Поэтический интернационал Александра Скидана. Часть первая

Критик, поэт и переводчик рассказывает OPENSPACE.RU о нарядах на свиноферму и кристаллическом экране памяти

Александр Скидан – критик, поэт (лауреат Премии Андрея Белого 2006 года), переводчик, человек редкой внутренней последовательности: как организовал кружок «незамутненного марксизма» в четвертом классе, так и теперь совместно с единомышленниками выпускает левую газету «Что делать?», в задачу которой входит «критика культурного капиталистического производства». Одновременно строгий и толерантный, Скидан принадлежит к той редкой породе людей, которым склонны симпатизировать даже самые резкие оппоненты – разумеется, при наличии у оппонентов схожих (в данном случае – попросту выраженных) этических представлений. НАТАЛИЯ КУРЧАТОВА задавала Александру Скидану вопросы и комментировала ответы.

ВНУТРЕННЯЯ ЖИЗНЬ


— Саша, я буду задавать вопросы, которые могут показаться дурацкими. Они и на самом деле отчасти являются таковыми, но моя задача — как-то систематизировать историю о тебе. В качестве зачина — как тебя занесло в литературу?

— В четвертом классе я писал юмористические стишки и эпиграммы на одноклассников. Импульсом к этому была книжка писательницы Марианны Басиной «На брегах Невы» — про Пушкина, про его первые послелицейские годы в Петербурге. Меня тогда невероятно поразила атмосфера той молодости, свободы, фронды... первое мое стихотворение было переделкой эпиграммы Пушкина «Ура, в Россию скачет кочующий деспот!». С этого и начались мои стихи — тогда они носили альбомный характер. Когда я в театральную студию попал, то начал сочинять тексты песен, но, разумеется, тоже не рассматривал это занятие как нечто серьезное. По большому счету стихи стали важны для меня только в армии.

Был 83-й год, я полгода работал в Театре оперетты рабочим сцены, готовился поступать в театральный. Поступал на курс Кацмана, дошел до третьего тура. Но не прошел и загремел в армию. Отец меня звал к себе в институт — он преподавал физику в Корабелке и дал мне понять, что мог бы меня туда устроить. Я отказался, мы на этой почве страшно разругались. А в гуманитарные вузы я не хотел поступать, потому что был яростным противником той концепции истории и обществоведения, которые тогда преподавали, еще в школе с учителями лаялся. От официоза меня в то время просто трясти начинало. И я понимал, что мне нельзя туда соваться, потому что ляпну что-нибудь, а потом себе же дороже будет. Я был очень принципиальным тогда. Так и пошел в армию... смиренно. Попал во флот, во Владивосток. На три года.

ДОСКОЙ ПО ГОЛОВЕ, ИЛИ НЕПРОТИВЛЕНИЕ ПОЭЗИИ


— Там меня только стихи и спасали. Самым страшным были даже не деды, а полное отсутствие уединения и то, что тебе не дают спать.

— Ты как-то рассказывал о наряде на свиноферму.

— Да, часть была большая, она должна была хоть в какой-то мере себя содержать. Свиноферма находилась на территории части. Мы должны были кормить свиней. С пищеблока привозили объедки, которые мы сливали в огромные чаны. Потом двое брали этот чан и заходили в загон. И тут главное было, чтобы свиньи не сбили тебя с ног. Потому что они, почуяв пищу, бросались к нам. А их много. А пол, естественно, весь в говне. И ты начинал скользить. Да, сноровка была нужна.

Но, кстати, это были двое суток отдыха для меня. Потому что там не было бесконечной муштры, дедов, только тяжелая физическая работа. Ты ее сделаешь, и какое-то время все же оказываешься предоставлен сам себе. Там можно было хоть на звездное небо посмотреть.

— А что деды? Восьмидесятые в армии — это же, если верить перестроечным свидетельствам, страшное дело.

— Понимаешь, это же машина. Там ничего личного. Все делается для того, чтобы довести твои действия до автоматизма. Чтобы ты был послушен, выполнял команды. Этого добиваются специальные люди.

— Ну как это — специальные? Их же никто не обучает быть дедами на курсах повышения квалификации.

— В каком-то смысле обучают. У нас было так: это была учебка. Нас готовили на радистов, которые на кораблях и подлодках занимаются всякими радиолокационными вещами. Ну и, ты ж понимаешь, что служить на корабле — это тебе не молодых муштровать. И деды наши — это были те, кто в какой-то момент решил: не пойду на палубу, останусь здесь молодых гонять. Какая-то склонность к этому была в них заложена.

— А их специально отбирали?

— Из учебки забирают после первого полугодия. Приезжают офицеры с кораблей и отбирают людей, которые им нужны — по профессии, физическим данным. Но если старослужащий говорит политруку — давайте этого парня оставим в части, он будет нам помогать молодых обучать, у него есть данные, то его оставляют. Система же должна сама себя воспроизводить.

— То есть отбирают людей с некими полицейскими задатками?

— Ну да. В казарме человек восемьдесят, из них пять-шесть дедов. Они должны этих остальных держать вот так (сжимает кулак, в котором у деда восемьдесят молодых).

Три года матрос Скидан не отслужил: «Меня укусил энцефалитный клещ, и я загремел в госпиталь с менингитом. Потом меня отправили на пару месяцев в отпуск, домой. А после отпуска — с ума сойти! — я, как зайчик, сел в самолет и вернулся в часть. Сейчас даже подумать странно. В части меня положили на врачебную комиссию, еще полтора месяца я провел в госпитале. В итоге меня комиссовали. Служил я где-то год, но чистой службы получилось месяца четыре. Хотя это первые месяцы, самые сложные».

Первые три месяца молодых даже не пускают в Ленинскую комнату, где хотя бы можно что-то взять почитать. «Вестник ЦК КПСС», например. Потому что без букв тоскливо. Или в шахматы поиграть. Помню, как-то раз, уже после возвращения из госпиталя, мы сидели с одним «молодым» за доской. В это время вошел дед и как гаркнет: «Встать!» Ну, парнишка этот вскочил, а я уже все-таки был не совсем «карась», поэтому сижу и медленно так убираю фигуры с доски. Дед подошел, взял доску и хряпнул ею меня по голове.

— А ты что?

— Ничего. А что я мог сделать? Я не выполнил приказ старшего по званию. Деды — они же все с лычками уже. Этот зазор и создает в армии почву для злоупотреблений — приказ может быть идиотским, но формально ты должен его выполнить.

При этом могу сказать, что армия стала для меня хорошей школой адаптации. Потому что, с одной стороны, я нарастил какой-то социальной кожи, перестал слишком остро реагировать на многие вещи. До этого я был очень колючим и неуживчивым человеком. С другой стороны, я научился терпению и перестал бояться — боли, получить в морду. Ну, или дать.

Вот это определенно. Помнится, лет восемь назад в питерской литературной тусовке рассказывали историю. К Скидану в котельную пришел в гости один окололитературный дядя, известный своей вербальной невоздержанностью. Они сидели, разговаривали, и дядя в пылу общения принялся непочтительно распространяться о частной жизни известного поэта. Скидан молчал, слушал, а потом без лишних преференций отвесил собеседнику хорошую оплеуху.

Хотя, конечно, это было испытание на разрыв — такое amor fati ницшевское, как монетка ляжет. Еще и потому, что, уходя в армию, я также подвергал испытанию отношения со своей девушкой, которую очень любил. Как будто специально стремился к этой боли.

Это очень серьезный опыт, очень сильный. Я не знаю, что бы было, если бы я отслужил все три года. Вернулся бы, наверное, другим человеком. Ведь там ты почти все время находишься в такой полусознанке, между сном и явью, и от этого совершенно перестаешь понимать что-либо... Еще очень интересное чувство — будто память начинает оплывать, кристаллический экран гаснет. На второй-третий месяц я ловил себя на том, что не помню лиц — матери, отца, девушки моей, друзей. Вслед за этим или параллельно с этим еще и психофизика вся менялась. Но что важно — когда еще в госпитале оклемался немного, вышел из «овощного» состояния, меня потянуло на стихи. Именно там я понял, что это мое и что без стихов я больше не могу. Это стало каким-то стержнем.


Еще по теме:
Поэтический интернационал Александра Скидана. Часть вторая
Стихи вживую. Александр Скидан
Александр Скидан. Pawel Lwowich Tselan, russkij poet

Ссылки

• Поэтический интернационал Александра Скидана. Часть вторая
• Стихи вживую. Александр Скидан
• Александр Скидан. Pawel Lwowich Tselan, russkij poet