, что мы создали литературный контекст в обе стороны. Привлекли авторов, интересных вам, которых можно увидеть, пообщаться и послушать, и, наоборот: дали этим авторам новую аудиторию, которая раньше ограничивалась у них кругом близких знакомых. Книжки выходили — но у кого? У Кибирова и Гандлевского, да, в «Пушкинском фонде» было несколько книжек, но этим и ограничивался круг бытования по большому счету.

— Большинство авторов вашей поэтической серии вы ведь вообще первыми издали?

— Совершенно верно. Очень многих авторов, причем не только молодых, новых, но и вполне старых и давно заслуженных, которые действительно кроме редких публикаций в журналах… А кто-то и того не имел! И это, безусловно, заслуга Миши Айзенберга, который, помимо того что поэт, еще, так сказать, архивариус. Он и Иван Ахметьев — историки всей этой современной им литературы. Они понимают, кто чего не получил, кто чего стоит. Это было очень важное вливание в нашу серию, которая первично делалась совершенно на коленке, без понятия, кто и что.

— А как вы выбирали авторов поначалу?

— Ну, мы очень быстро позвали Мишу, потому что понимали, что если мы будем делать это сами, то будет полнейшее дилетантство и просто неприлично. Но пока этого не случилось, мы печатали просто тех, кто нам нравился. Первая книжка, как это ни смешно, была Кибирова, хотя у него их уже был воз. Но такие у нас были, прямо скажем, не дико оригинальные вкусы и предпочтения. Но про серию я вряд ли могу сказать что-то новое, потому что место этой серии в контексте бытования поэзии уже столько раз обсуждалось!

— Теперь, пожалуйста, несколько громких имен — кому вы дали путевку в жизнь?

— Мне сложно про это говорить, потому что это большая ответственность.

— Почему? Скажем так: кого вы первые напечатали?

— Ну вот, к примеру, Кирилл Медведев — это яркий пример. Наша книжка была первой, хотя, если я не путаю, практически одновременно вышла книжка и у Мити Кузьмина. Он действительно прогремел в тот момент, вызвал кучу дебатов. Можно сказать, это имя возникло тогда. А, скажем, Дима Воденников уже немножко другого плана, потому что у него была до нас книжка в питерском издательстве «ИНАПРЕСС». Не знаю, насколько она была распространена, но Воденников к тому моменту уже был неким молодым именем. Но я абсолютно уверен, что наши три, кажется, книжки безусловно вытолкнули его в некую другую сферу. Сейчас он вообще… сама знаешь.

— Поп-звезда.

— Поп-звезда, собирает залы… Не хотелось бы думать, что это наша заслуга как раз!

— Ни для кого не секрет, что мы с тобой тут поминаем дорогого покойника. А почему, собственно, «Проект О.Г.И.» захирел? По каким-то практическим причинам или вы сочли, что завершили свою миссию?

— Мы всегда избегали пафоса и не хотели говорить о миссии. Хотя, конечно, неявно она была. Объективные обстоятельства очень простые. Во-первых, все хорошее всегда губят деньги. В этом я уверен абсолютно железно. Как только появляется коммерческая составляющая, можно не только о миссии, а вообще о каких-то интересных с точки зрения культуры вещах больше не говорить. Они все съедаются и подтачиваются: хотя со стороны могут выглядеть чрезвычайно красивыми. На самом же деле это все уже симулякр, не имеющий отношения к действительности. Во-вторых, в тот момент, когда мы возникли, так совпали все вектора у публики, да и благосостояние этой публики сыграло роль, что хотелось вот такой жизни: с чтением и с водкой, все вместе, в прокуренном подвале. Это было востребовано. И все могли проводить, как ты прекрасно знаешь, не то что дни — а недели, месяцы и годы в этом бульоне, чего-то из него для себя черпая и, наоборот, отдавая окружающим. Понятно, что такое не могло длиться бесконечно. В какой-то момент этот формат обмена поэзией себя исчерпал. Порог насыщения уже был пройден. И возможно, питательнее и плодотворнее те же стихи прочесть в интернете или на каком-то фестивале. И возможно, придет на смену какой-то новый формат, но придет уже не от нас.

— Ты говорил про благосостояние. Ситуация-то похожая. Сейчас всех накроет большая жопа, и все снова окажутся в «Проекте О.Г.И.»?

— У меня есть серьезная уверенность, что не окажутся. Я считаю, что ситуацию 1998-го, 2000-го и даже 2002 годов уже не возродить никак, потому что за эти десять лет, в том числе и в «О.Г.И.», культурная среда была очень сильно перепахана и изменена. Она нынче совершенно другая. На мой взгляд — сильно хуже.

— Формально она лучше, потому что формы, скажем так, потребления поэзии очень размножились с вашей подачи.

— Отчасти, безусловно, так. Теперь молодой человек со второго курса филфака, интересующийся поэзией, имеет большой выбор. Может сходить на Воденникова в театральный зал на Страстном или на классические литературные чтения. Но при всем при этом острая потребность в поэзии, которая была в России в начале прошлого века и повторилась в конце девяностых, при этом кризисе, на мой взгляд, уже не повторяется. Теперь это имеет характер такого же потребления, как и все остальное. Человек почему-то решил, что ему нужно потреблять умное, и не просто умное, а поэзию. Продукт довольно изысканный, но тем не менее это сейчас продукт. А в наше время это был не продукт.

— В наше время с продуктами вообще было не очень.

— Продуктов не было как таковых! Именно поэтому наша поэзия, которая, возможно, имела какие-то черты продукта (в том смысле, что это было регулярно, привычно оформлено, и все такое), продуктом не была: люди ходили как на поклонение святыне. Это некие противоположные полюса. Интересно спросить у первой огишной публики, что они думают на эту тему: почему им было интересно ходить к нам тогда и почему неинтересна такая форма сейчас.

— А те люди, которые ходили к вам на литературные вечера, продолжают ходить на них теперь в какое-нибудь другое место или у них вообще переменились интересы? Вот, например, выросшая из вас «Культурная инициатива», которая обеспечивает половину поэтических чтений Москвы…

— Да-да, вот именно! Инерция очень сильна. Если Юлика Гуголева зовут почитать, он не откажется, потому что поэту все-таки хочется иногда читать, потому что ему не хочется обидеть зовущего и, наконец, потому что Миша (Айзенберг. — OS) и Тимур (Кибиров. — OS), безусловно, придут послушать своего друга, хотя в принципе уж слышали-переслышали. Но отношение к тому, что делает «Культурная инициатива», у этого круга другое, это стопудово. Заметь, что у нас не было этой цеховости, которая очень сильна у «Культурной инициативы»! У нас были личные пристрастия и дружба с поэтами — были, факт. Хотите нас в этом упрекнуть — упрекните. Но у нас не было кросс-обязательств, вроде того, что я, Файзов, позову своих друганов, а за это они позовут меня. Лично у меня не было никакого интереса, что меня позовут куда-то стихи читать. А у них есть. И они свою деятельность очень сильно на этом строят, поэтому у них очень много молодых — мягко говоря, неизвестных, а жестко говоря, плохих, выбранных по принципу «кукушка хвалит петуха». Поэтому приходишь на вечер — а там и читает неизвестно кто, и сидит неизвестно кто. Плюс они должны для статуса звать мэтров. Но это все выхолощено, это оболочка. Вот ответ на твой вопрос, почему «Проект О.Г.И.» сдулся: я, в отличие от «Культурной инициативы», не считаю, что надо поддерживать пустышку ради самой формы, если в ней нет живого горячего наполнения.

— Ты считаешь, стоящих авторов стало меньше?

— Нет, авторов, слава Богу, дай Бог всем здоровья…

— Я не имела в виду, что они вымерли! Эти свое прочитали, новые не пришли?

— Стоящих очень мало. Ведь в тот момент, когда мы начинали, все стоящие уже в принципе были! Просто их до того никто не видел и не слышал, а мы открыли шлюз. А теперь надо ждать, чтобы снова накопилось.

— Ну хорошо, если бы ты сейчас создавал новое место или новую культурную институцию, как бы она выглядела?

— Очень хороший вопрос. Во-первых, я думаю, что мне не по статусу нынче ее создавать. Или, скорее, не по возрасту, что ли. Это должен быть человек молодой. Как мы были десять лет назад, а то и моложе. Но если от этого абстрагироваться и пофантазировать, то, скорее, это все лежало бы не в сфере предоставления зрелищ — любого жанра, от поэзии до картинок на стенах, а это была бы площадка для комфортной генерации идей, скажем так. То есть это место, где все эти грядущие зрелища могут вырасти. Кухня, где это все только варится. Как конкретно это могло бы выглядеть, не берусь сказать.

— Ну хоть примерно? Издательство? Журнал?

— Например, можно взять какую-нибудь работающую структуру — скажем, издательство. И на его базе создается пусть даже место, где можно выпить, но туда приходят не просто люди с улицы, а свои, по рекомендации. И попадают в кухню издательства. Вот ты, например, работаешь в СМИ. У вас есть кухня, куда ходят курить, чай пить и трепаться — и просто о жизни, и о том, например, что стоит печатать по части нон-фикшн, то есть своего рода неформальные летучки. То же самое могло бы быть здесь. Речь могла бы идти не только о том, что мы будем печатать в издательстве. Или там приходит молодой автор из провинции и хочет напечататься, и мы с ним прямо тут это все обсуждаем на месте. Но и о чем-то, напрямую к издательству не относящемся, например о кино. Ради Бога, если есть группа из трех сценаристов, которым интересно в неформальной обстановке обсуждать их сценарную кухню и куда будет идти кино, — прекрасно. Мы сделаем все, чтобы это здесь росло и чувствовало себя комфортно. Но при всем том это совершенно не машина по производству зрелищ. Это скорее машина по производству смыслов, которые потом кто-то другой запакует в фантик.

— То есть ни на какую аудиторию это не работает?

— Работает на свой цех. А цех уже на других площадках это разнесет и распакует для потребителя. Мне кажется, что так.


Еще по теме:
Григорий Охотин. «Проект О.Г.И.» против «Проекта Руккола», 25.12.2008