Александр Гаврилов: «Культурная политика – c’est moi!»

Сторукий Шива российской книжной индустрии о прикладной футурологии и террористической культурной стратегии

Имена:  Александр Гаврилов

Газета «Книжное обозрение» – бренд, памятный многим еще с советских времен. Московский открытый книжный фестиваль – любимое июньское развлечение читающих и не читающих москвичей. Для не-москвичей существуют аналогичные фестивали в Новосибирске, Львове, Калининграде. Видеоклипы на стихи современных поэтов, премия «Поэт», Институт книги, литературное агентство – наверное, каждый человек, хоть сколько-нибудь интересующийся книгами, сталкивался в той или иной форме с деятельностью Александра Гаврилова, главного редактора газеты «Книжное обозрение». Накануне открытия третьего Московского открытого книжного фестиваля ВАРВАРА БАБИЦКАЯ выяснила, что Гаврилов – «это не муж и жена, а четыре разных человека».

— У вас очень много направлений деятельности, вы известный акробат...

— Да, я он!

— Так не могли бы вы назвать какие-то приоритетные направления?

— На самом деле все мои акробатические прыжки — это одно приоритетное направление, которое я развиваю разными способами. Логика такая. Пункт первый: все российские бизнесы лишены какой бы то ни было инфраструктуры, за что ни возьмись — что продуктовый ритейл, что, Боже мой, отсос нефти из недр. Точечные пункты накопления прибыли наличествуют, инфраструктура отсутствует. Пункт второй: культурные индустрии в этом смысле гораздо хуже, чем все другие. Пункт третий: среди культурных индустрий книжная отрасль — одна из самых недоразвитых. Моя единственная внутренняя задача — выстраивание инфраструктуры книжной индустрии.

Мне представляется, что книжные фестивали, журналистские конкурсы, связанные с книгами, работа литературного агентства, выпуск газеты «Книжное обозрение» и разворачивание на ее базе издательского дома — вся эта ботва строго укладывается в мучительный порыв к заветному и несбыточному инфраструктурно богатому будущему. А внутри этого мне сейчас больше всего интересно, каким образом мы можем восстановить (вернее, заново построить!) позицию русского писателя как человека, интересного русскому читателю. В этом смысле я, конечно, хуже Лужкова: ему тоже кажется, что ничего невозможно отремонтировать, а нужно снести к ебеням и построить поверх точно такое же, только гораздо лучше! Я, к ужасу своему, понимаю, что органических структур предшествующих эпох, которые бы остались живыми, по пальцам перечесть, да и те на ладан дышат. Апокалипсис.

— То есть, вероятно, бессмысленно спрашивать, есть ли у нас культурная политика?

— Правильный ответ: культурной политики у нас не существует. И это потому, что нет общественного запроса на культурную политику. Те люди, которые мечтают о государственном регулировании в области культуры, не являются активными потребителями современной культуры. А активные потребители современной культуры, как черт от ладана, бегут от любых форм проявления культурной политики на государственном уровне. По понятным причинам: восемьдесят процентов сегодняшних активных потребителей культуры родились в Советском Союзе. Чего-чего, а государственного регулирования и государственной культурной политики нахлебались выше ноздрей.

— Тем не менее вам как-то удается сотрудничать с госструктурами в своих проектах?

— Мне кажется, что нынешняя риторика во всем, что касается государства, — такая немножко ущербная. Сейчас основная спекулятивная риторическая фигура, активно используемая обществом и даже частью экспертного сообщества — «Они не дают». Дескать, злобное государство мешает нам осуществлять наши культурные стратегии.

Я искренне не понимаю ни смысла собирательного «они», ни содержания этого тоскливого «не дают». Во-первых, не существует никаких «они». Государство — тем более в области культурной политики сегодня — является одним из самых открытых собеседников, которых вообще можно себе представить. Именно потому, что существует огромный дефицит смыслов, риторик, инструментов. Любые предложения государство так или иначе выслушивает — в лице отдельных чиновников, как правило, лично заинтересованных в выстраивании культурной политики. Не в том смысле, что они на культурке бабло гребут — им по ряду каких-то биографических причин это интересно. Сейчас ситуация с культурной политикой напоминает ситуацию с литературной критикой десятилетней давности, которая вся состояла из личных арт-проектов. Когда критика не была никому нужна категорически, но зато был ряд людей, охваченных священным безумием, которым персонально до зарезу было нужно ею заниматься. Андрей Семеныч Немзер, которого я очень люблю и ценю — яркий пример такого персонажа. Немзер каждый день пишет про книжки. Никто не читает этих книжек, мало кто читает этого Немзера, но, тем не менее, карту литературной действительности девяностых годов мы имеем сегодня только потому, что Немзер не ленился картографировать с прилежностью средневекового монаха.

Так вот, культурная политика сегодня — это точно такие же арт-проекты отдельных чиновников. С ними можно разговаривать, они вполне человекообразны, они владеют категориальным аппаратом современного культурного анализа — и да, они понимают, что какая-то часть бюджетных денег должна быть израсходована на то, чтобы сегодня выработать и выстроить культурные институции или инструменты культурной политики. Пока они не востребованы — будем точить наши серпы и отливать молота!

— Но вы же видите ряд амбразур и закрываете их практически единолично, причем у вас вроде неплохо получается?

— Когда мы говорим о культурной политике здесь, в России, большинство говорящих предполагает, что ее субъектом будет государство. Когда о культурной политике говорят, скажем, в Западной Европе, довольно ясно, что ее субъектом является скорее общество, которое в тех или иных формах использует государственный ресурс или отправляет внятные запросы государству про то и се. В этом смысле культурная политика — это я!

— Это будет заголовок!

— Да-да-да, «культурная политика — c’est moi, конечно! То есть я как Саша Гаврилов, я как Институт книги, я как программный директор Московского открытого книжного фестиваля, я как создатель региональных книжных фестивалей или я как партнер в ежегодном книжном фестивале в Калининграде — все эти ребята как раз и есть, как мне кажется, нормальный субъект культурной политики. У этих ребят есть некоторая фобия: «Если книг читать не будешь, скоро грамоту забудешь», мы эту фобию реконструируем в какие-то формы воздействия на окружающую действительность, затребуем как общественный, так и государственный ресурс, направляем внятный message и получаем какой-то feedback.

— А вот я спрошу вас как популяризатора поэзии. Последний месяц стал прямо каким-то месяцем позора русской поэзии под видом ее пропаганды: сначала выходит печально известная питерская «Формация» с предисловием Виктора Топорова. Потом выходит журнал, прости Господи, «Поэ(бой)»...

— Смешной журнал, да...

— Я испытываю по отношению к нему сложные чувства, потому что ведь есть некоторая цеховая солидарность, они делают хорошее дело — только они так криво его делают, что, может, лучше бы не делали? Вот этот метод копи-пейстирования текстов из ЖЖ...

— Нет, ну есть две истории: как он делается и как он придуман. Сосуществование журналов «Воздух» и «Арион» хотя бы объяснимо. Существование журнала «Поэ(бой)» действительно вносит легкую шизофреническую окраску во всю эту историю, но можем ли мы сказать, что у журнала «Поэ(бой)» нету читателя? У поэзии по-прежнему страшно невыстроенный потребитель. Мы не знаем, кто ее читает. То, что современную поэзию можно форматировать в такую глянцевую штуку и адресовать потребителю глянцевой журналистики — черт знает, может, и можно! Затея дикая, но не дурная.

А реализация, действительно, и дикая, и дурная. Нельзя тырить у поэтов стихи и публиковать их без спросу. Ну — нельзя. Вообще, это одна из мыслей, которая лежит в основе всей нашей деятельности — Института книги, литературного агентства, «Книжного обозрения»: с литератором нельзя обращаться, как со скотом. Нельзя брать его за ноздри и тащить в стойло! Нельзя употреблять его бесплатно на сельскохозяйственных работах — нельзя, нельзя, нельзя! И это по-прежнему весьма необщая позиция.

Второе, что мне кажется важным — вот вы мне сказали: с одной стороны, хорошо, что это сделано, с другой — так плохо сделано, что лучше бы вообще не было. С этим я никак не могу согласиться, потому что, строго говоря, все наши затеи у кого-то вызывают ровно такую реакцию. Делали мы, например, цикл открыток под названием акция «Открытый стих»...

— Открытки в клубных сортирах?

— Да-да, в клубных сортирах. Когда я объяснял нашим — конечно, не потребителям, а тем, кто работал в этом проекте — я говорил: поймите, открытка должна цеплять насмерть. Человек шел в сортир, нес с собой грамм кокса, в сортире очередь, он мнется рядом, и висит эта стойка. Он берет открытку просто для того, чтоб было, на чем равнять — и она должна вштырить его так, как будто он уже занюхал! И мне кажется, мы своего добились: эти открытки реально штырят как следует. Стихотворения Веры Павловой, Линор Горалик, Тимура Кибирова, Юлии Идлис — это вещи, которые по-настоящему должны тяжелым хуком снести читателю башку нафиг. И есть свидетельства. При этом, разумеется, первым делом пришли люди и сказали: м-м-м, какая отличная идея — но сделано, конечно... а, черт, лучше б вы вообще ничего не делали! И я этим людям широко улыбнулся и подумал: «И вы свой рыженький журнальчик тоже могли бы делать как-нибудь гораздо лучше!».

Потому что это одна из тех вещей, которая мешает нам иметь внятную культурную политику. Люди так боятся совершить faux pas, что не делают ничего. А потом говорят: как же так получается, что у нас ничего нет?! Что ни возьми — ничего нет! А что ни возьми — вы ничего не сделали! Вот и нету — это же так естественно.

— Расскажите про фестиваль. Правда, что Леонард Коэн приедет?

— Нет, неправда. Леонарда Коэна мы обещаем третий год подряд, а он все, собака, не едет. Приедет Земфира, Шнур, кажется, Гришковец, приедет огромное количество иностранных детских писателей. Если говорить о книжной программе, то мне самому очень нравится цикл мероприятий под названием «Писатели кормят русский народ», еще проект, который называется «Современные пьесы: читка». В основном это то, что объединяется под понятием «Новая драма». И третья форма, которая мне там очень дорога — проект под названием «2020», цикл лекций и семинаров по прикладной футурологии. Что такое культура России в 2020 году. Что такое политика Росиии в 2020 году. Народонаселение, русский язык... 2020 год — удобный коридор прогнозирования, потому что, с одной стороны, про него еще ничего не понятно, с другой — на самом деле, все движущие элементы ситуации 2020 года уже здесь. Мы только можем различать их или не различать. Мне, например, дико интересно.

Музыкальную программу готовит Тема Троицкий, кинопрограмма — просто ошизительная, ее готовит Максим Павлов, наместник Наума Клеймана на земле. Это люди, которым я доверяю на 200 процентов. Артемий Кивович сказал, что нужно слушать группу Stereototal с чтением стихов со сцены — значит, надо слушать группу Stereototal.

Это я к тому, что мы можем называть бесконечное количество каких-то highlights, но по сути-то фестиваль устроен другим образом: иди и смотри! Вот прямо — пришел, сел и смотришь. Не понял — задумался. Такая террористическая логика в отношении некоторого типа мероприятий очень важна. Мы делали фестиваль в Новосибирске и волновались, что никто не придет. Так вот: на второй день звездные мероприятия ломились, а рядовые — посещались. На третий день люди поняли, что надо ходить на все. Круглый стол по проблемам организации литературных премий — аншлаг! Проблема взаимодействия этих с этими — аншлаг! Вот это — правильное культурное поведение. Если понимающие люди сказали — надо идти и смотреть, значит, надо идти и смотреть!